Рассказ о шестом брате цирюльника (ночь 33)

А что касается моего шестого брата, о повелитель правоверных, то у него отрезаны губы. Он обеднел и вышел однажды поискать чего-нибудь, чтобы удержать в теле жизнь; и вот, когда он шёл какой-то дорогой, он вдруг видит прекрасный дом с широким, высоким портиком, а возле ворот - слуги и люди, приказывающие и запрещающие. И он спросил кого-то из стоявших там, и тот сказал: "Это дом одного из семьи Бармакидов". И тогда мой брат подошёл к привратникам и попросил у них чегонибудь, и они сказали: "Войди в ворота дома - найдёшь то, что любишь, у нашего господина". И мой брат вошёл под портик и прошёл под ним и достиг дома, красивого до предела красоты и изящества, и посреди него был сад, подобного которому он не видел, а пол в нем был выложен мрамором, и повешены были там занавеси.

И брат мой остался в недоумении, не зная, куда направиться, и пошёл к возвышенной части покоя, и увидел человека с красивым лицом и бородой; и тот, увидев моего брата, поднялся к нему и приветствовал его и спросил его о его положении, и брат сообщил ему, что он нуждается.

И, услышав слова моего брата, этот человек проявил сильное огорчение и, взявшись рукою за свою одежду, разорвал её и воскликнул: "Я живу в этом городе, а ты в нем голодаешь! Мне не вынести этого!"

И он обещал ему всякие блага и сказал: "Ты непременно должен разделить со мной соль". И мой брат ответил: "О господин, у меня нет терпения, и я сильно голоден!" И хозяин крикнул: "Эй, мальчик, подай таз и кувшин! - и сказал: Подойди и вымой руки". И мой брат поднялся, чтобы помыть руки, но не увидел ни таза, ни кувшина. А хозяин стал делать движения, точно он моет руки, и потом крикнул: "Подайте столик!" Но мой брат ничего не увидал. И тот человек сказал ему: "Пожалуйста, поешь этого кушанья, не стыдись!" - и стал делать движения, как будто он ест, и говорил моему брату: "Удивительно, как ты мало ешь! Не ограничивай себя в еде, я знаю, как ты голоден!" И мой брат стал делать вид, что ест, а хозяин говорил ему: "Ешь и смотри, как хорош и как бел этот хлеб". Но брат ничего не видел и думал про себя: "Этот человек любит издеваться над людьми". "О господин мой, - сказал ему мой брат, - я в жизни не видал хлеба белее и вкуснее этого". И он отвечал: "Его испекла невольница, которую я купил за шестьсот динаров". Потом хозяин дома крикнул: "Эй, мальчик, подай мясной пирог, первое кушанье, и прибавь в него жиру!" И спросил моего брата: "О гость, заклинаю тебя Аллахом, видел ли ты пирог лучше этого? Ради моей жизни, ешь, не стыдись! Эй, мальчик, - крикнул он затем, - подай нам мясо в уксусе и жирных куропаток!" И сказал моему брату: "Ешь, гость, ты голоден и нуждаешься в этом". И мой брат стал ворочать челюстями и жевать, а гот человек требовал кушанье за кушаньем, но ничего не приносили, и он только приказывал моему брату есть.

Потом он крикнул: "Эй, мальчик, подай нам цыплят, начинённых фисташками!" И сказал моему брату: "Заклинаю тебя жизнью, о мой гость, этих цыплят откармливали фисташками, - поешь же того, чему подобного ты никогда не ел, и не стыдись". - "О господин мой, это хорошо!" - отвечал мой брат; и хозяин стал подносить руку ко рту моего брата, как бы кормя его, и перечислял блюда, расхваливая их моему брату, который был голоден, и его голод ещё увеличился, так что ему хотелось хотя бы ячменной лепёшки. "Видел ли ты пряности лучше тех, что в этих кушаньях?" - спросил он потом; и мой брат ответил: "Нет, господин". И тот сказал: "Ешь хорошенько и не стыдись!" - "Мне уже довольно еды", - отвечал мой брат; и хозяин дома крикнул: "Уберите это и подайте сладости!" И сказал моему брату: "Поешь вот этого, это прекрасное кушанье, и покушай этих пышек. Заклинаю тебя жизнью, возьми эту пышку, пока с неё не стек сок". - "Да не лишусь я тебя, о господин мой!" - воскликнул мой брат и принялся расспрашивать его, много ли мускуса в пышках; и хозяин дома отвечал: "У меня обычно кладут в каждую пышку мискаль мускуса и полмискаля амбры". И при всем этом мой брат двигал головой и ртом и играл челюстями. "Ешь этот миндаль, не стыдись", - сказал хозяин дома; и мой брат отвечал: "О господин мой, с меня уже довольно, я не в состоянии что-нибудь съесть!" А хозяин дома воскликнул: "О гость, если хочешь чего-нибудь съесть и насладиться, Аллахом, Аллахом заклинаю тебя, не будь голоден!" - "О господин, - сказал мой брат, - как может быть голоден тот, кто съел все эти кушанья?" И потом мой брат подумал и сказал про себя: "Обязательно сделаю с ним дело, после которого он раскается в таких поступках!" А тот человек крикнул: "Подайте нам вино!" И слуги стали двигать руками в воздухе, точно подают вино. И хозяин подал брату кубок и сказал: "Возьми этот кубок, и если вино тебе понравится, скажи мне". - "О господин, - отвечал мой брат, - оно хорошо пахнет, но я привык пить старое вино, которому двадцать лет". - "Постучись-ка в эту дверь - ты сможешь несколько его выпить", - сказал хозяин; и мой брат воскликнул: "О господин, твоей милостью!" - и сделал движение рукой, как будто пьёт, а хозяин дома сказал: "На здоровье и в удовольствие!" Потом он сделал вид, что выпил, и подал моему брату второй кубок, и тот выпил и сделал вид, что опьянел, а затем мой брат захватил его врасплох и, подняв руку так, что стало видно белизну его подмышки, дал ему затрещину, от ко горой зазвенело в помещении. И он дал ему ещё затрещину, второй раз, и тот человек воскликнул: "Что это, негодяй?" И мой брат отвечал: "О господин мой, ты был милостив к твоему рабу, и ввёл его в свой дом и дал ему поесть пищи и напоил его старым вином, и он охмелел и стал буянить, но ты достаточно возвышен, чтобы снести его глупость и простить ему вину".

И, услышав его слова, хозяин дома громко рассмеялся и сказал: "Я уже долгое время потешаюсь над людьми и издеваюсь над друзьями, но не видел ни у кого такой выносливости и сообразительности, чтобы проделать со мною все эти дела. А теперь я простил тебя; будь же моим сотрапезником взаправду и никогда не расставайся со мной". И он велел вынести множество сортов кушаний, которые упомянул вначале, и они с моим братом ели, пока не насытились, а затем они перешли в комнату для шитья; и вдруг там оказались невольницы, подобные лунам, и они стали петь на все голоса и под все инструменты, а потом оба принялись пить, и их одолел хмель; и тот человек подружился с моим братом так, что стал ему точно брат, и полюбил его великой любовью, и наградил его. А когда настало утро, они снова принялись за еду и питьё, - и так продолжалось в течение двадцати лет. А потом тот человек умер, и султан захватил его имущество и то, что было у моего брата, и султан отбирал у него деньги, пока не оставил его бедняком, ничего не имеющим.

И мой брат вышел, убегая наобум; и когда он был посреди дороги, на него напали кочевники и взяли его в плен. Они привели его к себе в стан, и тот, кто его забрал, стал его мучить и говорил ему: "Выкупи у меня твою душу за деньги, а не то я тебя убью!"; а мой брат плакал и говорил ему: "Клянусь Аллахом, у меня ничего нет! Я твой пленник, делай со мной, что хочешь".

И кочевник вынул нож и отрезал моему брату губы и все сильнее приставал к нему с требованиями. А у кочевника была красивая жена, и когда он выходил, она предлагала себя моему брату и старалась прельстить его, а он отказывался; но когда наступил один из дней и она стала соблазнять брата, он принялся играть с нею и посадил ре к себе на колени. И в это время её муж вдруг вошёл к ней: и, увидав моего брата, воскликнул: "Горе тебе, проклятый, теперь ты хочешь испортить мою жену!" И он вынул нож и отрезал ему зебб и, взвалив моего брата на верблюда, бросил его на горе и оставил.

И мимо него проходили путешественники, и они узнали его, и накормили и напоили, и сообщили мне, что с ним случилось; и я пришёл к нему и понёс его, и принёс его в город, и назначил ему всего достаточно. И вот я пришёл к тебе, о повелитель правоверных, и побоялся уйти отсюда, прежде чем расскажу тебе: это было бы ошибкой. Ведь за мною шесть братьев и я забочусь о них".

И когда повелитель правоверных услышал мою историю и то, что я рассказал ему о моих братьях, он засмеялся и сказал: "Твоя правда, о Молчальник, ты немногоречив, и в тебе нет болтливости, но теперь уходи из этого города и живи в другом!" - И он выгнал меня под стражей.

И я входил в города и обходил области, пока не услышал о его смерти и о том, что халифом стал другой, и тогда я пришёл в этот город; и оказалось, что мои братья уже умерли. И я пошёл к этому юноше и сделал с ним наилучшие дела, и если бы не я, его наверное бы убили, но он обвинил меня в том, чего во мне нет. И то, о собрание, что он передал о моей болтливости, - ложь. Из-за этого юноши я обошёл многие страны, пока не достиг этой земли и не застал его у вас, и не от моего ли это великодушия, о благое собрание?"

И когда мы услышали историю цирюльника и его многие речи и то, что он обидел этого юношу, мы взяли цирюльника и схватили его, и заточили, и сели, спокойные, и поели, и выпили, и пир продолжался до призыва к послеполуденной молитве. И потом я вышел и пришёл домой, и моя жена насупилась и сказала: "Ты веселишься и развлекаешься, а я грущу! Если ты меня не выведешь и не будешь со мной гулять остаток дня, я разорву верёвку нашей близости и причина нашей разлуки будет в тебе".

И я вышел с нею, и мы гуляли до вечера, а затем ми вернулись и встретили горбуна, который был пьян через край, и он говорил такие стихи:

"Стекло прозрачно, - и ясно, как вино,
Что они похожи, и смутно дело тут:
И как будто есть вино, а кубка нет,
И как будто кубок есть, а нет вина".

И я пригласил его и вышел купить жареной рыбы, и мы сели есть, а потом моя жена дала ему кусок хлеба и рыбы и сунула их ему в рот, и заткнула его, и горбун умер; и я снёс его и ухитрился бросить его в дом этого врача-еврея, а врач изловчился и бросил его в дом надсмотрщика а надсмотрщик ухитрился и бросил на дороге христианина-маклера. Вот моя история и то, что я вчера пережил, - не удивительное ли это истории горбуна?"

И, услышав рту историю, царь Китая затряс головой от восторга и проявил удивление и сказал: "Эта история, что произошла между юношей и болтливым цирюльником, поистине лучше и прекраснее истории лгуна-горбуна!"

Потом царь приказал одному из придворных: "Поймите с портным и приведите цирюльника из заточения: я послушаю его речи, и он будет причиной освобождения вас всех; а этого горбуна мы похороним..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Тридцать четвёртая ночь

Когда же настала тридцать четвёртая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Китая сказал: "Приведите ко мне цирюльника, и он будет причиной вашею освобождения, а этого горбуна мы похороним, - ведь он со вчерашнего дня мёртвый - и сделаем ему гробницу".

И не прошло минуты, как придворный с портным отправились в тюрьму и вывели оттуда цирюльника и шли с ним, пока не остановились перед царём. И, увидев цирюльника, царь всмотрелся в него - и вдруг оказывается: что дряхлый старик, зашедший за девяносто, с чёрным лицом, белой бородой и бровями, обрубленными ушами и длинным носом, и в душе его - глупость. И царь засмеялся от его вида и сказал: "О Молчальник, я хочу, чтобы ты рассказал мне какую-нибудь из твоих историй". И цирюльник спросил: "О царь времени, а какова история этого христианина, и еврея, и мусульманина, и мёртвого горбуна, который среди вас, и что за причина этого собрания?" - "А почему ты об этом спрашиваешь?" - сказал царь Китая; и цирюльник отвечал: "Я спрашиваю о них, чтобы царь узнал, что я не болтун и я не виновен в болтливости, в которой они меня обвиняют. Я тот, чьё имя Молчальник, и во мне есть доля от моего имени, как сказал поэт:

Не часто глаза твои увидят прозванного,
Чтоб не был, коль всмотришься, в прозванье весь смысл его".

"Изложите цирюльнику историю этого горбуна и то, что случилось с ним в вечернюю пору и что рассказывали еврей, христианин, надсмотрщик и портной", - сказал царь; и они это сделали (а в повторении нет пользы!), и после этого цирюльник покачал головой и воскликнул: "Клянусь Аллахом, это, поистине, удивительная диковина! Откройте этого горбуна!"

И ему открыли горбуна, и он сел около него и, взяв его голову на колени, посмотрел ему в лицо и стал так смеяться, что перевернулся навзничь, а потом воскликнул: "Всякая смерть удивительна, но о смерти этого горбуна следует записать золотыми чернилами!" И все собравшиеся оторопели от слов цирюльника, и царь удивился его речам и спросил: "Что с тобой, о Молчальник? Расскажи нам". И цирюльник ответил: "О царь времени, клянусь твоей милостью, в лгуне-горбуне есть дух!" И цирюльник вынул из-за пазухи шкатулку и, открыв её, извлёк из неё горшочек с жиром и смазал им шею горбуна и жилы на ней, а потом он вынул два железных крючка и, опустив их ему в горло, извлёк оттуда кусок рыбы с костью, и когда он вынул его, оказалось, что он залит кровью. А горбун один раз чихнул, и вскочил на ноги, и погладил себя по лицу, и воскликнул: "Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и что Мухаммед - посланник Аллаха!" И царь и присутствующие удивились тому, что они воочию увидели.

И царь Китая так смеялся, что лишился чувств, и присутствующие тоже; и султан сказал: "Клянусь Аллахом, это удивительная история, и я в жизни не слышал диковиннее её!"

"О мусульмане, о все воины, - спросил потом султан, - видели ли вы в жизни, чтобы кто-нибудь умер и потом ожил? Если бы Аллах не послал ему этого цирюльника (а он был причиной его жизни), горбун наверное бы умер".

И все сказали: "Клянёмся Аллахом, это удивительная диковина!" А потом царь Китая приказал записать эту историю золотыми чернилами, и её записали и затем положили в казну царя. А после этого он наградил еврея, христианина и надсмотрщика, каждого из них драгоценной одеждой, и велел им уходить; и они ушли. А затем царь обернулся к портному и наградил его драгоценной одеждой и сделал своим портным; он назначил ему выдачи и помирил его с горбуном, и наградил горбуна дорогой и красивой одеждой и назначил ему выдачи, сделав его своим сотрапезником, а цирюльника он пожаловал и назначил его главным цирюльником царства и своим собутыльником. И они пребывали в сладостнейшей и приятнейшей жизни, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний.

Но это нисколько не удивительнее рассказа о двух везирях и Анис-аль-Джалис". - "А как это было?" - спросила Дуньязада.

Рассказ о двух везирях и Анис аль-Джалис (ночи 34-38)

Дошло до меня, о счастливый царь, - сказала Шахразада, - что был в Басре царь из Царей, который любил бедняков и нищих и был благосклонен к подданным и одаривал из своих денег тех, кто верил в Мухаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует! И он был таков, как сказал о чем один:

Повелитель ваш, если конный враг кружит вокруг него, Поражает рать неприятелей острорежущим, И в сердцах копьём он черты проводит. Столь гневен он, Когда видишь ты, как он всадников под щитом разит.

И звали его царь Мухаммед ибн Сулейман аз-Зани, и у него было два везиря, один из которых прозывался аль Муин ибн Сави, а другого звали аль-Фадл ибн Хакан. И аль-Фадл ибн Хакан был великодушнейший человек своего времени и вёл хорошую жизнь, так что сердца соединились в любви к ному, и люди единодушно советовались с ним, и все молились о его долгой жизни - ибо в нем было чистое добро и он уничтожил зло и вред.

А везирь аль-Муин ибн Сави ненавидел людей и не любил добра, и в нем было одно зло, как о нем сказано:

Прибегай к достойным сынам достойных, - поистине,
Породит достойный и сын достойных-достойных.
И оставь злодеев, сынов злодеев, - поистине,
Породят злодеи, сыны злодеев - злодеев.

И люди, насколько они любили аль-Фадла ибн Хакана, настолько ненавидели аль-Муина ибн Сави.

И властью всемогущего случилось так, что царь Мухаммед ибн Сулейман аз-Зейни однажды сидел на престоле своего царства, окружённый вельможами правления, и позвал своего везиря аль-Фадла ибн Хакана и сказал ему: "Я хочу невольницу, которой не было бы лучше в её время и чтобы она была совершенна по красоте и превосходила бы других стройностью и обладала похвальными качествами".

И вельможи правления сказали: "Такую найдёшь только за десять тысяч динаров". И тогда султан крикнул своего казначея и сказал: "Отнеси десять тысяч динаров аль-Фадлу ибн Хакану!" - и казначей исполнил приказание султана.

А везирь ушёл, после того как султан велел ему ходить каждый день на рынок и передать посредникам то, что мы говорили, и чтобы не продавали ни одной невольницы выше тысячи динаров ценою, пока её не покажут везирю. И невольниц не продавали, прежде чем их покажут везирю, но никакая невольница, что попадала к ним, не нравилась ему.

В один из дней вдруг пришёл ко дворцу везиря альФадла ибн Хакана посредник и, у видя его на коне, въезжающим в царский дворец, схватил его стремя и сказал:

"О ты, кто обычай царства снова воссоздал!
Везирь - о, да будешь ты обрадован вечно!
Умершую щедрость ты опять воскресил средь нас,
Да будут труды твои Аллаху приятны!"

"О господин, - сказал он потом, - то, что отыскать было прежде благородное повеление, - готово!" - и везирь воскликнул: "Ко мне с нею!" И посредник на некоторое время скрылся, и пришла с ним девушка стройная станом, с высокой грудью, насурьмлённым оком и овальным лицом, с худощавым телом и тяжкими бёдрами, в лучшей одежде, какая есть из одежд, и со слюной слаще патоки, и её стан был стройнее гибких веток и речи нежнее ветерка на заре, как сказал о ней кто-то:

Диковина прелести, чей лик, как луна средь звёзд,
Великая в племени газелей и нежных серн.
Властитель престола дал ей блеск и возвышенность,
И прелесть, и ум, и стан затем, что похож на ветвь,

И в небе лица её семь звёзд на щеке у ней,
Как стражи её хранят они от смотрящего.
И если захочет муж похитить хоть взгляд у ней -
Сожгут его демоны речей её жаром звёзд.

И когда везирь увидал её, он был ею восхищён до пределов восхищения, а затем он обратился к посреднику и спросил его: "Сколько стоит эта невольница?" - и тот ответил: "Цена за неё остановилась на десяти тысячах динаров, и её владелец клянётся, что эти десять тысяч динаров не покроют стоимости цыплят, которых она съела, и напитков, и одежд, которыми она наградила своих учителей, так как она изучила чистописание, и грамматику, и язык, и толкование Корана, и основы законоведения и религии, и врачевание, и времяисчисление, и игру на увеселяющих инструментах". - "Ко мне с её господином!" - сказал везирь, и посредник привёл его в тот же час и минуту, и вдруг, оказывается, он человек из персиян, который прожил, сколько прожил, и судьба потрепала его, но пощадила, как сказал о нем поэт:

Потряс меня рок и как потряс-то!
Ведь року присуща мощь и сила.
Я раньше ходил не уставая -
Теперь же устал, хоть не хожу я.

"Согласен ли ты взять за эту невольницу десять тысяч динаров от султана Мухаммеда ибн Сулеймана аз-Зейни?" - спросил везирь, и персиянин воскликнул: "Клянусь Аллахом, я предлагаю её султану ни за что - это для меня обязательно!" И тогда везирь велел принести деньги, и их принесли и отвесили персиянину.

И работорговец подошёл к везирю и сказал ему: "С разрешения нашего владыки везиря, я скажу!" - "Подавай, что у тебя есть!" - ответил везирь, и торговец сказал: "По моему мнению, лучше тебе не приводить этой девушки к султану в сегодняшний день: она прибыла из путешествия, и воздух над нею сменился, и путешествие поистерло её. Но оставь её у себя во дворце на десять дней, пока она не придёт в обычное состояние, а потом сведи её в баню, одень её в наилучшие одежды и отведи её к султану - тебе будет при этом полнейшее счастье".

И везирь обдумал слова работорговца и нашёл их правильными. Он привёл девушку к себе во дворец и отвёл ей отдельное помещение и каждый день выдавал ей нужные кушанья, напитки и прочее, и она провела таким образом некоторое время.

А у везиря аль-Фадла ибн Хакана был сын, подобный луне, когда она появится, с липом как месяц и румяными щеками, с родинкой, словно точка амбры, и с зелёным пушком, подобно тому, как поэт сказал о нем, ничего не упуская:

Он луна, что взором разит своим, когда всмотрится.
Или, как ветвь - губящая стройностью, когда склонится.
Как у зипджей кудри, как золото цвет лица его,
Он чертами нежен, а стан его на тростник похож.

О жестокость сердца и нежность стройных боков его!
Отчего нельзя от сердца к стану послать её?
Коль была бы нежность боков его в душе его,
Никогда бы не был жесток с влюблённым и злобен он.

О хулящий пас за любовь к нему, будь прощающим!
Кто отдаст мне тело, что взято в плен изнурением?
Виноваты здесь лишь душа и взоры очей моих;
Так забудь упрёки, оставь меня в этой горести!

И юноша не знал об этой невольнице, а его отец научил её и сказал: "О дочь моя, знай, что я купил тебя только как наложницу для царя Мухаммеда ибн Сулеймана аз-Зейни, а у меня есть сын, который не оставался на улице один с девушкой без того, чтобы не иметь с нею дело. Будь же с ним настороже и берегись показать ему твоё лицо и дать ему услышать твои речи". И девушка отвечала ему: "Слушаю и повинуюсь!" - и он оставил его и удалился.

А по предопределённому велению случилось так, что девушка в один из дней пошла в баню, что была в их жилище, и одна из невольниц вымыла её, и она надела роскошные платья, так что увеличилась её красота и прелесть, и вошла к госпоже, жене везиря, и поцеловала ей руку, и та сказала: "На здоровье, Аниз аль-Джалнз! Хороша ли баня?" - "О госпожа, - отвечала она, - мне недоставало только твоего присутствия там". И тогда госпожа сказала невольницам: "Пойдёмте в баню!" - и те ответили: "Внимание и повиновение" И они поднялась, и их госпожа меж ними, и она поручила двери той комнаты, где находилась Анис аль Джалис, там маленьким невольницам и сказала им: "Не давайте никому войти к девушке!" И они отвечали: "Внимание и повиновение!"

И когда Анис аль-Джалис сидела в комнате, сын везиря, а звали его Нар-ад-дин Али, вдруг пришёл и спросил о своей матери и о девушках, и невольницы ответили: "Они пошли в баню".

А невольница Анис аль-Джалис услыхала слова Нурад дина Али, сына везиря, будучи внутри комнаты, и сказала про себя: "Посмотреть бы, что это за юноша, о котором везирь говорил мне, что он не оставался с девушкой на улице без того, чтобы не иметь с ней дело! Клянусь Аллахом, я хочу взглянуть на него!" И поднявшись (а она была только что из бачи), она подошла к двери комнаты и посмотрела на Нур-ад-дина Али, и вдруг оказывается - это юноша, подобный луне в полнолуние. И взгляд этот оставил после себя тысячу вздохов, и юноша бросил взгляд и взглянул на неё взором, оставившим после себя тысячу вздохов, и каждый из них попал в сети любви к другому.

И юноша подошёл к невольницам и крикнул на них, л. они вбежали от него и остановились вдалеке, глядя, что он сделает. И вдруг он подошёл к двери комнаты, открыл её и вошёл к девушке и сказал ей: "Тебя мой отец купил для меня?" И она отвечала: "Да", - и тогда юноша подошёл к ней (а он был в состоянии опьянения), и взял её ноги (и положил их себе вокруг пояса, а она сплела руки на его шее и встретила его поцелуями, вскрикиваниями и заигрываниями, и он стал сосать ел язык, и она сосала ему язык, и он уничтожил её девственность.

И когда невольницы увидали, что их молодой господин вошёл к девушке Анис аль-Джалис, они закричали и завопили, а юноша уже удовлетворил нужду и вышел, убегая и ища спасения, и бежал, боясь последствий того дела, которое он сделал. И, услышав вопли девушек, их госпожа поднялась и вышла из бани (а пот капал с неё) и спросила: "Что это за вопли в доме? - и, подойдя к двум невольницам, которых она посадила у дверей комнаты, она воскликнула: - Горе вам, что случилось?" И они, увидав его, сказали: "Наш господин Нур-ад-дин пришёл к нам и побил нас, и мы вбежали от него, а он вошёл к Анис альДжалис и обнял её, и мы не знаем, что он сделал после этого. А когда мы кликнули тебя, он убежал". И тогда госпожа подошла к Анис аль-Джалис и спросила её: "Что случилось?" - и она отвечала: "О госпожа, я сижу, и вдруг входит ко мне красивый юноша и спрашивает: "Тебя купил для меня отец?" И я отвечала: "Да!" - и клянусь Аллахом, госпожа, я думала, что его слова правда, - и тогда он подошёл ко мне и обнял меня". - "А говорил он тебе ещё что-нибудь, кроме этого?" - спросила её госпожа, и она ответила: "Да, и он взял от меня три поцелуя". - "Он не оставил тебя, не обесчестив!" - воскликнула госпожа и потом заплакала и стала бить себя по лицу, вместе с невольницами, боясь за Hyp ад-дина, чтобы его не зарезал отец.

И пока это происходило, вдруг вошёл везирь и спросил, в чем дело, и его жена сказала ему: "Поклянись мне, что то, что я скажу, ты выслушаешь!" - "Хорошо", - отвечал везирь. И она повторила ему, что сделал его сын, и везирь опечалился и порвал на себе одежду и стал бить себя по лицу и выщипал себе бороду. И его жена сказала: "Не убивайся, я дам тебе из своих денег десять тысяч динаров, её цену". И тогда везирь поднял к ней голову я сказал: "Горе тебе, не нужно мне её цены, но я боюсь, что пропадёт моя душа и моё имущество". - "О господин мой, а как же так?" - спросила она. И везирь сказал:

"Разве ты не знаешь, что за нами следит враг, которого зовут аль-Муин ибн Сави? Когда он услышит об этом деле, он пойдёт к султану..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Тридцать пятая ночь

Когда же настала тридцать пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь говорил своей жене: "Разве ты не знаешь, что за нами следит враг, по имени аль-Муин ибн Сави, и когда он услышит об этом деле, он пойдёт к султану и скажет ему: "Твой везирь, который, как ты говоришь, тебя любит, взял у тебя десять тысяч динаров и купил на них девушку, равной которой никто не видел, и когда она ему понравилась, он сказал своему сыну: "Возьми её, у тебя на неё больше прав, чем у султана". И он её взял и уничтожил её девственность. И вот эта невольница у него". И царь скажет: "Ты лжёшь!" - а он ответит царю: "С твоего позволения, я ворвусь к нему и приведу её тебе". И царь прикажет ему это сделать, и он обыщет дом и заберёт девушку и приведёт её к султану, а тот спросит её, и она не сможет отрицать, и аль-Муин скажет: "О господин, ты знаешь, что я тебе искренний советчик, но только нет мне у вас счастья". И султан изуродует меня, а все люди будут смотреть на это, и пропадёт моя душа". И жена везиря сказала ему: "Не дай никому узнать об этом - это дело случилось втайне - и вручи своё дело Аллаху в этом событии". И тогда сердце везиря успокоилось.

Вот что было с везирем. Что же касается Нур-ад-дина Али, то он испугался последствий своего поступка и проводил весь день в садах, а в конце вечера он приходил к матери и спал у неё, а перед утром вставал и уходил в сад. И так он поступал месяц, не показывая отцу своего лица. И его мать сказала его отцу: "О господин, погубим ли мы девушку и погубим ли сына? Если так будет продолжаться, то он уйдёт от нас". - "А как же поступить?" - спросил её везирь. И она сказала: "Не спи сегодня ночью и, когда он придёт, схвати его - и помиритесь. И отдай ему девушку - она любит его, и он любит её, а я дам тебе её цену".

И везирь подождал до ночи и, когда пришёл его сын, он схватил ею и хотел его зарезать, но мать Нур-ад-дина позвала его и спросила: "Что ты хочешь с ним сделать?" - "Я зарежу его", - отвечал везирь, и тогда сын спросил своего отца: "Разве я для тебя ничтожен?" И глаза везиря наполнились слезами, и он воскликнул: "О дитя любви, как могло быть для тебя ничтожно, что пропадут мои деньги и моя душа?" И юноша отвечал: "Послушай, о батюшка, что сказал поэт:

Пусть и грешен я, по всегда мужи разумные
Одаряли грешных прошением всеобъемлющим.
И на что же ныне надеяться врагам твои и,
Коль они в почине, а ты по месту превыше всех?"

И тогда везирь поднялся с груди своего сына и сказал: "Дитя моё, я простил тебя!" - и его сердце взволновалось, а сын его поднялся и поцеловал реку своего отца, и тот сказал: "О дитя моё, если бы я знал, что ты будешь справедлив к Анис аль-Джалис, я бы подарил её тебе". - "О батюшка, как мне не быть к ней справедливым?" - спросил Нур-ад-дин.

И везирь сказал: "Я дам тебе наставление, дитя моё: не бери, кроме неё, жены или наложницы и не продавай её". - "Клянусь тебе, батюшка, что я ни на ком, кроме неё, не женюсь и не продав её", - отвечал Нур-ад-дин и дал в этом клятву и вошёл к невольнице и прожил с нею год. И Аллах великий заставил царя забыть случай с этой девушкой.

Что же касается аль Муина ибн Сави, то до него дошла весть об этом, но он не мог говорить из-за положения везиря при султане.

А когда прошёл год, везирь аль-Фадл ибн Хакан отправился в баню я вышел оттуда вспотевший, и его ударило воздухом, так что он слёг на подушки, и бессонница его продлилась, и слабость растеклась по нему.

И тогда он позвал своего сына Нур-ад-дина Али и, когда тот явился, сказал ему: "О сын мой, знай, что удел распределён и срок установлен, и всякое дыхание должно испить чашу смерти". И он произнёс:

"Умираю! Преславен тот, кто бессмертен!
Я уверен, что скоро мёртвым я буду.
Нет в деснице владыки смертного власти,
И тому лишь присуща власть, кто бессмертен".

"О дитя моё, - сказал он потом, - нет у меня для тебя наставления, кроме того, чтобы бояться Аллаха и думать о последствиях дел, и заботиться о девушке Анис аль-Джалис". - "О батюшка, - сказал Нур-ад-дин, - кто же равен тебе? Ты был известен добрыми делами и за тебя молились на кафедрах!"

И везирь сказал: "О дитя моё, я надеюсь, что Аллах меня примет!" И затем он произнёс оба исповедания и был приписан к числу людей блаженства.

И тогда дворец перевернулся от воплей, и весть об ртом дошла до султана, и жители города услышали о кончине аль-Фадла ибн Хакана, и заплакали о нем дети в школах. И его сын Нур-ад-дин Али поднялся и обрядил его, и явились эмиры, везири, вельможи царства и жители города, и в числе присутствующих на похоронах был везирь аль-Муин ибн Сави. И кто-то произнёс при выходе похорон из дома:

"В день пятый расстался я со всеми друзьями
И мыли потом меня на досках от двери.
И сняли все то с меня, в чем прежде одет я был,
И снова надели мне одежду другую.

Снесли меня четверо на шеях в моленную,
И многие близ меня с молитвой стояли;
С молитвой нагробною, когда ниц не падают,
И все, кто мне другом был, о мне помолились.

Потом отнесли меня в жилище со сводами,
Где дверь не откроется, хоть кончится время".

И когда схоронили аль-Фадла ибн Хакана в земле и вернулись друзья и родные, Нур-ад-дин тоже вернулся со стенаниями и плачем, и язык его состояния говорил:

"В день пятый уехали они перед вечером,
Когда попрощались мы - простились и тронулись.
И только уехали - за ними душа ушла.

"Вернись", - я позвал её, - спросила: "Куда вернусь?
В то тело, где духа нет и крови иссякнул ток,
Где кости одни теперь гремят и встречаются?"

Ослепли глаза мои от плача безмерного,
И на уши туг я стал - не слышат они теперь".

И он пребывал в глубокой печали об отце долгое время и в один из дней, когда он сидел в доме своего отца, вдруг кто-то постучал в дверь. И Нур-ад-дин Али поднялся и отворил дверь, и вошёл один из сотрапезников и друзей его отца, и поцеловал Нур-ад-дину руку, и сказал: "О господин мой, кто оставил после себя подобного тебе, тот не умер, и такой же был исход для господина первых и последних. О господин, успокой свою душу и оставь печаль!"

И тогда Нур-ад-дин перешёл в покой, предназначенный для сидения с гостями, и перенёс туда все, что было нужно, и у него собрались его друзья, и он взял туда свою невольницу. И к нему сошлись десять человек из детей купцов, и он принялся есть кушанья и пить напитки и обновлял трапезу за трапезой и стал раздавать и проявлять щедрость.

И тогда пришёл к нему его поверенный и сказал ему: "О господин мой, Нур-ад-дин, разве не слышал ты слов кого-то: "Кто тратит не считая - обеднеет не зная", а поэт говорит:

Я деньги храню и дальше от них гоняю -
Известно ведь мне, что дирхем - мой щит и меч моим
И если раздам я злейшим врагам богатство,
Сменю средь людей я счастье своё на юре.

Так съем же их я и выпью я их во здравье,
Не дав никому из денег моих ни фельса.
И буду хранить богатства свои от всех я,
Кто скверен душой и дружбы моей не хочет.

Приятнее так, чем после сказать дурному:
"Дай дирхем мне в долг, - я пять возвращу - до завтра.
А он отвратит лицо от меня, и будет
Душа тут моя подобна душе собаки.

Как низки мужи, лишённые состоянья,
Хоть были бы их заслуги ярки, как солнце.

О господин, эти значительные траты и богатые подарки: уничтожают деньги", - сказал он потом.

И когда Нур-ад-дин Али услышал от своего поверенного эти слова, он посмотрел на него и ответил: "Из всего, что ты сказал, я не буду слушать ни слова! Я слышал, как поэт говорил:

Коль есть у меня в руках богатство и я не щедр,
Пусть будет рука больна и пусть не встаёт нога!
Подайте скупого мне, что славен стал скупостью,
И где, покажите, тот, что умер от щедрости!"

"Знай, о поверенный, - прибавил он, - я хочу, чтобы, если у тебя осталось достаточно мне на обед, ты не отягощал меня заботой об ужине".

И поверенный ушёл от него своей дорогой, а Нур-аддин Али предался наслаждениям, ведя приятнейшую жизнь, как и прежде, и всякому из его сотрапезников, кто ему говорил: "Эта вещь прекрасна!" - он отвечал: "Она твоя как подарок". А если другое говорил: "О господин мой, такой-то дом красив!" Нур-ад-дин отвечал ему: "Он подарок тебе".

И Нур-ад-дин до тех пор устраивал для них трапезу в начале дня и трапезу в конце дня, пока не провёл таким образом год. А через год, однажды, он сидит и вдруг слышит: девушка Анис аль-Джалис произносит стихи:

"Доволен ты днями был, пока хорошо жилось,
И зла не боялся ты, судьбой приносимого.
Ночами ты был храпим и дал обмануть себя,
Но часто, хоть ночь ясна, случается смутное".

Когда она кончила говорить стихотворение, вдруг постучали в дверь, и Hyp-ад-дин поднялся, и кто-то из его сотрапезников последовал за ним, а он не знал этого. И, открыв дверь, Hyp-ад-дин Али увидел своего поверенного и спросил его: "Что случилось?" И поверенный отвечал: "О господин мой, то, чего я боялся, - произошло". - "А как так?" - спросил Нур-ад-дин, и поверенный ответил: "Знай, что у меня в руках не осталось ничего, что бы стоило дирхем, или меньше, или больше, и вот тетрадь с расходами, которые я произвёл, и записи о твоём первоначальном имуществе".

И, услышав эти слова, Нур-ад-дин Али опустил голову к земле и воскликнул: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха!"

Когда же тот человек, который тайком последовал за ним, чтобы подслушать, услыхал слова поверенного, он вернулся к своим друзьям и сказал: "Что станем делать? Нур-ад-дин Али разорился".

И когда Аля Нур-ад-дин вернулся к ним, они ясно увидели у него на лице огорчение, и тут один из сотрапезников поднялся на ноги, посмотрел на Нур-ад-дина Али и спросил: "О господин, может быть ты разрешишь мне уйти?" - "Почему это ты уходишь сегодня?" - спросил Нур-ад-дин, и гость ответил: "Моя жена рожает, и я не могу быть вдали от неё. Мне хочется пойти к ней и посмотреть её". И Нур-ад-дин позволил ему.

Тогда встал другой и сказал: "О господин мой Нур-аддин, мне хотелось бы сегодня быть у брата - он справляет обрезание своего сына".

И каждый стал отпрашиваться, с помощью выдумки, и уходил своей дорогой, пока не ушли все, и Нур-ад-дин Али остался один.

И тогда он позвал свою невольницу и сказал ей: "О Анис аль-Джалис, не видишь ты, что меня постигло?" - и рассказал ей, о чем говорил ему поверенный. А она отвечала: "О господин, уже много ночей назад намеревалась я сказать тебе об этих обстоятельствах, но услышала, что он произнёс такие стихи:

Коль щедро дарит тебя мир здешний - и ты будь щедр
На блага его ко всем, пока не изменит жизнь.
Щедроты не сгубят благ, пока благосклонна жизнь,
Когда ж отвернётся жизнь, скупым не продлить её.

И когда я услышала, что ты произносишь эти стихи, я промолчала и не обратила к тебе речи".

"О Анис аль-Джалис, - сказал ей Нур-ад-дин Али, - ты знаешь, что я раздарил свои деньги только друзьям, а они оставили меня ни с чем, но я думаю, что они не покинут меня без помощи". - "Клянусь Аллахом, - отвечала Анис аль-Джалис, - тебе не будет от них никакой пользы".

И тогда Нур-ад-дин воскликнул: "Я сейчас же пойду и постучусь к ним в дверь, быть может, мне что-нибудь от них достанется, и я сделаю это основой своих денег я стану на них торговать и оставлю развлечения и забавы".

И в тот же час и минуту он встал и шёл, не останавливаясь, пока не пришёл в тот переулок, где жили его десять друзей (а все они жили в этом переулке). И он подошёл к первым воротам и постучал, и к нему вышла невольница и спросила его: "Кто ты?" - и он отвечал ей: "Скажи твоему господину: "Нур-ад-дин Али стоит у двери и говорит тебе: "Твой раб целует тебе руки и ожидает твоей милости".

И невольница вошла и уведомила своего господина, но тот крикнул ей: "Воротись, скажи ему: "Его нет!" И невольница вернулась к Нур-ад-дину и сказала ему: "О господин, моего господина нет".

И Нур-ад-дин пошёл, говоря про себя: "Если этот, сын прелюбодеяния, и отрёкся от себя, то другой не будет сыном прелюбодеяния". И он подошёл к воротам второго друга и сказал то же, что говорил в первый раз, но тот тоже сказался отсутствующим, и тогда Нур-ад-дин произнёс:

"Удалились те, кто, когда стоял ты у двери их,
Одарить тебя и жарким могли и мясом".

А произнеся этот стих, он воскликнул: "Клянусь Аллахом, я непременно испытаю их всех: может быть, среди них будет один, кто заступит место их всех!" И он обошёл этих десятерых, но никто из них не открыл ему двери и не показался ему и не разломил перед ним лепёшки, и тогда Нур-ад-дин произнёс:

"Когда преуспеет муж, подобен он дереву,
И люди вокруг него, покуда плоды на нем.
По только исчезнет плод, как тотчас уходят все,
Оставив страдать его от пыли и зноя дней.

Погибель да будет всем сынам этих злых времён!
Среди десяти никто не чист помышлением".

Потом он вернулся к своей невольнице (а его горе увеличилось), и она сказала ему: "О господин, не говорила ли я, что они не принесут тебе никакой пользы!" И Нурад-дин отвечал: "Клянусь Аллахом, никто из них не показал мне своего лица, и ни один из них не признал меня". И тогда она сказала: "О господин, продавай домашнюю утварь и посуду, пока Аллах великий не приуготовит тебе чего-нибудь, и проживай одно за другим".

И Нур-ад-дин продавал, пока не продал всего, что было в доме, и у него ничего не осталось, и тогда он посмотрел на Анис аль-Джалис и спросил её: "Что же будем делать теперь?" - "О господин, - отвечала она, - моё мнение, что тебе следует сейчас же встать и пойти со мною на рынок и продать меня. Ты ведь знаешь, что твой отец купил меня за десять тысяч динаров; быть может, Аллах пошлёт тебе цену близкую к этой, а когда Аллах предопределит нам бить вместе, мы будем вместе".

"О Анис аль-Джалис, - отвечал Нур-ад-дин, - клянусь Аллахом, мне не легко расстаться с тобою на одну минуту". И она сказала ему: "Клянусь Аллахом, о господин мой, и мне тоже, но у необходимости свои законы, как сказал поэт:

Нужда порой заставляет в делах идти
Не той стезёй, что прилична воспитанным.
Такого нет, чтоб решился на средство он,
Коль нет причин, подходящих для средств таких.

И тогда Нур-ад-дин поднялся на ноги и взял Анис-ал-Джалис (а слезы текли у него по щекам, как дождь) и произнёс языком своего состояния:

"Постойте! Прибавьте мне хоть взгляд пред разлукою!
Отдал им сердце я, едва не погибшее
В разлуке; по если в том для вас затруднение,
Пусть гибну от страсти я - усилий не делаете".

А затем он пошёл и привёл Анис аль-Джалис на рынок и отдал её посреднику, сказав ему: "О хаджи Хасан, знай цену того, что ты будешь предлагать". И посредник отвечал ему "О господин мой Нур-ад-дин, корни сохраняются!"

"Это не Анис аль-Джалис, которую твой отец купил у меня за десять тысяч динаров?" - спросил он потом, и Нур-ад-дин сказал: "Да".

Тогда посредник отправился к купцам, но увидал, что не все они собрались, и подождал, пока сошлись все купцы и рынок наполнился невольницами всех родов: из турчанок, франкских девушек, черкешенок, абиссинок, нубиянок, текрурок, гречанок, татарок, грузинок и других. И, увидав, что рынок полон, посредник поднялся на ноги и выступил вперёд и крикнул: "О купцы, о денежные люди, не все, что крупно - орех, и не все, что продолговато, - банан; не все красное - мясо и не все белое - жир! О купцы, у меня эта единственная жемчужина, которой нет цены. Сколько же мне выкрикнуть за неё?" - "Кричи четыре тысячи динаров и пятьсот", - сказал один из купцов, и зазыватель открыл ворота торга четырьмя тысячами и пятьюстами динаров.

И когда он произносил эти слова, вдруг везирь альМуин ибн Сави прошёл по рынку, и, увидав Нур-ад-дина Али, который стоял в конце рынка, он произнёс про себя: "Что это ибн Хакан стоит здесь? Разве осталось у этого висельника что-нибудь, на что покупать невольниц?" И он посмотрел кругом и услышал зазывателя, который стоял на рынке и кричал, а купцы стояли вокруг него, и тогда везирь сказал про себя: "Я думаю, он наверное разорился и привёл невольницу Анис аль-Джалис, чтобы продать её".

"О, как освежает она моё сердце!" - подумал он потом и позвал зазывателя, и тот подошёл к нему и поцеловал перед ним землю, а везирь сказал: "Я хочу ту невольницу, которую ты предлагаешь".

И зазыватель не мог прекословить и ответил ему: "О господин, во имя Аллаха!" - и вывел невольницу вперёд и показал её везирю.

И она понравилась ему, и он спросил: "О Хасан, сколько тебе давали за эту невольницу?" - "Четыре тысячи и пятьсот динаров, чтобы открыть торги", - отвечал посредник. И аль-Муин крикнул: "Подать мне четыре тысячи пятьсот динаров!"

Когда купцы услыхали это, никто из них не мог набавить ни дирхема, наоборот, они отошли, так как знали несправедливость везиря. А аль-Муин ибн Сави посмотрел на посредника и сказал ему: "Что же ты стоишь? Пойди предложи от меня четыре тысячи динаров, а тебе будет пятьсот динаров".

И посредник подошёл к Нур-ад-дину и сказал ему: "О господин, пропала твоя невольница ни за что!" - "Как так?" - спросил Нур-ад-дин, и посредник сказал: "Мы открыли торг за неё с четырех тысяч пятисот динаров, но пришёл этот злодей аль-Муин ибн Сави, который проходил по рынку, и когда он увидел эту невольницу, она понравилась ему, и он сказал мне: "Предложи от меня четыре тысячи динаров и тебе будет пятьсот динаров". Я думаю, он наверное узнал, что эта невольница твоя, и если он сейчас отдаст тебе за неё деньги - будет хорошо; но я знаю - он, по своей несправедливости, напишет тебе бумажку с переводом на кого-нибудь из своих управителей, а потом пошлёт к ним, вслед за тобою, человека, который им скажет: "Не давайте ему ничего". И всякий раз, как ты пойдёшь искать с них, они станут говорить тебе: "Сейчас мы тебе отдадим", - и будут поступать с тобою таким образом один день за другим, а у тебя гордая душа. Когда же им наскучат твои требования, они скажет: "Покажи нам бумажку", - и возьмут от тебя бумажку и порвут её, и деньги за невольницу у тебя пропадут".

И, услышав от посредника эти слова, Нур-ад-дин Али посмотрел на него и сказал: "Как же поступить?" И посредник ответил: "Я дам тебе один совет, и если ты его от меня примешь, тебе будет полнейшее счастье". - "Что же это?" - спросил Нур-ад-дин. "Ты подойдёшь сейчас ко мне, когда я буду стоять посреди рынка, - отвечал посредник, - и возьмёшь у меня из рук невольницу и ударишь её и скажешь: "О девка, я сдержал клятву, которую дал, и привёл тебя на рынок, так как поклялся тебе, что ты непременно будешь выведена на рынок и посредник станет предлагать тебя!" И если ты это сделаешь, может быть везирь и все люди попадутся на эту хитрость и подумают, что ты привёл её на рынок только для того, чтобы выполнить клятву". - "Вот это правильно!" - воскликнул Нур-ад-дин.

Потом посредник покинул его и пошёл на средину рынка и, взяв невольницу за руку, сделал знак везирю аль Муину ибн Сави и сказал: "О господин, вот её владелец подходит". А Нур-ад-дин пришёл и вырвал из его рук невольницу и ударил её и воскликнул: "Горе тебе, о девка, я привёл тебя на рынок, чтобы сдержать клятву! Иди домой и не перечь мне другой раз! Горе тебе! Нужны мне за тебя деньги, чтобы я стал продавать тебя! Если бы я продал домашнюю утварь, я выручил бы много больше, чем твоя цена".

А везирь аль-Муин ибн Сави, увидав Нур-ад-дина, сказал ему: "Горе тебе, разве у тебя ещё осталось что-нибудь, что продаётся или покупается?" И аль-Муин ибн дин хотел броситься на него, и тут купцы посмотрели на Нур-ад-дина (а они все любили его), и он сказал им: "Вот я перед вами, и вы знаете, как он жесток!" А везирь воскликнул: "Клянусь Аллахом, если бы не вы, я бы наверное убил его!" И все купцы показали Нур-ад-дину знаком глаза: "Разделайся с ним! - и сказали: - Ни один из нас не встанет между ним и тобою".

Тогда Hyp-ад-дин подошёл к везирю ибн Сави (а Нурад-дин был храбрее) и стащил везиря с седла и бросил его на землю. А тут была месилка для глины, и везирь упал в неё, и Hyp-ад-дин стал его бить и колотить кулаками, и один из ударов пришёлся ему по зубам, так что борода везиря окрасилась его кровью.

А с везирем было десять невольников, и когда они увидали, что с их господином делают такие дела, они схватились руками за рукоятки своих мечей и хотели обнажить их и броситься на Нур-ад-дина Али, чтобы разрубить его, но тут люди сказали невольникам: "Этот - везирь, а тот - сын везиря. Может быть, они в другое время помирятся, и вы будете ненавистны и тому и другому; а может бить, аль-Муину достанется ваш удар, и вы умрёте самой гадкой смертью. Рассудительней будет вам не вставать между ними".

И когда Нур-ад-дин кончил бить везиря, он взял свою невольницу и пошёл к себе домой, а что касается везиря, то он тотчас же ушёл, и его платье стало трех цветов: чёрное от глины, красное от крови и пепельное.

И, увидав себя в таком состоянии, он взял кусок циновки и накинул её себе на шею и взял в руки два пучка хальфы и отправился и пришёл к замку, где был султан, и закричал: "О царь времени, обиженный, обиженный!"

И его привели перед лицо султана, и тот всмотрелся и вдруг видит - это старший везирь! "О везирь, - спросил султан, - кто сделал с тобою такие дела?" И везирь заплакал и зарыдал и произнёс:

"Ужели меня обидит судьба, коль жив ты,
И волки меня пожрут ли, скажи, коль лев ты?
В прудах твоих напьются ведь все, кто жаждет.
Возжажду ли я под сенью твоей, коль дождь ты?

"О господин, - сказал он потом, - со всеми, кто тебя любит и служит тебе, бывает так!" И султан воскликнул: "Горе тебе, скорее скажи мне, как это с тобой случилось и кто сделал с тобою эти дела, когда уважение к тебе есть уважение ко мне!"

"Знай, о господин, - ответил везирь, - что я сегодня вышел на рынок, чтобы купить себе рабыню-стряпуху, и увидал на рынке девушку, лучше которой я не видел в жизни. И я хотел купить её для нашего владыки султана и спросил посредника про неё и про её господина, и посредник сказал мне, что она принадлежит Али, сыну альФадла ибн Хакана. А наш владыка султан дал раньше его отцу десять тысяч динаров, чтобы купить на них красивую невольницу, и он купил эту невольницу, и она ему понравилась, и он поскупился на неё для владыки нашего султана и отдал её своему сыну. А когда его отец умер, этот сын продавал все, какие у него были владения и сады и посуду, пока не разорился, и он привёл невольницу на рынок, намереваясь её продать, и отдал её посреднику, а тот сказал её предлагать, и купцы прибавляли за неё, пока её цена не дошла до четырех тысяч динаров. И тогда я подумал про себя: "Куплю эту невольницу для нашего владыки султана - ведь деньги за неё поначалу были от него", и сказал: "О дитя моё, возьми от меня её цену - четыре тысячи динаров". И когда он услышал мои слова, он посмотрел на меня и оказал: "О скверный старец, я продам её евреям и христианам, но тебе её не продам!" И я сказал: "Я покупаю её не для себя, я её покупаю для нашего владыки султана, властителя нашего благоденствия". И, услышав от меня эти слова, он рассердился и потянул меня и сбросил с коня, хотя я дряхлый старец, и бил меня своей рукою и колотил, пока не сделал меня таким, как ты видишь. И всему этому я подвергся лишь потому, что я пошёл купить для тебя эту невольницу".

И везирь кинулся на землю и стал плакать и дрожать, и когда султан увидал, в каком он состоянии, и услышал его слова, жила гнева вздулась у него между глаз. И он обернулся к вельможам царства, и вдруг перед ним встали сорок человек, разящие мечами, и султан сказал им: "Сейчас же идите к дому Али ибн Хакана, разграбьте и разрушьте его и приведите ко мне Али и невольницу со скрученными руками и волоките их лицами вниз и приведите ко мне обоих!"

И они отвечали: "Внимание и повиновение!" - и надели оружие и собрались идти к дому Али Нур-ад-дина.

А у султана был один придворный по имени Алам-аддин Санджар, который раньше был невольником альФадла ибн Хакана, отца Али Нур-ад-дина, а потом его должность менялась, пока султан не сделал его своим придворным. И когда он услышал приказание султана и увидал, что враги снарядились, чтобы убить сына его господина, это было для него не легко, и он удалился от султана и, сев на коня, поехал и прибыл к дому Нур-ад-дина Али. И он постучал в дверь, и Нур-ад-дин вышел к нему и, увидев его, признал его, а Алам-ад-дин сказал: "О господин, теперь не время для приветствий и разговоров; послушай, что сказал поэт:

Спасай твою жизнь, когда поражён ты горем,
И плачет пусть дом о том, кто его построил!
Ты можешь найти страну для себя другую,
А душу найти другую себе не можешь".

"О Алам-ад-дин, что случилось?" - спросил Нур-аддин, и придворный ответил: "Поднимайся и спасай свою душу, и ты и невольница! Аль-Муин ибн Сави расставил вам есть, и когда вы попадёте к нему в руки, он убьёт вас обоих. Султан уже послал к вам сорок человек, разящих мечами, и, по моему мнению, вам следует бежать, прежде чем беда вас постигнет".

Потом Санджар протянул руку к своему поясу и, найдя в нем сорок динаров, взял их и отдал Нур-ад-дину и сказал: "О господин, возьми эти деньги и поезжай с ними. Будь у меня больше этого, я бы дал тебе, но теперь не время для упрёков".

И тогда Нур-ад-дин вошёл к невольнице и уведомил её об этом, и она заломила руки, потом они оба тотчас же вышли за город (а Аллах опустил над ними свой покров), и пошли на берег реки, и нашли там судно, снаряжённое к отплытию.

А капитан стоял посреди судна и кричал: "Кому ещё нужно сделать запасы или проститься с родными или кто забыл что-нибудь нужное, - пусть делает это: мы отправляемся". И все ответили: "У нас нет больше дел, капитан". И тогда капитан крикнул команде: "Живее, отпустите концы и вырвите козья!" И Нурад-дин Али спросил его: "Куда это, капитан?" - "В Обитель Мира, Багдад", - отвечал капитан..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Тридцать шестая ночь

Когда же настала тридцать шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда капитан сказал Али Нур-ад-дину: "В Обитель Мира, город Багдад", Нур-ад-дин Али взошёл на судно, и невольница взошла вместе с ним, и они поплыли и распустили паруса, и судно вышло, точно птица с парою крыльев, как сказал, и отлично сказал, кто-то:

Взгляни на корабль, и в плен возьмёт тебя вид его,
Гоняется с ветром он, несясь по теченью.
И, кажется, птица он, что крылья расправила
И с неба низринулась стремительно в воду.

И судно поплыло, и ветер был хорош, и вот что случилось с ними.

Что же до того, что было с невольниками, то они пришли к дому везиря Нур-ад-дина Али, сломали двери и вошли и обошли помещение, но не напали на их след, и тогда они разрушили дом и воротились и уведомили султана, и султан воскликнул: "Ищите их, в каком бы месте они ни были!" - и невольники отвечали: "Внимание и повиновение!"

Потом везирь аль-Муин ибн Сави ушёл домой (а султан наградил его почётной одеждой), и его сердце успокоилось, и султан сказал ему: "Никто за тебя не отомстит, кроме меня", - а везирь пожелал ему долгого века и жизни.

А затем султан велел кричать в городе: "О люди, все поголовно! Наш владыка султан повелел, что того, кто наткнётся на Али Нур-ад-дина, сына Хакана, и приведёт его к султану, он наградит почётной одеждой и даст ему тысячу динаров, а тот, кто его укроет или будет знать его место и не уведомит о нем, тот заслуживает наказания, которое его постигнет". И Нур-ад-дина Али начали искать, но о нем не пришло ни вестей, ни слухов, и вот что было с этими.

Что же касается Нур-ад-дина и его невольницы, то они благополучно достигли Багдада, и капитан сказал им: "Вот Багдад. Это безопасный город, и зима ушла от него с её холодом, и пришло к нему время весны с со розами, и деревья в нем зацвели, и каналы в нем побежали".

И тогда Нур-ад-дин Али со своей невольницей сошёл с судна и дал капитану пять динаров, и, покинув судно, они прошли немного, и судьбы закинули их к садам. И они пришли в одно место и увидали, что оно выметено и обрызгано, с длинными скамьями и висящими вёдрами, полными воды, а сверху был навес из тростника, во всю длину прохода, и в начале дорожки были ворота в сад, но только запертые.

"Клянись Аллахом, это прекрасное место!" - сказал Нур-ад-дин Али своей невольнице, и она отвечала: "О господин, посидим немного на этих скамьях и передохнем". И они подошли и сели на скамью и вымыли ноги и руки, и их ударило воздухом, и они заснули (преславен тот, кто не спит!).

А этот сад назывался Сад Увеселения, и в нем был дворец, называемый Дворец Удовольствия и Изображений, и принадлежал он халифу Харуну ар-Рашиду. И халиф, когда у него стеснялась грудь, приходил в этот сад и во дворец и сидел там, и во дворце было восемьдесят окон, где было подвешено восемьдесят светильников, а посреди дворца был большой подсвечник из золота. И когда халиф приходил, он отдавал невольницам приказание открыть окна и приказывал девушкам и Иехаку ибн Ибрахиму анНадичу петь, и тогда его грудь расправлялась и проходила его забота.

А в саду был садовник, дряхлый старик, которого звали шейх Ибрахим, и когда он выходил по делу и видел в саду гуляющих с непотребными женщинами, он сильно сердился. И шейх Ибрахим дождался, пока в какой то день халиф пришёл к нему, и рассказал ему об этом, и халиф сказал: "Со всяким, кого ты найдёшь у ворот сада, делай что хочешь".

И когда настал тот день, шейх Ибрахим, садовник, - зашёл, чтобы исполнить одно случившееся ему дело, и увидел этих двоих, которые спали у ворот сада, покрыты одним изаром. "Клянусь Аллахом, хорошо! - сказал он,

они не знали, что халиф дал мне разрешение и приказ убивать всех, кого я найду здесь! Но я их ужасно отколочу, чтобы никто не приближался к воротам сада". И он срезал зеленую ветку и подошёл к ним и, подняв руку, так что стала видна белизна его подмышки, хотел их побить, но подумал и сказал про себя: "О Ибрахим, как ты будешь их бить, не зная их положения? Может быть, они чужеземцы или из странников и судьба закинула их сюда. Я открою их лица и посмотрю на них". И он поднял с их лиц изар и сказал себе: "Эти двое красивы, и мне но должно их бить", - и накрыл их лица и, подойдя к Нурад-дину Али, стал растирать ему ноги.

И Нур-ад-дин открыл глаза и нашёл у себя в ногах дряхлого старца, имевшего вид степенный и достойный, и когда Hyp-ад-дин Али устыдился и поджал ноги и сел и, взяв руки шейха Ибрахима, поцеловал их. И шейх спросил его: "О дитя моё, ты откуда?" - и Нур-ад-дин отвечал: "О господин мы чужеземцы", - и слезы избежали из его глаз. А шейх Ибрахим сказал: "О дитя моё, знай, что пророк, да благословит его Аллах и да приветствует, учил почитать чужеземца. О дитя моё, - продолжал он, - не пройдёшь ли ты в сад и не погуляешь ли в нем? - тогда твоя грудь расправится".

"О господин, а чей это сад?" - спросил Нур-ад-дин, и шейх Ибрахим ответил: "О дитя моё, этот сад я получил в наследство от родных". (А при этих словах у шейха Ибрахима была та цель, чтобы они успокоились и прошли в сад.) И, услышав слова шейха, Нур-ад-дин поблагодарил его та поднялся вместе с невольницей (а шейх Ибрахим шёл впереди них), и они вошли и увидели сад, да какой ещё сад! И ворота его были со сводами, точно портик, и были покрыты лозами, а виноград там был разных цветов - красный, как яхонт, и чёрный, как эбен. И они вошли под навес и нашли там плоды, росшие купами и отдельно, и на ветвях птиц, поющих напевы, и соловьёв, повторявших разные колена, и горлинок, наполнявших голосом это место, я дроздов, щебетавших как человек, и голубей, подобных пьющему, одурманенному вином, а деревья принесли совершённые плоды из всего, что есть съедобного, и каждого плода было по паре. И были тут абрикосы - от камфарных до миндальных и хорасанских, и сливы, подобные цвету лица прекрасных, и вишни, уничтожающие желтизну зубов, и винные ягоды двух цветов белые отдельно от красных, - и померанцы, цветами подобные жемчугам и кораллам, и розы, что позорят своей алостью щеки красивых, и фиалка, похожая на серу, вспыхнувшая огнями в ночь, и мирты и левкои и лаванда с анемонами, я эти цветы были окаймлены слезами облаков, и уста ромашек смеялись, и нарциссы смотрели на розы глазами негров, и сладкие лимоны были как чаши, а кислые - только ядра из золота. И земля покрылась цветами всех окрасок, и пришла весна, и это место засияло блеском, и поток журчал, и пели птицы, и ветер свистел, и воздух был ровный.

Потом шейх Ибрахим вошёл с ними в помещение, бывшее наверху, и Нур-ад-дин увидал, как красиво это помещение, и увидел свечи, уже упомянутые, что были в окнах, и вспомнил былые пиры и воскликнул: "Клянусь Аллахом, этот покой прекрасен!" И затем они сели, и шейх Ибрахим подал им еду, и они досыта поели и вымыли руки, а затем Нур-ад-дин подошёл к одному из окон и крикнул свою невольницу, и она подошла, и оба стали смотреть на деревья, обременённые всякими плодами.

А потом Нур-ад-дин обернулся к шейху Ибрахиму и спросил его: "О шейх Ибрахим, нет ли у тебя какого-нибудь питья? Ведь люди пьют, когда поедят". И шейх Ибрахим принёс им воды - прекрасной, нежной и холодной, но Нур-ад-дин сказал: "О шейх Ибрахим, это не то питьё, которого я хочу". - "Может быть, ты хочешь вина?" - спросил шейх. И когда Нур-ад-дин ответил: "Да", - он воскликнул: "Сохрани меня от него Аллах! Я уже тринадцать лет не делал этого, так как пророк, да благословит его Аллах и да приветствует, проклял пьющих вино и тех, кто ею выжимает, продаёт или покупает".

"Выслушай от меня два слова", - сказал Нур-ад-дин. "Говори", - отвечал старик, и Нур-ад-дин спросил: "Если какой-нибудь проклятый осел будет проклят, случится с тобою что-нибудь от того, что он проклят?" - "Нет", - отвечал старик. И Нур-ад-дин сказал: "Возьми этот динар и эти два дирхема, сядь на того осла и остановись поодаль от лавки и, когда увидишь покупающего вино, позови его и скажи: "Возьми эти два дирхема и купи мне на этот динар вина и взвали его на осла". И будет, что ты не нёс вино и не покупал, и с тобой из-за этого ничего не случится".

И шейх Ибрахим воскликнул, смеясь его словам: "Клянусь Аллахом, дитя моё, я и не видал никого остроумнее тебя и не слышал речей слаще твоих!" А потом шейх Ибрахим сделал тал, как сказал ему Нур-ад-дин, и тот поблагодарил ею за это и сказал: "Теперь мы зависим от тебя, и тебе следует лишь соглашаться. Принеси нам то, что нам нужно". - "О дитя моё, - отвечал Ибрахим, - вот мой погреб перед тобою (а это была кладовая, предназначенная для повелителя правоверных), входи туда и бери оттуда, что хочешь, там больше, чем ты пожелаешь".

И Нур-ад-дин вошёл в кладовую и увидал там сосуды из золота, серебра и хрусталя, выложенные разными дорогими камнями, и вынес их и расставил их в ряд и налил вино в кружки и бутылки, и он был обрадован тем, что увидел, и поражён. И шейх Ибрахим принёс им плоды и цветы, а затем он ушёл и сел поодаль от них, а они стали пить и веселиться.

И питьё взяло над ними власть, и глаза их стали влюблено переглядываться, и волосы у них распустились, и цвет лица изменился. И шейх Ибрахим сказал себе: "Что же я сижу вдали, отчего мне не сесть возле них? Когда я встречу у себя таких, как эти двое, что похожи на две луны?"

И шейх Ибрахим подошёл и сел в конце портика, и Нур-ад-дин Али сказал ему: "О господин, заклинаю тебя жизнью, подойди к нам!" - и шейх Ибрахим подошёл. А Нур-ад-дин наполнил кубок, и, взглянув на шейха Ибрахима, сказал: "Выпей, чтобы посмотреть, какой у него вкус!" - "Сохрани Аллах! - воскликнул шейх Ибрахим, - я уже тринадцать лет ничего такого не делал!" И Нур-ад-дин притворился, что забыл о нем, и выпил кубок и кинулся на землю, показывая, что хмель одолел ею.

И тогда Анис аль-Джалис взглянула на шейха и сказала ему: "О шейх Ибрахим, посмотри, как этот поступил со мной", - а шейх Ибрахим спросил: "А что с ним, о госпожа?" И девушка отвечала: "Он постоянно так поступает со мною: попьёт недолго и заснёт, а я остаюсь одна, и нет у меня собутыльника, чтобы посидеть со мною За чашей, и некому мне пропеть над чашей". - "Клянусь, Аллахом, это нехорошо!" - сказал шейх Ибрахим (а его члены расслабли, и душа его склонилась к ней из-за её слов). А девушка наполнила кубок и, взглянув на шейха Ибрахима, сказала: "Заклинаю тебя жизнью, не возьмёшь ли ты его и не выпьешь ли? не отказывайся и залечи моё сердце".

И шейх Ибрахим протянул руку и взял кубок и выпил его, а она налила ему второй раз и поставила кубок на подсвечник и сказала: "О господин, тебе остаётся этот". - "Клянусь Аллахом, - ответил он, - я не могу его выпить! Довольно того, что я уже выпил!" Но девушка воскликнула: "Клянусь Аллахом, это неизбежно!" - и шейх взял кубок и выпил его, а потом она дала ему третий, и он взял его и хотел его выпить, как вдруг Нур-ад-дин очнулся и сел прямо..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Тридцать седьмая ночь

Когда же настала тридцать седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Нур-ад-дин Али очнулся и сел прямо и сказав: "О шейх Ибрахим, что это такое? Разве я только что но заклинал тебя, а ты отказался и сказал: "Я уже тринадцать лет не делал этого"?" И шейх Ибрахим отвечал, смущённый: "Клянусь Аллахом, я не виноват, это она сказала мне!" - и Нур-ад-дин засмеялся.

И они сели пить, и девушка сказала потихоньку своему господину: "О господин, пей и не упрашивай шейха Ибрахима пить, я покажу тебе, что с ним будет". И она принялась наливать и поить своего господина, её господин наливал и поил её, и так они делали раз за разом, и шейх Ибрахим посмотрел на них и сказал: "Что это за дружба! Прокляни, Аллах, ненасытного, который пьёт, в нашу очередь! Не дашь ли и мне выпить, брат мой? Что это такое, о благословенны!" И они засмеялись его словам так, что опрокинулись на спину, а потом они выпили и напоили его и продолжали пить вместе, пока не прошла треть ночи.

И тогда девушка сказала: "О шейх Ибрахим, не встать ли мне, с твоего позволения, и не зажечь ли одну из этих свечей, что поставлены в ряд?" - "Встань, - сказал он, - ко не зажигай больше одной свечи", - и девушка поднялась на ноги и, начавши с первой свечи, зажгла все восемьдесят, а потом села. И тогда Нур-ад-дин спросил: "О шейх Ибрахим, а что есть у тебя на мою долю? Не позволишь ли мне зажечь один из этих светильников?"

И шейх Ибрахим сказал: "Встань, зажги один светильник и не будь ты тоже назойливым". И Нур-ад-дин поднялся и, начавши с первого, зажёг все восемьдесят светильников, и тогда помещение заплясало. А шейх Ибрахим, которого уже одолел хмель, воскликнул: "Вы смелее меня!" И он встал на ноги и открыл все окна, и они с ним сидели и пили вместе, произнося стихи, и дворец весь сверкал.

И определил Аллах, властный на всякую вещь (и веткой вещь он создал причину), что в эту минуту халиф посмотрел и взглянул на те окна, что были над Тигром, при свете месяца и увидел свет свечей и светильников, блиставший в реке. И халиф, бросив взгляд и увидев, что дворец в саду как бы пляшет из-за этих свечей и светильников, воскликнул: "Ко мне Джафара Бармакида!"

И не прошло мгновения, как тот уже предстал перед лицом повелителя правоверных, и халиф воскликнул: "О собака среди везирей! Ты отбираешь у меня город Багдад и не сообщаешь мне об ртом?" - "Что это за слова?" - спросил Джафар. "Если бы город Багдад не был у меня отнят, - ответил халиф, - Дворец Изображений не город бы огнями свечей и светильников и не были бы открыты его окна! Горе тебе! Кто бы отважился совершить подобные поступки, если бы ты у меня не отнял халифат?"

И Джафар, у которого затряслись поджилки, спросил: "А кто рассказал тебе, что Дворец Изображений освещён и окна его открыты?" - и халиф отвечал: "Подойди ко мне и взгляни!"

И Джафар подошёл к халифу и посмотрел в сторону сада и увидал, что дворец светится от свечей в тёмном мраке. И он хотел оправдать шейха Ибрахима, садовника: быть может, это было с его позволения, так как он увидел в этом для себя пользу, и сказал: "О повелитель правоверных, шейх Ибрахим, на той неделе, что прошла, сказал мне: "О господин мой Джафар, я хочу справить обрезание моих сыновей при жизни повелителя правоверных и при твоей жизни", - и я спросил его: "А что тебе нужно?" - и он сказал мне: "Возьми для меня от халифа разрешении справить обрезание моих детей в замке". И я отвечал ему: "Иди справляй их обрезание, а я повидаюсь с халифом и уведомлю его об этом". И он таким образом ушёл от меня, а я забыл тебя уведомить".

"О Джафар, - отвечал халиф, - у тебя была передо мной одна провинность, а теперь стало две, так как ты ошибся с двух сторон: во-первых, ты не уведомил меня об этом, а с другой стороны, ты не довёл шейха Ибрахима до его цели: он ведь пришёл к тебе и сказал тебе эти слова только для того, чтобы намекнуть, что он хочет немного денег, и помочь себе ими, а ты ему ничего не дал и не сообщил мне об этом".

"О повелитель правоверных, я забыл", - отвечал Джафар, и халиф воскликнул: "Клянусь моими отцами и дедами, я проведу остаток ночи только возле него! Он человек праведный и заботится о старцах и факирах и созывает их, и они у него собираются, и, может быть, от молитвы кого-нибудь из них нам достанется благо в здешней и будущей жизни. И в этом деле будет для него польза от моего присутствия, и шейх Ибрахим обрадуется". - "О повелитель правоверных, - отвечал Джафар, - время вечернее, и они сейчас заканчивают". Но халиф вскричал: "Хочу непременно отправиться к ним!" И Джафар умолк и растерялся и не знал, что делать.

А халиф поднялся на ноги, и Джафар пошёл перед ним, и с ним был Масрур, евнух, и все трое отправились, изменив обличье, и, выйдя из дворца халифа, пошли по улицам, будучи в одежде купцов, и достигли ворот упомянутого сада. И халиф подошёл и увидел, что ворота сада открыты, и удивился, и сказал: "Посмотри, Джафар! Как это шейх Ибрахим оставил ворота открытыми до этого Бремени! Не таков его обычай!"

И они вошли и достигли конца сада, остановились под дворцом, и халиф сказал: "О Джафар, я хочу посмотреть за ними, раньше чем войду к ним, чтобы взглянуть, чем они заняты, и посмотреть на старцев. Я до сих пор не слышу ни звука и никакой факир не поминает имени Аллаха".

И халиф посмотрел и увидел высокий орешник и сказал: "О Джафар, я хочу влезть на это дерево - его ветви близко от окон - и посмотреть на них", - и затем халиф полез на дерево и до тех пор цеплялся с ветки на ветку, пока не поднялся на ветвь, бывшую напротив окна. И он сел на неё и посмотрел в окно дворца и увидел девушку и юношу, подобных двум лунам (превознесён тот, кто сотворил их и придал им образ!) и увидал шейха Ибрахима, который сидел с кубком в руке и говорил: "О владычица красавиц, в питьё без музыки нету счастья! Я слышал, как поэт говорил:

Пусти же вкруг большой и малый кубок,
Возьми его из рук луны светящей,
Не пей вина без музыки - я видел,
Что конь, и тот не может пить без свиста".

И когда халиф увидал, что шейх Ибрахим совершает такие поступки, жила гнева вздулась у него меж глаз" и он спустился и сказал Джафару: "Я никогда не видал праведников в таком состоянии! Поднимись ты тоже на это дерево и посмотри, чтобы не миновало тебя благословение праведных".

И, услышав слова повелителя правоверных, Джафар впал в недоумение, не зная, что делать, и поднялся на верхушку дерева и посмотрел, и вдруг видит Нур-ад-дина, шейха Ибрахима и невольницу, и у шейха Ибрахима в руках кубок. И, увидав это, Джафар убедился, что погиб, и спустился вниз и встал перед повелителем правоверных, и халиф сказал ему: "О Джафар, слава Аллаху, назначившему нам следовать явным указаниям закона!" И Джафар не мог ничего сказать от сильного смущения, а потом халиф взглянул на Джафара и сказал: "Посмотри-ка! Кто привёл этих людей на это место и то ввёл их в мой дворец? Но равных по красоте этому юноше и этой девушке никогда не видели мои глаза". - "Твоя правда, о владыка султан", - отвечал Джафар, который начал надеяться на прошение халифа Харуна ар Рашида, и халиф сказал: "О Джафар, поднимемся на ту ветку, что против них, и посмотрим на них!"

Оба поднялись на дерево и стали смотреть и услышали, что шейх Ибрахим говорил: "О господа мои, я оставил степенность за питьём вина, но это услаждает только при звуках струн". И Анис аль-Джалис ответила: "О шейх Ибрахим, клянусь Аллахом, будь у нас какие-нибудь музыкальные инструменты, наша радость была бы полной". И, услышав слова невольницы, шейх Ибрахим встал на ноги, и халиф сказал Джафару: "Посмотрим, что он будет делать!" - "Не знаю", - отвечал Джафар, а шейх Ибрахим скрылся и вернулся с лютней, и халиф всмотрелся в неё и вдруг видит - это лютня Абу-Исхака ан-Надима.

"Клянусь Аллахом, - воскликнул тогда халиф, - если эта невольница споёт скверно, я распну вас всех, а если она споёт хорошо, я их прощу и распну тебя одного". - "О боже, - сказал Джафар, - сделать так, чтобы она спела скверно!" - "Зачем?" - спросил халиф. "Чтобы ты распял нас всех, и мы бы развлекали друг друга", - отвечал Джафар, и халиф засмеялся его словам.

А девушка взяла лютню и осмотрела её и настроила её струны и ударила по ним, и сердца устремились к ней, а она произнесла:

"О те, кто готов помочь несчастным влюблённым!
Страстей и любви огонь и жжёт и клеймит нас.
И что б вы ни сделали, мы были достойны;
Просили защиты мы - не будьте злорадны.

Ведь горе постигло нас и с ним униженье,
И все, что хотите, нам вы можете сделать.
Какая же слава вам убить нас в дому своём?
Боюсь я, что с нами вы тогда согрешите".

"Клянусь Аллахом, хорошо, о Джафар! - воскликнул халиф, - я в жизни не слышал голоса певицы, подобного этому!" А Джафар спросил: "Быть может, гнев халифа оставил его?" - "Да, оставил", - сказал халиф и спустился с дерева вместе с Джафаром, а потом он обратился к Джафару и сказал: "Я хочу войти и посидеть с ними и услышать пенье этой девушки предо мной". - "О повелитель правоверных, - отвечал Джафар, - если ты войдёшь к ним, они, может быть, смутятся, а шейх Ибрахим - тот умрёт от страха". Но халиф воскликнул: "О Джафар, непременно научи меня, как мне придумать хитрость и войти к ним, чтобы они не узнали меня".

И халиф с Джафаром отправились в сторону Тигра, размышляя об этом деле, и вдруг видят, рыбак стоит и ловит рыбу под окнами дворца.

А как-то раньше халиф крикнул шейха Ибрахима и спросил его: "Что это за шум я слышу под окнами дворца?" - и шейх Ибрахим ответил: "Это голоса рыбаков". И тогда халиф сказал ему: "Пойди удали их отсюда", - и рыбаков не стали туда пускать.

А когда наступила эта ночь, пришёл рыбак, по имени Карим, и увидел, что ворота в сад открыты, и сказал: "Вот время небрежности! Я воспользуюсь этим и половлю теперь рыбу!" И он взял свою сеть и закинул её в реку, и вдруг халиф, один, остановился над его головой. И халиф узнал его и сказал: "Карим!" - и тот обернулся, услышав, что его называют по имени, и когда он увидел халифа, у него затряслись поджилки, и он воскликнул: "Клянусь Аллахом, о повелитель правоверных, я сделал это не для того, чтобы посмеяться над приказом, но бедность и семья побудили меня на то, что ты видишь!"

"Полови на моё имя", - сказал халиф. И рыбак подошёл, обрадованный, и закинул сеть и подождал, пока она растянется до конца я установится на дне, а потом он потянул её к себе и вытянул всевозможную рыбу.

И халиф обрадовался этому и сказал: "Карим, сними с себя одежду!" И тот скинул своё платье (а на нем был кафтан из грубой шерсти, с сотней заплаток, где было немало хвостатых вшей) и снял с головы тюрбан, который он вот уже три года не разматывал, но всякий раз, увидев тряпку, он нашивал её на него.

И когда он скинул свой кафтан и тюрбан, халиф снял с себя две шёлковые одежды - александрийскую и баальбекскую - и плащ и фарджию и сказал рыбаку: "Возьми их и надень". А халиф надел кафтан рыбака и его тюрбан и прикрыл себе лицо платком и сказал рыбаку: "Уходи к своему делу", - и рыбак поцеловал ноги халифа, и поблагодарил его, и сказал:

"Ты был милостив, и не скрою я благодарности
И во всех делах целиком меня обеспечил ты.
Благодарен я на всю жизнь тебе, а когда умру,
За меня мой прах воззовёт в гробу с благодарностью".

И рыбак ещё не окончил своего стихотворения, как вши уже заползали по коже халифа, и тот стал хватать их с шеи правой и левой рукой и кидать, и сказал: "О рыбак, горе тебе, поистине много вшей в этом кафтане!" - "О господин, отвечал рыбак, - сейчас тебе больно, а пройдёт неделя, и ты не будешь чувствовать их и не станешь о них думать". И халиф засмеялся и воскликнул: "Горе тебе! Оставлю я этот кафтан на теле!" - "Я хочу сказать тебе слово, - сказал рыбак. "Говори, что у тебя есть", - отвечал халиф. "Мне пришло на ум, о повелитель правоверных, - сказал рыбак, - что раз ты захотел научиться ловить рыбу, чтобы у тебя было в руках полезное ремесло, этот кафтан тебе подойдёт".

И халиф засмеялся словам рыбака, а затем рыбак повернул своей дорогой, а халиф взял корзину с рыбой, положил сверху немного зелени и пришёл с нею к Джафару к остановился перед ним. И Джафар подумал, что это Карим, рыбак, и испугался за него и сказал: "Карим, что привело тебя сюда? Спасайся! Халиф сегодня в саду, и если он тебя увидит - пропала твоя шея". И, услышав слова Джафара, халиф рассмеялся, и когда он рассмеялся, Джафар узнал его и сказал: "Быть может, ты наш владыка султан?" - "Да, Джафар, - отвечал халиф, - ты мой везирь, и мы с тобой пришли сюда, а ты меня не узнал; гик как же узнает меня шейх Ибрахим, да ещё пьяный? Стой на месте, пока я не вернусь к тебе!" И Джафар отвечал: "Слушаю и повинуюсь!"

И потом халиф подошёл к дверям дворца и постучал лёгким стуком, и Нур-ад-дин сказал: "Шейх Ибрахим, в двери дворца стучат". - "Кто у дверей?" - спросил шейх Ибрахим. И халиф сказал: "Я, шейх Ибрахим", - и тог спросил: "Кто ты?" - и халиф ответил: "Я, Карим, рыбак. Я услышал, что у тебя гости, и принёс тебе немного рыбы. Она хорошая".

И, услышав упоминание о рыбе, Нур-ад-дин и его невольница обрадовались и сказали: "О господин, открой ему, и пусть он принесёт нам свою рыбу". И шейх Ибрахим открыл дверь, и халиф вошёл, будучи в обличий рыбака, и поздоровался первым, и шейх Ибрахим сказал ему: "Привет вору, грабителю и игроку! Пойди покажи нам рыбу, которую ты принёс!" И халиф показал им рыбу, и они посмотрели и видят - рыба живая, шевелится, и тогда невольница воскликнула: "Клянусь Аллахом, господин, эта рыба хороша! Если бы она была жареная!" "Клянусь Аллахом, госпожа моя, ты права! - ответил шейх Ибрахим и затем сказал халифу: Почему ты не принёс эту рыбу жареной? Встань теперь, изжарь её и подай нам". - "Сейчас я вам её изжарю и принесу", - отвечал халиф, и они сказали: "Живо!"

И халиф побежал бегом и, придя к Джафару, крикнул: "Джафар!" - "Да, повелитель правоверных, все хорошо?" - ответил Джафар, и халиф сказал: "Они потребовали от меня рыбу жареной". - "О повелитель правоверных, - сказал Джафар, - подай её, я им её изжарю". Но халиф воскликнул: "Клянусь гробницей моих отцов и дедов, её изжарю только я, своей рукой!"

И халиф подошёл к хижине садовника и, поискав там, нашёл все, что ему было нужно, даже соль, шафран и майоран и прочее и, подойдя к жаровне, повесил сковороду и хорошо поджарил рыбу, а когда она была готова, положил её на лист банана, и взял из сада лимон и сухих плодов, и принёс рыбу и поставил её перед ними.

И девушка с юношей и шейх Ибрахим подошли и стали есть, а покончив с сдой, они вымыли руки, и Нурад-дин сказал: "Клянусь Аллахом, рыбак, ты оказал нам сегодня вечером прекрасную милость!" И он положил руку в карман и вынул ему три динара из тех динаров, что дал ему Санджар, когда он выходил в путешествие, и сказал: "О рыбак, извини меня! Если бы ты знал меня до того, что со мной случилось, я бы, наверное, удалил горечь бедности из твоего сердца, но возьми это по мере благословения Аллаха!" И он кинул динары халифу, и халиф взял их и поцеловал и убрал (а при всем этом халиф желал только послушать девушку, когда она будет петь).

И халиф сказал Нур-ад-дину: "Ты поступил хорошо и был милостив, но я хочу от твоей всеобъемлющей милости, чтобы эта девушка спела нам песню, и я бы послушал". И тогда Нур-ад-дин сказал: "Анис аль-Джалис!" - и она отвечала: "Да!" - а он сказал ей: "Заклинаю тебя жизнью, спой нам что-нибудь ради этого рыбака, он хочет тебя послушать!"

И, услышав слова своего господина, девушка взяла лютню, настроила её струны, прошлась по ним и произнесла:

"О гибкая! Пальцами коснулась струн она
И душу похитила, до них лишь дотронувшись.
Запела, и пением вернула оглохшим слух,
И крикнул: "Поистине, прекрасно!" - немой тогда.

А потом она заиграла на диковинный лад, так что ошеломила умы, и произнесла такие стихи:

"Вы почтили нас, избрав жилищем город наш,
И прогнал ваш блеск потёмки мрачной ночи.
Так пристойно мне надушить мой дом и мускусом,
И камфарой, и розовой водою".

И халиф пришёл тут в восторг, и волнение одолело его, и от сильного восторга он не мог удержаться и воскликнул: "Хорошо, клянусь Аллахом! хорошо, клянусь Аллахом! хорошо, клянусь Аллахом!" - а Нур-ад-дин спросил его: "О рыбак, понравилась ли тебе невольница?" И халиф отвечал: "Да, клянусь Аллахом!" - и тогда Нур-аддин сказал: "Она мой подарок тебе, - подарок благородного, который не отменяет подарков и не берет обратно даров".

И затем Нур-ад-дин поднялся на ноги и, взяв плащ, бросил его рыбаку и велел ему выйти и уходить с девушкой, и девушка посмотрела на Нур-ад-дина и сказала: "О господин, ты уходишь не прощаясь! Если уже это неизбежно, постой, пока я с тобой прощусь и изъясню тебе своё состояние". И она произнесла такие стихи:

"Тоска и страдание и память о днях былых
Мне тело измучили и сделали призраком.
Любимый, не говори: "Без нас ты утешишься".
В одном положенье я - страданья не кончились.

И если бы кто-нибудь мог плавать в слезах своих,
Наверно была б я тем, кто первый в слезах поплыл.
О те, к кому страсть теперь владеет душой моей,
Как смесь из вина с водой над чашею властвует -

Разлука приблизилась, которой боялась я,
О ты, к кому страсть с душой и сердцем игру вела!
О славный Хакана сын, нужда и мечта моя!
О ты, к кому страсть души на миг не оставила!

Ты ради меня врагом царю и владыке стал
И ныне вдали живёшь от близких и родины.
Не дай же Аллах тебе, владыка, скучать по мне!
Кариму ты дал меня, да будет прославлен он".

И когда она окончила стихотворение, Нур-ад-дин ответил ей такими стихами:

"В день разлуки она со мною простилась
И сказала, в волнении страсти рыдая:
"Что же будешь, когда уйду я, ты делать!"
Я ответил: "Спроси того, кто не умер".

И когда халиф услышал в стихах её слова: "Кариму ты дал меня", - его стремление к ней увеличилось, но ему стало тяжело и трудно разлучить их, и он сказал юноше: "Господин мой, девушка упомянула в стихах, что ты стал врагом её господину и обладателю. Расскажи же мне, с кем ты враждовал и кто тебя разыскивает". - "Клянусь Аллахом, о рыбак, - отвечал Нур-ад-дин, - со мной и с этой невольницей произошла удивительная история и диковинное дело, и будь оно написано иглами в уголках глаза, оно бы послужило назиданием для поучающихся!" И халиф спросил: "Не расскажешь ли ты нам о случившемся с тобою деле и не осведомишь ли нас о твоей истории? Быть может, тебе будет в этом облегчение, ведь помощь Аллаха близка". - "О рыбак, - спросил тогда Нур-ад-дин, - выслушаешь ли ты наш рассказ в нанизанных стихах в рассыпанной речи?" И халиф ответил: "Рассыпанная речь - слова, а стихи - нанизанные жемчужины".

И тогда Нур-ад-дин склонил голову к земле и произнёс такие стихи:

"Друг любимый, со сном давно я расстался,
И безмерно вдали от родины горе.
Мой родитель любил меня и был нежен,
По оставил меня и лёг он в могилу.

И случилось потом со мной дел немало,
И разбили совсем они моё сердце.
Приобрёл мне рабыню он с нежным телом,
Ветви ивы смущает стан её гибкий.

И наследство потратил я на рабыню
Или щедро раздал его благородным.
И в заботе я свёл её на продажу,
Хоть страдать от разлуки с ней не хотел я.

Но как только воззвал о ней зазыватель,
Набавлять стал старик один развращённый.
И разгневан я был тогда сильным гневом
И рабыню из рук наёмников вырвал.

И ударил злодей меня в сильной злобе,
И огнями раздора тут запылал он.
И рукой я от гнева бил его правой,
Вместе с левой, пока душа исцелилась.

И в испуге домой тогда я вернулся,
И укрылся, врагов боясь, в своём доме.
И правитель велел тотчас захватить нас,
Но привратник пришёл ко мне благородный,
Намекая, чтоб дальше я удалился
И исчез бы, завистникам на несчастье.

И ушли мы, покинув дом тёмной ночью,
И хотели жилья искать мы в Багдаде.
Лет со мною былых богатств уже больше,
Сверх того, что я дал, рыбак, тебе раньше.

Но даю я тебе любимую сердца -
Будь уверен, что душу я тебе отдал".

И когда он кончил свои стихи, халиф сказал ему: "О господин мой Нур-ад-дин, изложи мне твоё дело", - и Нур-ад-дин рассказал ему свою историю с начала до конца. И когда халиф понял, каково его положение, он спросил: "Куда ты сейчас направляешься?" - "Земля Аллаха обширны", - отвечал Нур-аддин. И халиф сказал: "Вот я напишу тебе бумажку, доставь её султану Мухаммеду ибн Сулейману аз-Зейни, и когда он прочтёт её, он ничем тебе не повредит и не обидит тебя..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Тридцать восьмая ночь

Когда же настала тридцать восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф сказал Нур-ад-дину Али: "Я напишу тебе записку, которую ты доставишь султану Мухаммеду ибн Сулейману аз-Зейни, и когда он прочтёт её, её не сделает тебе вреда". И Нур-ад-дин Али воскликнул: "А разве есть в мире рыбак, который переписывается с царями? Подобной вещи не бывает никогда!" - "Ты прав, - отвечал халиф, - но я скажу тебе причину: знай, что мы с ним читали в одной школе у одного учителя, и я был его старшим, а впоследствии его настигло счастье, и он стал султаном, а мою судьбу Аллах переменил и сделал меня рыбаком. По я не посылал к нему с просьбой без того, чтобы он не исполнил её, и если бы я каждый день посылал ему тысячу просьб, он бы их наверное исполнил".

И, услышав его слова, Нyр-ад-дин сказал: "Хорошо, пиши, а я посмотрю". И халиф взял чернильницу и калам и написал славословия, а вслед за тем: "Это письмо от Харуна ар-Рашида, сына аль-Махди, его высочеству Мухаммеду ибн Сулейману аз-Зейни, охваченному моей милостью, которого я сделал моим наместником над частью моего государства. Это письмо достигнет тебя вместе с Нур-ад-дином Али ибн Хаканом, сыном везиря, и в тот час, когда он прибудет к вам, сложи с себя власть и назначь его, и не перечь моему приказу. Мир тебе!"

Потом он отдал письмо Нур-ад-дину Али ибн Хакану, и Нур-ад-дин взял письмо и поцеловал его и положил в тюрбан и тотчас же отправился в путь, вот что с ним было.

Что же касается халифа, то шейх Ибрахим посмотрел на него, когда он был в образе рыбака, и воскликнул: "О самый низкий из рыбаков, ты принёс нам пару рыб, стоящих двадцать полушек, взяв три динара, и хочешь забрать и девушку тоже!" И халиф, услышав его слова, закричал на него и кивнул Масруру, и тот показался и ринулся на шейха. А Джафар послал одного мальчика из детей, бывших в саду, к дворцовому привратнику и потребовал от него царскую одежду, и мальчик ушёл и принёс одежду и поцеловал землю между руками халифа, и халиф снял то, что было на нем, и надел ту одежду.

А шейх Ибрахим сидел на скамеечке, и халиф стоял и смотрел, что будет, и тут шейх Ибрахим оторопел и растерялся и стал кусать пальцы, говоря: "Посмотри-ка! Сплю я или бодрствую?" - "О шейх Ибрахим, что означает твоё состояние?" - спросил халиф, и тогда шейх Ибрахим очнулся от опьянения и кинулся на землю и произнёс:

"Прости мне проступок мой, - споткнулась моя нога, -
Ведь ищет раб милости всегда у господ своих.
А сделал, что требует проступок, признавшись в нем,
Но где ж то, что требуют прощенье и милости?"

И халиф простил его и приказал, чтобы девушку доставили во дворец, и когда она прибыла во дворец, халиф отвёл отдельное помещение ей одной и назначил людей, чтобы ей служить, и сказал ей: "Знай, что я послал твоего господина султаном в Басру, и, если захочет Аллах великий, мы отправим ему почётную одежду и отошлём тебя к нему". Вот что случилось с этими.

Что же касается Нур-ад-дина Али ибн Хакана, то он ехал не переставая, пока не достиг Басры, а потом он пришёл ко дворцу султана и издал громкий крик, и султан услышал его и потребовал к себе. И представ между его руками, Нур-ад-дин поцеловал землю и вынул бумажку и подал её ему, и когда султан увидел заглавные строки письма, написанные почерком повелителя правоверных, он поднялся и встал на ноги и поцеловал их три раза и воскликнул: "Внимание и повиновение Аллаху великому и повелителю правоверных!"

Потом он призвал четырех судей и эмиров и хотел снять с себя власть, но вдруг явился везирь - тот, альМуин ибн-Сави. И султан дал ему бумажку, и везирь, прочтя её, изорвал её до конца и взял в рот и разжевал и выбросил, и султан крикнул ему, разгневанный: "Горе тебе, что тебя побудило к таким поступкам?" А везирь отвечал ему: "Клянусь твоей жизнью, о владыка султан, этот не видался не с халифом, ни с его везирем. Это висельник, злокозненный дьявол; ему попалась какая-то пустая бумажка, написанная почерком халифа, и он приспособил её к своей цели. И халиф не посылал его взять у тебя власть, и у него нет ни благородного указа, ни грамоты о назначении. Он не пришёл от халифа, никогда, никогда, никогда! И если бы это дело случилось, халиф бы наверное прислал вместе с ним придворного или везиря, по он пришёл один".

"Так как же поступить?" - спросил султан, и везирь сказал: "Отошли этого юношу со мною, - я возьму его от тебя и пошлю его с придворным в город Багдад. И если его слова правда, он привезёт нам благородный указ и грамоту; если же он не привезёт их, я возьму должное с этого моего обидчика". И, услышав слова везиря альМуина ибн Сави, султан сказал: "Делай с ним что хочешь!"

И везирь взял его от султана и отвёл в свой дом, крикнул своих слуг, и они разложили его и били, пока он не обеспамятел. И он наложил ему на ноги тяжёлые оковы и привёл его в тюрьму и крикнул тюремщика, и тот пришёл и поцеловал землю между руками везиря (а этого тюремщика звали Кутейт). И везирь сказал ему: "О Кутейт, я хочу, чтобы ты взял и бросил его в один из подвалов, которые у тебя в тюрьме, и пытал бы его ночью и днём!" И тюремщик отвечал: "Внимание и повиновение!"

А потом тюремщик ввёл Нур-ад-дина в тюрьму и запер дверь, и после этого он велел обмести скамью, стоявшую за дверью, и накрыть её подстилкой и ковром и посадил на неё Нур-ад-дина и расковал его оковы и был к нему милостив. И везирь каждый день посылал к тюремщику и приказывал ему бить Нур-ад-дина, но тюремщик защищал его от этого в течение сорока дней.

А когда наступил день сорок первый, от халифа пришли подарки, и, увидав их, султан был ими доволен и посоветовался с везирем относительно них, и кто-то сказал: "А может быть, это подарки для нового султана?" И сказал везирь аль-Муин ибн Сави: "Самым подходящим было бы убить его в час его прибытия". И султан воскликнул: "Клянусь Аллахом, ты напомнил мне о нем! Пойди приведи его и отруби ему голову". И везирь отвечал: "Слушаю и повинуюсь! - и поднялся и сказал: Я хочу, чтобы в городе кричали: "Кто хочет посмотреть на казнь Нур-ад-дина пль ибн Хакана, пусть приходит ко дворцу!" И придёт и сопровождающий и сопровождаемый, чтобы посмотреть, и я исцелю свою душу и повергну в горе Завистников". - "Делай что хочешь", - сказал ему султан.

И везирь пошёл, счастливый и радостный, и пришёл к вали и велел ему кричать, как мы упомянули.

А когда люди услышали глашатая, они огорчились и заплакали - все, даже мальчики в школах и торговцы в лавках. И люди вперегонки побежали захватить места, чтобы посмотреть на это, а некоторые пошли к тюрьме, чтобы прийти с Нур-ад-дином. Везирь же отправился с десятью невольниками в тюрьму, и тюремщик Кутейт спросил его: "Что ты хочешь, наш владыка везирь?" - "Приведи мне этого висельника", - сказал везирь, и тюремщик ответил: "Он в самом зловещем положении - так много я его бил".

А потом тюремщик вошёл и увидел, что Нур-ад-дин говорит такие стихи:

"Кто поможет мне, кто поддержку даст мне в горе?
Велика болезнь, нелегко найти лекарство.
Истомило сердце и душу мне отдаление
И друзей моих судьба сделала врагами.

И найду ль среди вас я, о люди, друга мне нежного,
Чтоб мог сжалиться и ответить он на зов мой?
Как ничтожна смерть для меня теперь с забытьём её,
И на благо жизни пресёк давно я надежду.

О господь мой, тем, кто ведёт нас всех, благовестником,
Тобой избранным, океаном знаний, владыкою
Всех ходатаев заклинаю я - отпусти мне грех
И спаси меня и тоску и горе смягчи мне".

И тогда тюремщик снял с него чистую одежду, надел на него две грязные рубахи и отвёл его к везирю, и Нурад-дин посмотрел, и вдруг видит, что это его враг, который стремится его убить. И, увидав его, он заплакал и спросил его: "Разве ты в безопасности от судьбы? Или не слышал ты слов поэта:

Где теперь Хосрои, где деспоты эти первые,
Что собрали клады? Но нет тех кладов и их уж нет!"

"Знай о везирь, - сказал он потом, - что лишь Аллах, да будет он превознесён и прославлен, творит то, что хочет". И везирь возразил: "О Али, ты пугаешь меня этими словами? Я сегодня отрублю тебе голову наперекор жителям Басры и не стану раздумывать, и пусть судьба делает что хочет. Я не посмотрю на твои увещания и посмотрю лишь на слова поэта:

Пускай судьба так делает, как хочет,
Спокоен будь о том, что судьба свершила.
А как прекрасны слова другого:
Кто прожил после врагов своих Хоть день - тот цели достиг уже".

И потом везирь приказал своим слугам взвалить Нурад-дина на спину мула, и слуги, которым было тяжело это сделать, сказали Нур-ад-дину: "Дай нам побить его камнями и разорвать его, если даже пропадут наши души". Ко Нур-ад-дин Али отвечал им: "Ни за что не делайте этого. Разве вы не слышали слов поэта, сказавшего:

Прожить я должен срок, судьбой назначенный, А кончится ряд дней его - смерть мне, И если б львы меня втащили в логово - До времени меня не сгубить им".

И потом они закричали о Нур-ад-дине: "Вот наименьшее воздаяние тому, кто возводит на царей ложное!" И его до тех пор возили по Басре, пока не остановились под окнами дворца, и тогда его поставили на ковре крови, и палач подошёл к нему и сказал: "О господин мой, я подневольный раб в этом деле. Если у тебя есть какое-нибудь желание - скажи мне, и я его исполню: твоей жизни осталось только на то время, пока султан не покажет из окна лицо".

И тогда Нур-ад-дин посмотрел направо и налево и назад и вперёд и произнёс:

"Я видел - уж тут палач, и меч, и ковёр его -
И крикнул: "Унижен я и в горе великом!
Ужель не поможет мне средь вас благосклонный друг? -
Спросил я, - так дайте же на призыв ответ мне".

Прошло уж мне время жить, и гибель пришла моя;
Но кто ради райских благ меня пожалеет
И взглянет, каков я стал, и муки смягчит мои,
И чашу с водой мне даст, чтоб меньше страдал я?"

И люди стали плакать о нем, и палач встал и взял чашку воды и подал её Нур-ад-дину, но везирь поднялся с места и ударил рукой кружку с водой и разбил её и закричал на палача, приказывая ему отрубить голову Нур-ад-дину.

И тогда палач завязал Нур-ад-дину глаза, и народ закричал на везиря, и поднялись вопли и умножились вопросы одних к другим, и когда все это было, вдруг взвилась пыль, и клубы её наполнили воздух и равнину.

И когда увидел это султан, который сидел во дворце, он сказал им: "Посмотрите, в чем дело", - а везирь воскликнул: "Отрубим этому голову сначала!" Но султан возразил: "Подожди ты, пока увидим, в чем дело".

А эта пыль была пыль, поднятая Джафаром Бармакидом, везирем халифа, и теми, кто был с ним, и причиной их прихода было то, что халиф провёл тридцать дней, не упоминая о деле Али ибн Хакана, и никто ему о нем не говорил, пока он не подошёл в какую-то ночь к комнате Анис аль-Джалис и не услышал, что она плачет и произносит красивым и приятным голосом слова поэта:

"Твой призрак всегда, вдали и вблизи, со мною,
А имя твоё не может язык покинуть".

И её плач усилился, и вдруг халиф открыл дверь и вошёл в комнату и увидел Анис аль-Джалис, которая плакала, а она, увидав халифа, упала на землю и поцеловала его ноги три раза, а потом произнесла:

"О ты, кто корнями чист и славен рождением,
О ветвь плодов вызревших, о древо цветущее!
Напомню обет тебе, что дать соизволил ты,
Прекрасный по качествам. Побойся забыть его!"

И халиф спросил её: "Кто ты?" - и она сказала:

"Я подарок тебе от Али ибн Хакана и хочу исполнения обещания, данного мне тобою, что ты пошлёшь меня к нему с почётным подарком; я здесь теперь уже тридцать дней не вкусила сна".

И тогда халиф потребовал Джафара Бармакида и сказал ему: "Джафар, я уже тридцать дней не слышу вестей об Али ибн Хакане, и я думаю, что султан убил его. Но, клянусь жизнью моей головы и гробницей моих отцов и дедов, если с ним случилось нехорошее дело, я непременно погублю того, кто был причиною этому" хотя бы он был мне дороже всех людей! Я хочу, чтобы ты сейчас же поехал в Басру и привёз сведения о правителе Мухаммеде ибн Сулеймане аз-Зани и об Али ибн Хакане. Если ты пробудешь в отсутствии дольше, чем требует расстояние пути, - прибавил халиф, - я снесу тебе голову.

Ты знаешь, о сын моего дяди, о деле Нур-ад-дина Али и о том, что я послал его с письмом от меня. И если ты увидишь, о сын моего дяди, что правитель поступил не согласно с тем, что я послал сообщить ему, вези его и вези также везиря аль-Муина ибн Сави в том виде, в каком ты их найдёшь. И не отсутствуй больше, чем того требует расстояние пути".

И Джафар отвечал: "Внимание и повиновение!" - и затем он тотчас же собрался и ехал, пока не прибыл в Басру, и, обгоняя друг друга, устремились к царю Мухаммеду ибн Сулейману аз-Зейни вести о прибытии Джафара Бармакида.

И Джафар прибыл и увидал эту смуту, беспорядок и давку, и тогда везирь Джафар спросил: "Отчего эта давка?" И ему рассказали, что происходит с Нур-ад-дином Али ибн Хаканом, и, услышав их слова, Джафар поспешил подняться к султану и приветствовал его и осведомил его о том, зачем он приехал и о том, что если с Али ибн Хаканом случилось дурное дело, султан погубит тех, кто был причиной этому. После этого он схватил султана и везиря аль-Муина ибн Сави и заточил их и приказал выпустить Нур-ад-дина Али ибн Хакана и посадил его султаном на место султана Мухаммеда ибн Сулеймана аз-Зейни.

И он провёл в Басре три дня - время угощения гостя, - а когда настало утро четвёртого дня, Али ибн Хакан обратился к Джафару и сказал ему: "Я чувствую желание повидать повелителя правоверных". И Джафар сказал тогда царю Мухаммеду ибн Сулейману аз-Зейни: "Снаряжайся в путь, мы совершим утреннюю молитву и поедем в Багдад", - и царь отвечал: "Внимание и повиновение!"

И они совершили утреннюю молитву, и все поехали, и с ними был везирь аль-Муин ибн Сави, который стал раскаиваться в том, что он сделал. А что касается Нур-аддина Али ибн Хакака, то он ехал рядом с Джафаром, и они ехали до тех пор, пока не достигли Багдада, Обители Мира.

После этого они вошли к халифу и, войдя к нему, рассказали о деле Нур-ад-дина и о том, как они нашли его близким к смерти. И тогда халиф обратился к Али ибн Хакану и сказал ему: "Возьми этот меч и отруби им голову твоего врага".

И Нур-ад-дин взял меч и подошёл к аль-Муину ибн Сави, и тот посмотрел на него и сказал: "Я поступил по своей природе, ты поступи по своей". И Нур-ад-дин бросил меч из рук и посмотрел на халифа и сказал: "О повелитель правоверных, он обманул меня этими словами! - И он произнёс:

Обманул его я уловкою, как явился он, - Ведь свободного обмануть легко речью сладкою".

"Оставь его ты, - сказал тогда халиф и крикнул Масрур, - О Масрур, встань ты и отруби ему голову!" - и Масрур встал и отрубил ему голову.

И тогда халиф сказал Али ибн Хакану: "Пожелай от меня чего-нибудь". - "О господин мой, - отвечал Нурад-дин, - нет мне нужды владеть Басрой, я хочу только быть почтённым службою тебе и видеть твоё лицо". И халиф отвечал: "С любовью и удовольствием!"

Потом он позвал ту невольницу, Анис аль-Джалис, и она появилась перед ним, и халиф пожаловал их обоих и дал им дворец из дворцов Багдада и назначил им выдачи, а Нур-ад-дина он сделал своим сотрапезников, и тот пребывал у него в приятнейшей жизни, пока не застигла его смерть".

Рассказ о Ганиме ибн Айюбе (ночи 39-45)

Но рассказ о двух везирях и Анисаль-Джалис не удивительнее повести о купце и его детях", - продолжала Шахразада.

"А как это было?" - спросил Шахрияр.

И Шахразада сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что был в древние времена и минувшие века и столетия один купец, у которого водились деньги. Ещё был у него сын, подобный луне в ночь полнолуния, красноречивый языком, по имени Ганим ибн Айюб, порабощённый, похищенный любовью. А у Ганима была сестра по имени Фитна, единственная по красоте и прелести. И их отец скончался и оставил им денег..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Тридцать девятая ночь

Когда же настала тридцать девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что тог купец оставил им большое состояние и, между прочим, сто тюков шелка, парчи и мешочков мускуса, и на этих тюках было написано: "Это из того, что приготовлено для Багдада", - у купца было намерение отправиться в Багдад. А когда его взял к себе Аллах великий и прошло некоторое время, его сын забрал эти тюки и поехал в Багдад. Это было во времена халифа Харуна ар-Рашида. И сын простился со своей матерью, близкими и согражданами перед тем, как уехать, и выехал, полагаясь на Аллаха великого, и Аллах начертал ему благополучие, пока он не достиг Багдада, и с ним было множество купцов. И он нанял себе красивый дом и устлал его коврами и подушками и повесил в нем занавески и поместил в доме эти тюки и мулов и верблюдов и сидел, пока не отдохнул, а купцы и вельможи Багдада приветствовали его. А потом он взял узел, где было десять отрезов дорогой материи, на которых была написана их цена, и отправился на рынок. И купцы встретили его словами: "Добро пожаловать!" и приветствовали его и оказали почёт и помогли ему спешиться и посадили рядом со старостою рынка. Потом Ганим подал старосте узел, и тот развязал его и вынул куски материи, и староста рынка продал для него эти отрезы. И Ганим нажил на каждый динар два таких же динара. Он обрадовался и стал продавать материи и обрезы, один за другим, и занимался этим целый год.

А в начале следующего года он подошёл к галерее, бывшей на рынке, и увидел, что ворота её заперты, и когда он спросил о причине этого, ему сказали: "Один из купцов умер, и все купцы ушли, чтобы быть на его похоронах. Не хочешь ли ты получить небесную награду, отправившись с ними?" И Ганим отвечал: "Хорошо!" - и спросил о месте погребения. И ему указали это место, и он совершил омовение и шёл с купцами, пока они не достигли места молитвы и не помолились об умершем, а потом все купцы пошли перед носилками на кладбище, и Ганим последовал за ними в смущении.

А они вышли с носилками из города и, пройдя меж гробниц, дошли до могилы и увидели, что родные умершего уже разбили над могилой палатку, принесли свечи и светильники. И затем мёртвого закопали, и чтецы сели читать Коран над его могилой, и купцы тоже сели, и Ганим ибн Айюб сел с ними, и смущение одолело его, и он говорил про себя: "Я не могу оставить их и уйду вместе с ними".

И они просидели, слушая Коран, до времени ужина, и им подали ужин и сладкое, и они ели, пока не насытились, а потом вымыли руки и остались сидеть на месте. Но душа Ганима была занята мыслями о его доме и товарах, и он боялся воров. И он сказал про себя: "Я человек чужой и подозреваемый в богатстве; если я проведу эту ночь вдали от дома, воры украдут деньги и тюки".

И, боясь за своё имущество, он встал и, попросив разрешения, ушёл от собравшихся, сказав, что идёт по важному делу. И он шёл по следам на дороге, пока не достиг ворот города, а в то время была полночь, и он нашёл городские ворота запертыми и не видал никого на дороге и не слышал ни звука, кроме лая собак и воя волков. И Ганим отошёл назад и воскликнул: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха! Я боялся за свои деньги и шёл ради них, но нашёл ворота закрытыми и теперь боюсь за свою душу!"

После этого он повернул назад, чтобы присмотреть себе место, где бы проспать до утра, и увидел усыпальницу, окружённую четырьмя стенами, где росла пальма, и там была открывая дверь из камня. И он вошёл в усыпальницу и хотел заснуть, но сон не шёл к нему. Его охватил страх и тоска, так как он был среди могил. И тогда он поднялся на ноги, и открыл дверь гробницы, и посмотрел - и вдруг видит: вдали, со стороны городских ворот, свет. И, пройдя немного, он увидал, что этот свет на дороге движется к той гробнице, где он находился. И тут Ганим испугался за себя и, поспешив закрыть дверь, стал взбираться на пальму, и влез наверх, и спрятался в её маковке.

А свет все приближался к гробнице понемногу, понемногу, пока совсем не приблизился к усыпальнице. Ганим присмотрелся и увидал трех негров: двое несли сундук, а у третьего в руках был фонарь и топор.

Когда они подошли к усыпальнице, один из негров, нёсших сундук, воскликнул: "Что это, Сауаб!", а другой негр отвечал: "Что с тобой, о Кафур?" И первый сказал: "Разве не были мы здесь в вечернюю пору и не оставили дверь открытой?" - "Да, эти слова правильны", - отвечал другой, и первый сказал: "А вот она закрыта и заперта на засов!" И тогда третий, который нёс топор и свет (а звали его Бухейтом), сказал им: "Как мало у вас ума! Разве вы не знаете, что владельцы садов выходят из Багдада и гуляют здесь, и, когда их застанет вечер, они прячутся здесь и запирают за собой дверь, боясь, что чёрные, вроде нас, схватят их, изжарят и съедят?" И они ответили: "Ты прав; клянёмся Аллахом, нет среди нас умнее, чем ты". - "Вы мне не поверите, - сказал Бухейт, - пока мы не пойдём в гробницу и не найдём там кого-нибудь. Я думаю, что когда он заметил свет и увидел нас, он убежал со страху и забрался на верхушку этой пальмы".

И когда Ганим услышал слова раба, он произнёс про себя: "О, самый проклятый из рабов! Да не защитит тебя Аллах за этот ум и за все это знание! Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Что теперь освободит меня от этих негров?"

А те, что несли сундук, сказали тому, у которого был топор: "Влезь на стену и отвори нам дверь, о Бухейт, мы устали нести сундук на наших шеях. А когда ты откроешь нам дверь, тебе будет от нас один из тех, кого мы схватим. Мы изжарим его тебе искусно своими руками, так что не пропадёт ни капли его жира!" - "Я боюсь одной вещи, о которой я подумал по малости моего ума, - отвечал Бухейт. - Перебросим сундук за стену - ведь здесь наше сокровище". - "Если мы его бросим, он может разбиться", - возразили они, но Бухейт сказал: "Я боюсь, что в гробнице прячутся разбойники, которые убивают людей и крадут вещи, потому что, когда наступает вечер, они укрываются в таких местах и делят добычу". - "О малоумный, разве они могут войти сюда?" - сказали ему те двое, что несли сундук. Потом они понесли сундук и, взобравшись на стену, спустились и открыли дверь, а третий негр, то есть Бухейт, стоял перед ними с фонарём, топором и корзиной, в которой было немного цемента.

А после этого они сели и заперли дверь, и один из них сказал: "О братья, мы устали идти и носить, ставить и открывать и запирать; теперь полночь, и у нас не осталось духу, чтобы вскрыть гробницу и закопать сундук. Вот мы отдохнём три часа, а потом встанем и сделаем то, что нам нужно, и пусть каждый расскажет нам, почему его оскопили, и все, что с ним случилось, с начала до конца, чтобы эта ночь скорее прошла, а мы отдохнули". И тогда первый, который нёс фонарь (а имя его было Бухейт), сказал: "Я расскажу вам свою повесть", и ему ответили: "Говори!"

Рассказ первого евнуха (ночь 39)

Братья, - начал он, - знайте, что, когда я был совсем маленький, работорговец привёз меня из моей страны, и мне было тогда только пять лет жизни. Он продал меня одному всенному, у которого была дочь трех лет от роду. И я воспитывался вместе с нею, и её родные смеялись надо мной, когда я играл с девочкой, плясал и пел для неё. И мне стало двенадцать лет, а она достигла десятилетнего возраста, но мне не запрещали быть вместе с нею.

И в один день из дней я вошёл к ней, а она сидела в уединённом месте и как будто только вышла из бани, находившейся в доме, так как она была надушена благовониями и куреньями, а лицо её походило на круг полной луны в четырнадцатую ночь. И девочка стала играть со мной, и я играл с нею (а я в это время почти достиг зрелости), и она опрокинула меня на землю, и я упал на спину, а девочка села верхом мне на грудь и стала ко мне прижиматься. И она прикоснулась ко мне рукой и во мне взволновался жар, и я обнял её, а девочка сплела руки вокруг моей шеи и прижалась ко мне изо всех сил. И не успел я опомниться, как я прорвал её одежду и уничтожил её девственность. И, увидев это, я убежал к одному из моих товарищей. А к девочке вошла её мать и, увидав, что с нею случилось, потеряла сознание, а потом она приняла предосторожности и скрыла и утаила от отца её состояние и выждала с нею два месяца, и они все это время звали меня и улещали, пока не схватили меня в том месте, где я находился, но они ничего не сказали её отцу об этом деле из любви ко мне. А потом её мать просватала её за одного юношу-цирюльника, который брил отца девушки, и дала за неё приданое от себя и обрядила её для мужа, и при всем этом её отец ничего не знал о её положении, и они старались раздобыть ей приданое. И после этого они неожиданно схватили меня и оскопили, а когда её привели к жениху, меня сделали её евнухом, и я шёл впереди неё, куда она ни отправлялась, все равно, шла ли она в баню, или в дом своего отца. А её дело скрыли, и в ночь свадьбы над её рубашкой зарезали птенца голубя, и и провёл у неё долгое время и наслаждался её красотой и прелестью, целуясь и обнимаясь и лёжа с нею, пока не умерли и она, и её муж, и её мать, и её отец, а затем меня забрали в казну, и я оказался в этом месте и сделался вашим товарищем. Вот почему, о братья, у меня отрезали член, и конец".

Рассказ второго евнуха (ночи 39-40)

Второй негр сказал: "Знайте, о братья, что в начале моего дела, когда мне было восемь лет, я каждый год один раз лгал работорговцам, так что они между собой ссорились. И один работорговец впал из-за меня в беспокойство и отдал меня в руки посредника и велел ему кричать: "Кто купит этого негра с его пороком?" - "А в чем его порок?" - спросили его, и он сказал: "Он каждый год говорит одну ложь". И тогда один купец подошёл к посреднику и спросил его: "Сколько давали за него денег с его пороком?" И посредник отвечал: "Давали шестьсот дирхемов". - "А тебе будет двадцать дирхемов", - сказал тогда купец, и посредник свёл его с работорговцем, и тот получил от него деньги, а посредник доставил меня в дом этого купца и взял деньги за посредничество и ушёл.

И купец одел меня в подобающую мне одежду, и я прожил у него, служа ему, весь остаток этого года, пока не начался, счастливо, новый год. А год этот был благословенный, урожайный на злаки, и купцы стали ежедневно устраивать пиры, так что каждый день собирались у одного из них, пока не пришло время быть пиру у моего господина, в роще за городом.

И он отправился с купцами в сад и взял все, что было им нужно из еды и прочего, и они сидели за едой, питьём и беседой до полудня. И тогда моему господину понадобилась одна вещь из дому, и он сказал мне: "Эй раб, садись на мула, поезжай домой и привези от твоей госпожи такую-то вещь и возвращайся скорей!" И я последовал его приказанию и отправился в дом. И, приблизившись к дому, я принялся кричать и лить слезы, и жители улицы, большие и малые, собрались около меня. Жена моего господина и его дочери услыхали мой крик, открыли ворота и спросили, в чем дело. И я сказал им: "Мой господин сидел у старой стены со своими друзьями, и стена упала на них, и когда я увидал, что с ними случилось, я сел на мула и скорее приехал, чтобы вам рассказать".

И, услышав это, его жена и дочери принялись кричать и рвать на себе одежду и бить себя по лицу. И соседи сошлись к ним, а что до жены моего господина, то она опрокинула все вещи в доме, одну на другую, и сломала полки и разбила окна и решётки и вымазала стены грязью и индиго и сказала мне: "Горе тебе, Кафур, пойди сюда, помоги мне. Сломай эти шкафы и перебей посуду и фарфор и другое!"

И я подошёл к ней и стал с нею рушить полки в доме, со всем, что на них было, и обошёл крыши и все помещение, разрушая их, и бил фарфор и прочее, что было в доме, пока все не было поломано, и при этом я кричал: "Увы, мой господин!"

А потом моя госпожа вышла с открытым лицом, имея только покрывало на голове и ничего больше, и с нею вышли её дочери и сыновья, и они мне сказали: "Кафур, иди впереди нас и покажи нам то место, где находится твой господин, под стеною, мёртвый, чтобы мы могли извлечь его из-под обломков и принести его в гробу и доставить в дом и сделать ему хороший вынос".

И я пошёл впереди них, крича: "Увы, мой господин!" и они шли сзади меня с открытым лицом и головой и кричали "Ах, ах!" об этом человеке.

И на улице не осталось никого - ни мужчины, ни женщины, ни ребёнка, ни старухи, которая бы не шла с нами, и все они некоторое время били себя вместе с нами по лицу, горько плача. И я прошёл с ними весь город, и народ спрашивал, в чем дело, и они рассказывали, что услышали от меня, и люди говорили: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха!" И кто-то сказал:

"Это не кто иной, как большой человек! Пойдёмте к вали и расскажем ему". И когда они пришли к вали и рассказали ему..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до сорока

Когда же настала ночь, дополняющая до сорока, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда они пришли к вали и все рассказали ему, вали поднялся и сел верхом и взял с собою рабочих с лопатами и корзинами, и они пошли, следуя за мной, и с ними множество народу.

И я шёл впереди них и бил себя по лицу и кричал, а моя госпожа и её дочери были сзади и вопили. И я побежал впереди них и опередил их, крича и посыпая себе голову пылью и ударяя себя по лицу, и вбежал в тот сад, и мой господин увидел меня, когда я бил себя по лицу и кричал: "Увы, моя госпожа! Ах! Ах! Ах! Кто мне теперь остался, чтобы пожалеть меня, после моей госпожи! О, если бы я был за неё выкупом!"

И, увидев меня, мой господин оторопел, и лицо его пожелтело, и он воскликнул: "Что с тобою, Кафур, в чем дело?" И я ответил ему: "Когда ты послал меня домой, я вошёл и увидел, что стена, которая в комнате, упала и свалилась на мою госпожу и её детей". - "И твоя госпожа не уцелела?" - спросил он меня. И я сказал: "Нет, клянусь Аллахом, о господин мой, никто из них не остался цел, и первою умерла моя старшая госпожа". - "А цела ли моя маленькая дочь?" - спросил он. И я отвечал: "Нет". И тогда он сказал: "А как поживает мул, на котором я езжу? Он уцелел?" - "Нет, клянусь Аллахом, о господин мой, - отвечал я, - стены дома и стены стойла упали на все, что там было, даже на овец, гусей и кур. Все они превратились в груду мяса, и их съели собаки, и никто из них не остался жив". - "И твой старший господин тоже не уцелел?" - спросил мой хозяин. "Нет, клянусь Аллахом, из них не уцелел никто, - сказал я, - в ту минуту не осталось ни дома, ни обитателей. Не осталось от них и следа. А что до овец, гусей и кур, то их съели кошки и собаки".

И когда мой хозяин услышал мои слова, свет стал мраком перед его лицом, и он не мог владеть ни своей душой, ни своим умом, и не был в силах стоять на ногах, - такая на него нашла слабость. И его спина подломилась, и он разорвал на себе одежду и выщипал себе бороду и скинул тюрбан со своей головы и, не переставая, бил себя по лицу, пока на нем не показалась кровь, и кричал: "А! О мои дети! Ах! О моя жена! Ах! Горе тому, с кем случилось то, что случилось со мной!"

И купцы, его товарищи, закричали из-за его крика и заплакали с ним, сочувствуя его состоянию, и порвали на себе одежду. И мой господин вышел из того сада, продолжая бить себя по лицу из-за беды, которая его постигла, и от сильных ударов он стал как пьяный. И когда он с купцами выходил из ворот, они вдруг увидели большое облако пыли и услышали крики и вопли и, посмотрев на тех, кто приближался, увидали, что это вали и стражники, и народ, и люди, которые смотрели, а родные купца, позади них, кричали и вопили, горько и сильно плача.

Первыми, кого встретил мой господин, были его жена и дети. Увидав их, он оторопел и засмеялся и ободрился и сказал им: "Каково ваше состояние? Что случилось с вами в нашем доме и что с вами произошло?" И, увидя его, они воскликнули: "Слава Аллаху за твоё спасение!" - бросились к нему, а его дети уцепились за него и кричали: "О наш отец! Слава Аллаху за твоё спасение, о батюшка!"

И жена его спросила: "Ты здоров? Слава Аллаху, который дал нам увидеть твоё лицо благополучным!" Она была ошеломлена, и её ум улетел, когда она его увидала. "О господин, как случилось, что ты цел, ты и купцы, твои друзья?" - спросила она. А купец сказал: "Что случилось с вами в нашем доме?" И жена отвечала: "У нас все хорошо, мы в добром здоровье, и наш дом не постигло никакое зло, но только твой раб Кафур приехал к нам с непокрытой головой, в разорванной одежде, крича: "Увы, мой господин! Увы, мой господин!" И когда мы спросили его: "Что случилось, Кафур?" - он сказал: "На моего господина и его друзей, торговцев, упала стена в саду, и они все умерли". - "Клянусь Аллахом, - воскликнул мой хозяин, - он сейчас пришёл ко мне, крича: "О моя госпожа! О дети моей госпожи!" - и сказал: "Моя госпожа и её дети - все умерли".

И он посмотрел по сторонам и увидел меня с разорванным тюрбаном на голове, а я кричал и горько плакал и сыпал землю себе на голову, и тогда он позвал меня, и я пошёл к нему, и он воскликнул: "Горе тебе, скверный раб, сын развратницы, проклятый по породе! Что это за беды ты натворил! Но клянусь Аллахом, я непременно сдеру кожу с твоего мяса и отрежу мясо от твоих костей". - "Клянусь Аллахом, - отвечал я, - ты ничего не можешь со мною сделать, так как ты купил меня, несмотря на мой порок, и с этим условием. Свидетели будут свидетельствовать против тебя. Раз ты купил меня, несмотря на мой порок, и знал о нем, а заключался он в том, что я каждый год говорю одну ложь. Это - половина лжи, а когда год завершится, я скажу вторую половину, и будет целая ложь". - "О собака, сын собаки, о самый проклятый из рабов, - закричал на меня хозяин, - разве все это половина лжи! Это большое бедствие! Уходи от меня, ты свободен ради лика Аллаха!" - "Клянусь Аллахом, - сказал я, - если ты меня освободил, то я тебя не освобожу. Пока год не окончится, я не скажу остальной половины лжи. А когда я её закончу, отведи меня на рынок и продай за столько, за сколько ты меня купил, с моим пороком, но не освобождай меня, так как нет ремесла, которым я мог бы прокормиться. А этот вопрос, о котором я тебе сказал, относится к закону, и о нем упоминают законоведы в главе об освобождении раба".

И пока мы разговаривали, подошёл народ, люди и обитатели всей улицы, женщины и мужчины, чтобы высказать соболезнование, и пришёл вали со своими людьми, и мой господин и купцы пошли к вали и рассказали ему о происшествии и о том, что это только половина лжи.

И, услышав это от него, они нашли мою ложь великой и до крайности удивились и стали проклинать и бранить меня, а я стоял и смеялся и говорил: "Как мой господин убьёт меня, когда он купил меня с этим пороком?"

Придя в свой дом, мой господин нашёл его разрушенным, и это было делом моих рук, ибо я перебил в нем вещи, стоящие много денег. И жена его тоже била их, но она сказала своему мужу: "Это Кафур разбил посуду и фарфор".

И гнев моего хозяина увеличился, и он ударил рукою об руку и сказал: "Клянусь Аллахом, я в жизни не видал сына прелюбодеяния, подобного этому негру! Он говорит, что это половина лжи, так что же будет, если будет целая ложь? Он разрушит город или два города!"

И потом, от сильного гнева, он подошёл к вали, и тот Заставил меня претерпеть изрядную порку, так что я исчез из бытия и потерял сознание, а мой хозяин оставил меня в обмороке и привёл ко мне цирюльника, который оскопил меня и прижёг мне рану, и, очнувшись, я увидел себя евнухом. А мой господин сказал мне: "Как ты сжёг мне сердце, лишив меня самых дорогих для меня вещей, так и я сжёг твоё сердце, лишив тебя самого дорогого члена". И потом он взял меня и продал за самую дорогую цену, так как я стал евнухом, и я не переставал вносить смуту в тех местах, куда меня продавали, и переходил от эмира к эмиру и от вельможи к вельможе. Меня продавали и покупали, пока я не вступил во дворец повелителя правоверных, но моя душа разбита, и хитрости отказываются служить мне, ибо я лишился своих ядер".

И, услышав его речи, оба негра засмеялись и сказали: "Ты дерьмо, сын дерьма и лжёшь отвратительной ложью!" И потом они сказали третьему негру: "Расскажи нам твою историю". И тот сказал: "О сыны моего дяди, все, что вы рассказывали, - пустое. Вот я расскажу вам, почему мне отрезали ядра, хотя я заслуживал большего, чем это, так как я совершил блуд с моей госпожой и с сыном моего господина. По моя история длинная, и теперь не время её рассказывать, так как утро, о сыны моего дяди, близко, и, быть может, взойдёт день, а с нами ещё будет этот сундук, и мы окажемся опозоренными, и пропадут наши души. Откройте-ка дверь. Когда мы отопрём её и уйдём во дворец, я расскажу вам, почему мне отрезали ядра".

И он взобрался наверх и спустился со стены и отпер дверь, и они вошли и поставили свечу и стали рыть яму, по длине и ширине сундука, между четырьмя могилами, и Кафур копал, а Сауаб относил землю в корзинах, пока не вырыли яму в полчеловеческого роста, а потом они поставили в яму сундук и снова засыпали её землёй и, выйдя из гробницы, закрыли дверь и скрылись из глаз Ганима ибн Айюба.

И когда все установилось и никого не осталось и Ганим убедился, что находится там один, его сердце гонялось мыслью о том, что в сундуке, он сказал про себя: "Посмотрю-ка, что в этом сундуке!" По он выждал, пока Засверкала и заблистала заря и стал виден её свет, и тогда он спустился с пальмы и стал разгребать землю рукаст, пока не отрыл сундука и не вытащил его. А потом он взял большой камень и ударил им по замку и разбил его и, подняв крышку, посмотрел в сундук, и вдруг видит - там лежит молодая женщина, одурманенная банджем, и дыхание её поднимает и опускает её грудь.

Она была красива и прелестна, и на ней были украшения и драгоценности из золота и ожерелья из дорогих камней, стоившие царства султана, цену которых не покрыть деньгами. И, увидав её, Ганим ибн Айюб понял, что против этой девушки сговорились и одурманили её банджем, и, убедившись в этом, он старался до тех пор, пока не извлёк девушку из сундука и не положил её на спину.

И когда она вдохнула дуновение ветра и воздух вошёл ей в нос и в лёгкие, она чихнула и подавилась и закашлялась, и у неё из горла выпал кусок критского банджа, да такой, что если бы его понюхал слон, он наверное проспал бы от ночи до ночи. И она открыла глаза и обвела воругом взором и сказала нежными, ясными словами: "Горе тебе, ветер, нет в тебе утоления для жаждущего и развлечения для утолившего жажду! Где Захр-аль-Бустан?" Ко никто не ответил ей, и она обернулась назад и крикнула: "Сабиха, Шеджерет-ад-дурр, Нур-аль-худа, Паджмат-ас-субх! Горе тебе! Шахва, Нузха, Хульва, Зарифа, говорите!" Но никто не ответил ей, и тогда она повела глазами и воскликнула: "Горе мне! Ты хоронишь меня в могилах! О ты, который знает то, что в сердцах, и воздаёт в день воскресения и оживления! Кто это принёс меня из-за занавесей и покрывал и положил между четырех могил?"

А Ганим стоял при этом на ногах, и он сказал ей: "О госпожа, нет ни покрывал, ни дворцов, ни могил, здесь только твой раб, похищенный любовью, Ганим ибн Айюб, которого привёл к тебе знающий сокровенное, чтобы он спас тебя от этих горестей и добыл бы тебе все, до пределов желаемого". И он умолк, а девушка, убедившись, как обстоит дело, воскликнула: "Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммед - посланник Аллаха!" А потом она обернулась к Ганиму и, закрыв руками лицо, спросила нежными словами: "О благословенный юноша, кто принёс меня в это место? Вот я уже очнулась". - "О госпожа, - отвечал Ганим, - пришли три негра, евнуха, и принесли этот сундук".

И потом он рассказал ей обо всем, что с ним случилось, и как его застиг вечер и он стал причиной её спасения, а иначе она бы умерла, задохнувшись. А затем он спросил её, какова её история и в чем с нею дело, и она ответила: "О юноша, слава Аллаху, который послал мне подобного тебе! Теперь вставай, положи меня в сундук и выйди на дорогу и, если найдёшь погонщика ослов или мулов, найми его свезти этот сундук, а меня ты доставь к себе домой, и, когда я окажусь в твоём доме, будет добро, и я расскажу тебе свою повесть и поведаю свою историю, и тебе достанется через меня благо".

И Ганим обрадовался и вышел из гробницы (а день уже засиял, и воздух заблистал светом, и люди вышли и стали ходить) и нанял человека с мулом и привёл его к гробнице и поднял сундук, положив в него сначала девушку (а любовь к ней запала в его сердце), и пошёл с нею, радостный, так как это было девушка ценою в десять тысяч динаров и на ней были одежды и украшения, которые стоили больших денег. И Ганим не верил, что достигнет своего дома, и внёс сундук и открыл его..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сорок первая ночь

Когда же настала сорок первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Ганим ибн Айюб достиг с сундуком своего дома, он открыл его и вынул из него девушку, и она посмотрела и увидала, что это прекрасное помещение, устланное коврами радующих цветов, и увидела также материи, увязанные в тюки, и узлы, и прочее. И она поняла, что Ганим большой купец и имеет много денег, и открыла лицо, и посмотрела на него, и вдруг видит - это красивый юноша. И, увидав его, девушка его полюбила и сказала ему: "О господин, подай нам чего-нибудь поесть". И Ганим отвечал ей: "На голове и на глазах!" А потом он пошёл на рынок и купил жареного ягнёнка и блюдо сладостей и захватил с собой сухих плодов, на закуску, и свечей, и прихватил ещё вина и то, что было необходимо из сосудов для напитков, и цветов и пришёл домой со всеми этими покупками.

И когда девушка увидела его, она засмеялась и поцеловала его и обняла и принялась его ласкать, и его любовь увеличилась и обвилась вокруг его сердца. А потом они ели и пили, пока не подошла ночь.

И каждый из них полюбил другого, так как они были одних лет и одинаковой красоты. А когда наступила ночь, Ганим ибн Айюб, влюблённый, похищенный любовью, поднялся и зажёг свечи и светильники, и помещение осветилось. И он принёс сосуды с вином и расставил зелень и сел с ней и стал наливать и поить её, а она наливала и поила его. И оба они играли и смеялись и произносили стихи, и радость их увеличилась, и любовь друг к другу при казалась к ним - да будет превознесён ют, кто соединяет сердца! И они поступали так, пока не приблизилось утро. И сон победил их, и каждый из них спал в своём месте, пока не настало утро. И тогда Ганим ибн Айюб встал и вышел на рынок и купил все нужное: еду, питьё, зелень, мясо и вино и прочее - и принёс это в дом и сел с нею есть.

И они ели, пока не насытились, а после этого он принёс вино, и они пили и играли друг с другом, пока их щеки не покраснели, а глаза не почернели. И в душе Ганима ибн Айюба появилось желание поцеловать девушку и проспать с нею, и он сказал ей: "О госпожа, разреши мне один поцелуй с твоих уст, - может быть, он охладит огонь моею сердца". - "О Ганим, - сказала она, - потерпи, пока я напьюсь и исчезну из мира, и возьми от меня поцелуй тайно, чтобы я не узнала, что ты поцеловал меня". И она поднялась на ноги и сняла часть своей одежды и осталась сидеть в тонкой рубашке и шёлковом платке, и тогда страсть Ганима зашевелилась, и он спросил: "О госпожа, не разрешишь ли ты мне то, о чем я тебя просил?" - "Клянусь Аллахом, - отвечала она, - тебе это не годится, так как на перевязи моей одежды написаны тяжёлые слова". И сердце Ганима ибн Айюба разбилось, и его страсть усилилась, когда желаемое стало трудно достижимым, и он произнёс:

"Просил я ту, по ком болел,
Одним лобзаньем боль унять.
"Нет, нет, - сказала, - никогда!"
Но я ответил ей: "Да, да!"

Она: "Охотою возьми,
Законным правом и смеясь".
"Насильно?" - я спросил, она ж
Сказала: "Нет, как щедрый дар".

Не спрашивай, что было, ты!
Аллах простит тебе, и все.
О нас что хочешь думай ты, -
Любовь от мыслей злых нежней,
И нету дела мне потом,
Открыл ли это враг, иль скрыл".

И после этого его любовь увеличилась, и огни вспыхнули в его сердце. Вот! А она защищалась от него и говорила: "Нет тебе ко мне доступа!" И они проводили время в любви и застольной беседе, и Ганим ибн Айюб потонул в море любовного безумия, она же стала ещё сильнее упорствовать и чиниться, пока не пришла ночь с её мраком и не опустила на них полы сна.

И Ганим встал и зажёг светильники и засветил свечи и обновил трапезу и зелень и, взяв ноги девушки, стал целовать их и нашёл, что они подобны свежему сливочному маслу. И он потёрся о них лицом и сказал: "О госпожа моя, сжалься над пленником твоей любви, убитым твоими глазами! Моё сердце было бы невредимо, если бы не ты!" После этого он немного поплакал, и она сказала ему: "О господин мой и свет моих глаз, клянусь Аллахом, я люблю тебя и доверяю тебе, но я знаю, что ты меня не достигнешь". - "А в чем же препятствие?" - спросил он, и она сказала: "Сегодня ночью я расскажу тебе мою историю, и ты примешь мои извинения".

Потом она бросилась к нему и обвила его шею и поцеловала его и стала его уговаривать и обещала ему единение. И они до тех пор играли и смеялись, пока любовь друг к другу не овладела ими. И они продолжали пребывать в таком положении и каждую ночь спали на одной постели, но всякий раз, как Ганим требовал от неё единения, она сопротивлялась ему в течение целого месяца.

И сердцем каждого из них овладела любовь к другому, и у них не осталось терпения быть друг без друга, и когда наступила некая ночь из ночей, Ганим спал вместе с нею, и оба были опьянены. Он протянул руку к её телу и погладил его, а затем он провёл рукой по её животу и спустился до пупка, и тогда она пробудилась, и села прямо, и осмотрела свои одежды, и, увидев, что они завязаны, снова заснула. И Ганим погладил её рукой и спустился к её шальварам и перевязи и потянул её, и тогда девушка проснулась и села прямо, и Ганим сел рядом с ней, и она спросила его: "Чего это ты хочешь?" - "Я хочу с тобой поспать и чтобы мы насладились", - отвечал Ганим, и она сказала ему: "Теперь я объясню тебе моё дело, чтобы ты знал мой сан и тебе открылась моя тайна и стали явными мои оправдания". - "Хорошо", - отвечал Ганим. И тогда она разорвала подол своей рубашки и, протянув руку к перевязи, стягивавшей её одежду, сказала ему: "О господин, прочитай, что написано по краям этой перевязи". И Ганим взял перевязь в руку и взглянул на неё и увидел, что на ней вышито золотом: "Я твоя, а ты мой, о потомок дяди пророка!" И, прочтя это, он опустил руку и сказал девушке: "Открой мне твоё дело!" И она отвечала: "Хорошо! Знай, что я наложница повелителя правоверных и моё имя Куталь-Кулуб. Повелитель правоверных воспитал меня в своём дворце, и я выросла, и халиф увидал мои качества, и красоту, и прелесть, которую даровал мне господь, и полюбил меня сильной любовью.

И он взял меня и поселил в отдельном помещении и назначил десять невольниц прислуживать мне, и подарил мне эти украшения, которые ты видишь на мне. И в один из дней халиф отправился в какую-то страну, и Ситт Зубейда пришла к одной из невольниц, служивших мне, и сказала: "До тебя есть нужда". - "Л какая, о госпожа?" - спросила девушка, и Ситт Зубейда сказала: "Когда твоя госпожа Кут-аль-Кулуб заснёт, по ложи этот кусок банджа ей в ноздри или в её питьё и тебе будет от меня достаточно денег".

И невольница отвечала ей: "С любовью и охотой!" - и взяла от неё бандж, радуясь обещанным деньгам. Она была сначала невольницей Ситт Зубейды, а затем пришла ко мне и положила бандж в моё питьё. И когда настала ночь, я выпила его, и, как только бандж утвердился во мне, я упала на землю, и моя голова оказалась у моих ног, и я не успела опомниться, как уже оказалась в другом мире. А Ситт Зубейда, когда удалась её хитрость, положила меня в этот сундук и, тайно призвав негров, подкупила их так же, как и привратников, и отослала негров со мною в ту ночь, когда ты спал на пальме. И они сделали со мною то, что ты видел, и моё спасение пришло от тебя. Ты принёс меня в это место и оказал мне крайнюю милость. Вот моя повесть и мой рассказ, и я не знаю, что произошло с халифом в моё отсутствие. Знай же мой сан и не объявляй о моем деле".

И когда Ганим ибн Айюб услышал слова Кут-аль-Кулуб и убедился, что она наложница повелителя правоверных, он отодвинулся от неё, и его охватило почтение к сану халифа, и он сидел один, упрекая себя и раздумывая о своём деле и призывая своё сердце к терпению. Я он пребывал в растерянности, влюблённый в ту, до кого ему не было доступа, и плакал от сильной страсти, сетуя на пристрастие судьбы и её враждебность. (Да будет превознесён тот, кто занял сердце мыслью о любви и любимой!) И он произнёс:

"Знай - сердце влюблённого бранят за любимых,
И ум похищен его их прелестью дивной.
Спросили меня: "Каков вкус страсти?" - и молвил я"
"Сладка хоть любовь, но в ней таится мученье".

И тогда Кут-аль-Кулуб поднялась к нему и обняла его и поцеловала, и любовь к нему овладела её сердцем, и она открыла ему свою тайну, какова её любовь к нему и обвила руками шею Ганима и целовала его, но он защищался от неё, боясь халифа. И они поговорили некоторое время, утопая в море любви друг и другу, а когда взошёл день, Ганим поднялся и надел свои одежды и вышел, как обычно, на рынок. И он взял все, что было нужно, и вернулся домой и нашёл Кут-аль-Кулуб плачущей, но, увидев его, она перестала плакать, и улыбнулась, и сказала: "Ты заставил меня тосковать, о возлюбленный моего сердца! Клянусь Аллахом, этот час, когда ты отсутствовал, был точно год из-за разлуки с тобой! Вот я изъяснила тебе, каково моё состояние от сильной любви к тебе; подойди же теперь ко мне, оставь то, что было, и удовлетвори своё желание со мной". - "Прибегаю к защите Аллаха! - воскликнул Ганим, - этого не будет! Как сидеть собаке на месте льва! То, что принадлежит господину, для раба запретно!"

И он вырвался от неё и сел подальше, на циновку, а она ещё больше полюбила его из-за его сопротивления. А потом она села с ним рядом и стала пить и играть с ним, и он опьянел, и девушка обезумела от желания принадлежать ему. И она запела и произнесла:

"Душа того, кто пленён любовью, терзается,
Так доколе будешь вдали держаться, доколе же?
О ты, кто лик отвращаешь свои, хоть невинна я,
Ведь газель посмотрит всегда назад, убегая вдаль.

Отдаление и всегда разлука и вечно даль -
Ведь снести все это не может сразу юноша".

И Ганим ибн Айюб заплакал, и она заплакала из-за его плача, и они не переставали пить до ночи, а потом Ганим поднялся и постелил две постели, каждую в отдельном месте.

И Кут-аль-Кулуб спросила его: "Для кого эта вторая постель?" И он отвечал ей: "Эта - для меня, а другая - для тебя. С сегодняшней ночи мы будем спать только таким образом, ибо то, что принадлежит господину, для раба запретно". - "О господин, - сказала она, - избавь нас от этого; все течёт по решению и предопределению". Но Ганим отказался, и огонь вспыхнул в сердце Кут-аль-Кулуб, и её страсть увеличилась, и она уцепилась за него и воскликнула: "Клянусь Аллахом, мы будем спать только вместе!" Но он отвечал: "Сохрани Аллах!" И одержал над ней верх и проспал один до утра, а Кут-аль-Кулуб испытывала великую любовь, и её страсть, влечение и влюблённость усилились.

И так они провели три долгих месяца, и всякий раз, как она приближалась к нему, он сопротивлялся ей и говорил: "То, что принадлежит господину, для раба запретно!" Так продолжались для неё эти отсрочки с Ганимом, влюблённым, похищенным любовью, и её горести и печали увеличились, она произнесла, утомлённая дутою, такие стихи:

"Надолго ль, чудо прелести, жестокость?
Кто побудил тебя лик отвратить свой?
Все свойства прелести в себе собрал ты
И все виды красот себе присвоил.

Направил страсть ко всякому ты сердцу,
Но веки ты вручил ночному бденью.
Я знаю, плод с ветвей срывали прежде,
Но вижу, ветвь арака нас сорвёшь ты.

Ловил обычно я газелей юных,
Но вижу, сам ты щитоносцев ловишь.
Всего страннее, - о, тебе скажу я, -
Что очарован я, а ты не знаешь.

Не будь же щедр на близость: я ревную
Тебя к тебе же, а к себе - тем паче.
И не скажу, покуда жив, тебе я:
"Надолго ль, чудо прелести, жестокость?"

И они провели некоторое время в таком положении, и страх удерживал Ганима от девушки, и вот что было с Гатимом ибн Айюбом, влюблённым, похищенным любовью.

Что же касается Ситт Зубейды, то она, сделав с Кут-аль-Кулуб в отсутствие халифа такое дело, впала в смущение и стала говорить: "Что я скажу халифу, когда он приедет и спросит о ней, и каков будет мой ответ ему?" И она позвала старуху, бывшую у неё, и посвятила её в свою тайну и спросила её: "Что мне делать, раз с Кут-аль-Кулуб была допущена крайность?" И старуха, поняв положение, ответила ей: "Знай, о госпожа, что приезд халифа близок, но пошли за плотником и вели ему сделать для тебя изображение мёртвой из дерева, и мы выроем могилу посреди дворца и похороним её. А ты построй над могилой часовню, где мы зажжём свечи и светильники, и прикажем всем, кто есть во дворце, одеться в чёрное. И вели твоим невольницам и евнухам, чтобы они, когда узнают, что халиф вернулся из путешествия, разостлали в проходах солому, а когда халиф войдёт и спросит, в чем дело, ему скажут: "Кут-аль-Кулуб умерла, - да увеличит Аллах воздаяние тебе за неё, - и она так дорога её госпоже, что та похоронила её в своём дворце". И, услышав это, халиф заплачет, и ему станет тяжело, и он устроит по ней чтения и будет не спать ночей у её могилы, а если он подумает: "Дочь моего дяди, Зубейда, из ревности постаралась сгубить Кут-аль-Кулуб", или им овладеет страсть, и он велит вынуть её из могилы, не пугайся этого: когда могилу разроют и обнаружат это изображение, подобное человеку, халиф увидит её, завёрнутую в роскошные пелены, но если он захочет снять с неё эти пелены, чтобы посмотреть на неё - удержи его от этого, и другие тоже будут его удерживать и скажут: "Видеть её срамоту запретно!" И тогда халиф поверит, что она умерла, и положит её обратно, и отблагодарит тебя за твой поступок, и ты освободишься, если захочет Аллах великий, из этой западни".

И, услышав слова старухи, Ситт Зубейда нашла их правильными и наградила старуху одеждой и велела ей так и сделать, дав ей сначала много денег. И старуха тотчас же принялась за дело и велела плотнику изготовить такое изображение, как мы упомянули. И когда изображение было готово, она принесла его Ситт Зубейде, и та завернула его в саван и похоронила и зажгла свечи и светильники и разостлала ковры вокруг могилы и оделась в чёрное и приказала рабыням также надеть чёрные одежды, и во дворце распространилась весть, что Кут-аль-Кулуб умерла.

А через некоторое время халиф вернулся и вошёл во дворец, и ему ни до чего не было дела, кроме Кут-аль-Кулуб. И он увидал, что слуги, евнухи и невольницы одеты в чёрное, и сердце халифа задрожало. А войдя во дворец, к Ситт Зубейде, он увидел, что и она одета в чёрное, и тогда халиф спросил, в чем дело, и ему рассказали о смерти Кут-аль-Кулуб, и он упал, потеряв сознание. А очнувшись, он спросил, где её могила, и Ситт Зубейда сказала ему: "Знай, повелитель правоверных, она была мне так дорога, что я похоронила её во дворце". И тогда халиф, в дорожной одежде, пошёл к могиле Кут-альКулуб, чтобы навестить её, и увидал, что разостланы ковры и горят свечи и светильники. И, увидев это, он поблагодарил Ситт Зубейду за её поступок, но не знал, что думать об этом деле, и то верил, то не верил. А когда беспокойство овладело им, он приказал раскопать могилу и извлёк оттуда погребённую. И, увидав саван, он хотел его развернуть, чтобы посмотреть на неё, но побоялся Аллаха великого, и старуха сказала: "Положите её на место!" И после этого халиф сейчас же велел привести законоведов и чтецов и устроил над её могилой чтения и сидел подле могилы плача, пока не лишился чувств. И он сидел у её могилы целый месяц...

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сорок вторая ночь

Когда же настала сорок вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф не переставал приходить к могиле в течение месяца. И случилось так, что халиф вошёл в гарем, когда эмиры и везири разошлись по домам, и проспал немного, и у него в головах сидела невольница и обмахивала его опахалом, а другая невольница, у его ног, растирала их. И халиф спал и проснулся и открыл глаза и зажмурил их и услышал, как та невольница, что сидела в головах, сказал невольнице, бывшей у ног: "Послушай-ка, Хайзуран!" И та ответила: "Да, Кадыб-аль-Бан!" И первая сказала: "Наш господин не ведает, что случилось, он не спит, проводя ночи у гроба, где ничего нет, кроме обструганной деревяшки, которую сделал плотник". - "А Кут-аль-Кулуб, что же с ней случилось?" - спросила другая. И первая девушка сказала ей: "Знай, что Ситт Зубейда послала с невольницей кусок банджа и одурманила Кут-аль-Кулуб. Когда бандж овладел ею, Ситт Зубейда положила её в сундук и велела Сауабу и Кафуру вынести его из гробницы". И вторая невольница спросила: "Послушай, Кадыб-аль-Бан, разве госпожа Кут-аль-Кулуб не умерла?" - "Нет, клянусь Аллахом, - да сохранит он её юность от смерти! - отвечала невольница. - Я слышала, как Ситт Зубейда говорила, что Кут-аль-Кулуб у одного юноши, купца, по имени Ганим ибн Айюб Дамасский, и что с сегодняшним днём она у него четыре месяца. А наш господин плачет и не спит ночей над гробом, в котором ничего нет".

И они ещё долго говорили об этом, и халиф слушал их, а когда невольницы окончили разговор, халиф узнал все: и то, что могила поддельная, не настоящая, и то, что Кут-аль-Кулуб уже четыре месяца у Ганима ибн Айюба.

И халиф разгневался великим гневом и поднялся и вошёл к эмирам своего царства, и тогда Джафар Бармакид приблизился к нему и поцеловал перед ним землю, а халиф с гневом сказал ему: "Джафар, ступай с людьми и спроси, где дом Ганима ибн Айюба. Обыщите его дом и приведите ко мне мою невольницу Кут-аль-Кулуб. Я непременно подвергну его пытке!" И Джафар отвечал вниманием и повиновением. И тогда Джафар отправился с толпою народа, и вали вместе с ним, и они шли до тех пор, пока не пришли к дому Ганима.

Ганим в это время выходил, чтобы принести котелок мяса, и протянул руку, чтобы съесть мясо вместе с Куталь-Кулуб, но девушка бросила взгляд и увидела, что беда окружила их дом со всех сторон. Везирь, вали, стражники и невольники с обнажёнными мечами, вынутыми из ножен, окружили его, как белое в глазу окружает чёрное. И тогда она поняла, что весть о ней дошла до халифа, её господина, и убедилась в своей гибели, и лицо её пожелтело, и прелести её изменились, и она посмотрела на Ганима и сказала ему: "О мой любимый, спасай свою душу!" - "Как мне поступить и куда я пойду, когда моё имущество и достаток в этом доме?" - отвечал Ганим; и она сказала: "Не медли, чтобы ты не погиб и не пропали твои деньги". - "О возлюбленная, о свет моего глаза, - отвечал Ганим, - как мне сделать, чтобы выйти, когда дом окружён?" И Кут-аль-Кулуб сказала ему: "Не бойся!" И, сняв с него платье, надела на него поношенную одежду и, принеся котелок, где было мясо, положила туда кусок хлеба и чашку с кушаньем и все это сложила в корзину, которую поставила Ганиму на голову, и сказала ему: "Выйди с помощью этой хитрости и не бойся за меня. Я знаю, насколько халиф у меняв руках". И, услышав слова Кут-аль-Кулуб и то, что она ему посоветовала, Ганим прошёл среди людей, неся корзину и то, что было г ней. И покровитель покрыл его, и он спасся от козней и бедствий, охраняемый своими чистыми намерениями.

А везирь Джафар, прибыв к дому, сошёл с коня и вошёл в дом и взглянул на Кут-аль-Кулуб, которая уже украсилась и разубралась и приготовила сундук золота, украшений, самоцветов и редкостей из того, что легко весом, но дорого по цене. И когда Джафар вошёл к ней и увидал её, она поднялась на ноги и поцеловала землю меж его рук и сказала ему: "О господин мой, издревле начертал калам то, что судил Аллах". И, увидев это, Джафар сказал ей: "Клянусь Аллахом, о госпожа, он поручил мне лишь схватить Ганима ибн Айюба". - "О господин, - отвечала она, - он собрал товары и отправился с ними в Дамаск, и я не имею о нем вестей. Я хочу, чтобы ты сохранил мне этот сундук; отвези его и отдай мне во дворце халифа". И Джафар отвечал: "Слушаю и повинуюсь". И он взял сундук и приказал отнести его. Кут-аль-Кулуб отправилась с ними во дворец халифа, окружённая уважением и почётом, и это было после того, как разграбили дом Ганима.

И Джафар рассказал халифу обо всем, что случилось, и халиф приказал отвести Кут-аль-Кулуб в тёмное помещение и поселил её там, приставив к ней одну старуху, чтобы исполнять её нужды, так как он думал, что Ганим развратничал с нею и делил с ней ложе. А потом халиф написал эмиру Мухаммеду ибн Сулейману аз-Зейни (а он был наместником в Дамаске) приказ такого содержания: "В час прибытия этого приказа ты схватишь Ганима ибн Айюба и пришлёшь его ко мне". И когда приказ прибыл к эмиру, тот поцеловал его и приложил к своей голове, а затем он велел кричать на рынках: "Кто хочет пограбить, пусть отправляется к дому Ганима ибн Айюба!" И люди пошли к дому и увидели, что мать Ганима и его сестра сделали ему могилу посреди дома и сидят возле неё, плача о нем. И их схватили и разграбили дом, а женщины не знали, в чем дело. И когда их привели к султану, тот спросил их о Ганиме, и они ответили: "Уже год или больше, как мы не можем ничего узнать о нем". И султан вернул их на прежнее место. Вот что было с ними.

Что же касается Ганима ибн Айюба, порабощённого, похищенного, то когда его имущество было разграблено, он осмотрел своё состояние и начал оплакивать себя так, что его сердце чуть не разорвалось от горя. Он вышел и шёл наугад до конца дня (а его голод усилился и ходьба утомила). Достигши какого-то селения, Ганим вошёл в него и направился в мечеть и, сев на циновку, прислонился спиною к стене и откинулся, будучи до крайности голоден и утомлён. И он пребывал так до утра, а сердце его еле билось от голода, и вши бегали по его потному телу. И от него стало дурно пахнуть, и его состояние ухудшилось.

Утром жители этого селения пришли совершить молитву и нашли Ганима, который лежал слабый и похудевший от голода, но на нем были явные следы былого богатства. И когда люди помолились и подошли к нему, они увидели, что он холодный и голодный, и дали ему старую одежду, у которой обносились рукава, и сказали: "О чужеземец, откуда ты будешь родом и какова причина твоей болезни?" И Ганим открыл глаза и заплакал, но не ответил им. И один из них ушёл (он понял, что Ганим голоден) и принёс ему чашку меду и пару лепёшек, и Ганим немного поел, а люди посидели у него, пока не взошло солнце, и ушли по своим делам. И он пребывал в таком положении месяц, оставаясь у них, и его слабость и болезнь увеличились, и люди плакали о нем и жалели его, и, посоветовавшись между собой, они сошлись на том, чтобы доставить его в больницу, которая в Багдаде. И пока это было так, вдруг подошли к Ганиму две женщины, нищенки (а это были его мать и сестра), и, увидав их, он отдал им хлеб, лежавший у его изголовья, и они проспали подле него эту ночь, а он так и не узнал их.

А когда наступил следующий день, жители селения пришли к нему и привели для него верблюда и сказали верблюжатнику: "Свези этого больного на верблюде, а когда достигнешь Багдада, положи его в воротах больницы: быть может, он исцелится и выздоровеет, а тебе достанется небесная награда".

И верблюжатник отвечал: "Внимание и повиновение!" И после этого Ганима ибн Айюба вынесли из мечети вместе с циновкой, на которой он лежал, и положили на верблюда. И его мать и сестра пришли посмотреть на него в числе прочих людей, не узнавая его, но потом они взглянули на него и всмотрелись внимательно и сказали: "Он похож на Ганима, нашего сына. Посмотреть бы, он ли этот больной, или нет".

А что до Ганима, так он очнулся только тогда, когда его везли на верблюде, привязанным верёвкой, и стал плакать и жаловаться, а жители селения смотрели на его мать и сестру, которые плакали о нем, не узнавая его. Мать и сестра Ганима продолжали свой путь и достигли Багдада, а верблюжатник вёз его до тех пор, пока не положил у ворот больницы, а потом он взял своего верблюда и уехал. И Ганим лежал у ворот до самого утра. И когда народ начал ходить по дороге, его увидели (а он стал тонок, как зубочистка), и люди смотрели на него. И пришёл староста рынка и отстранил от него людей и сказал: "Я стяжаю рай благодаря этому бедняге, ведь когда его снесут в больницу, его убьют в один день".

И он велел своим молодцам отнести Ганима, и его снесли в его дом, и староста постлал ему новую постель и положил новую подушку и сказал своей жене: "Ходи за ним хорошенько!" И она отвечала: "Хорошо, слушаю!" А затем она подобрала полы своей одежды, и согрела воды и вымыла Ганима и надела на него рубаху из рубах её невольниц и дала ему выпить чашку питья и брызнула на него розовой водой, и тогда Ганим очнулся и жалобно застонал - он вспомнил свою возлюбленную Куталь-Кулуб, - и его горести увеличились. Вот что было с ним. Что же касается Кут-аль-Кулуб, то когда халиф разгневался на неё..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сорок третья ночь

Когда же настала сорок третья она сказала: "Дошло до меня, о ночь счастливый царь, что Кут-аль-Кулуб, когда халиф разгневался на неё и поселил её в тёмном месте, провела в таком положении восемьдесят дней. И случилось так, что в какой-то день халиф проходил мимо этого помещения и услышал, как Кут-аль-Кулуб произносит стихи, а окончив своё стихотворение, она сказала: "О мой любимый, о Ганим, как ты прекрасен и как воздержна твоя душа. Ты поступил хорошо с тем, кто был злодеем, и охранял честь того, кто погубил твою честь. Ты охранял его гарем, а он захватил тебя и захватил твоих близких, но неизбежно и тебе и повелителю правоверных встать перед праведным судьёй, и тебе будет оказана против него справедливость в тот день, когда будет судьёю владыка, - величие и слава ему, - а свидетелями будут ангелы".

И когда халиф услышал её слова и уразумел её сетованья, он понял, что Кут-аль-Кулуб обижена, и вошёл в свой дворец и послал за нею Масрура, евнуха, и она явилась перед ним, понурив голову, с плачущим оком и печальным сердцем. И халиф сказал ей: "О Кут-аль-Кулуб, я вижу, ты жалуешься на меня и приписываешь мне несправедливость и утверждаешь, что я дурно поступил с тем, что хорошо поступил со мною. Кто же тот, кто охранил мою честь, а и подверг его честь позору, я кто охранил мой гарем, а я его гарем похитил?" - "Это Ганим ибн Айюб, он не приблизился ко мне с мерзостью или злом, клянусь тебе, о повелитель правоверных", - отвечала она. И халиф воскликнул: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха! Пожелай от меня, Кут-аль-Кулуб, и ты получишь!" - "Я желаю от тебя моего любимого, Ганима ибн Айюба", - сказала Кут-аль-Кулуб.

И халиф подчинился её желанию, а она добавила: "И когда он явится, о повелитель правоверных, подари ему меня". - "Если он явится, я дам ему тебя в подарок от благородного, который не берет обратно дары", - отвечал халиф; и девушка сказала: "О повелитель правоверных, позволь мне поискать его, быть может, Аллах соединит меня с ним". И халиф промолвил: "Делай, что вздумаешь!" И Кут-аль-Кулуб обрадовалась и вышла, захватив с собою тысячу динаров золотом, и посетила шейхов и раздала за Ганима милостыню, а на второй день она пошла на рынок купцов и осведомила старосту рынка и дала ему денег, сказав: "Раздай их чужеземцам!" - и ушла.

А в следующую пятницу она пошла на рынок, взяв с собою тысячу динаров, и, придя на рынок золотых дел мастеров и торговцев драгоценностями, она позвала старосту и, когда тот явился, дала ему тысячу динаров и сказала: "Раздай их чужеземцам".

И надзиратель, то есть староста рынка, посмотрел на неё и спросил: "О госпожа, не согласишься ли ты пойти со мною в мой дом и посмотреть на того чужеземцаюношу, как он прекрасен и совершенен?" (А это был Ганим ибн Айюб, влюблённый, похищенный любовью, но надзиратель не знал его и думал, что это бедный человек, имеющий долги, чьё богатство расхищено, или влюблённый, расставшийся с любимыми.) И когда Кут-аль-Кулуб услыхала его слова, её сердце затрепетало, и все внутри у неё заволновалось, и она сказала: "Пошли со мною кого-нибудь, кто бы доставил меня к твоему дому". И староста послал с нею маленького мальчика, который привёл её к тому дому, где был чужеземец, гость старосты. И Кут-аль-Кулуб поблагодарила его за это и, придя к дому, вошла в него и поздоровалась с женой старосты, и жена старосты поднялась и поцеловала перед нею землю, так как она узнала её.

И Кут-аль-Кулуб спросила: "Где больной, который у тебя?" И женщина заплакала и сказала: "Вот он, о госпожа! Клянусь Аллахом, он сын родовитых людей и на нем следы благосостояния; вот он, на постели". И Куталь-Кулуб повернулась и взглянула на него и увидела, что это как будто он самый, но она увидала, что он совершенно изменился и сильно похудел и отощал, так что сделался, как зубочистка.

И её охватило сомнение насчёт него, и она не была уверена, что это он, но её взяла жалость к нему, и она Заплакала и сказала: "Поистине, чужеземцы несчастны, даже если они были эмирами в своей стране!" И ей стало тяжело из-за него; хотя она не знала, что это Ганим, сердце её из-за него болело. Она приготовила больному питьё и лекарство и посидела немного у его изголовья, а потом она уехала и отправилась во дворец.

И она стала ездить по всем рынкам, ища Ганима, а потом староста привёл его мать и сестру Фитну и вошёл с ними к Кут-аль-Кулуб и сказал: "О госпожа благодетельниц, в ваш город пришли в сегодняшний день одна женщина и её дочь; их лица прекрасны, и на них следы благосостояния, и былое счастье их ясно видно, но только они одеты в волосяную одежду, и у каждой из них висит на шее мешок, и глаза их плачут, и их сердца печальны. И вот я привёл их к тебе, чтобы ты их приютила и охранила от нищеты, так как они не достойны нищенства. И мы, если захочет Аллах, войдём из-за них в рай". - "Клянусь Аллахом, господин мой, ты внушил мне желание увидеть их. Где же они? - спросила Кут-аль-Кулуб. Ко мне их!" - сказала она старосте, и тот велел евнуху ввести женщин. И тогда Фитна и её мать вошли к Кут-аль-Кулуб.

И, увидев их (а они были прекрасны), она заплакала и воскликнула: "Клянусь Аллахом, это дети благосостояния, на них ясно видны следы богатства!"

И тут жена старосты сказала: "О госпожа, мы любим бедных и несчастных ради небесной награды, а этих, может быть, обидели стражники и отобрали их богатство и разрушили их жилище". И несчастные разразились сильным плачем и подумали о том, как они были богаты и как стали бедны и печальны, и вспомнили Ганима ибн Айюба, влюблённого, похищенного любовью, и, когда они Заплакали, Кут-аль-Кулуб заплакала вместе с ними. И они сказали: "Просим Аллаха, чтобы он нас свёл с тем, с кем мы хотим, это мой сын, чьё имя Ганим ибн Айюб". И, услышав эти слова, Кут-аль-Кулуб поняла, что эта женщина - мать её возлюбленного, а другая - его сестра. И она заплакала так, что лишилась чувств, а очнувшись, она обратилась к женщинам и сказала: "С вами не будет беды! Сегодняшний день - начало вашего счастья и конец вашего несчастья, - не печальтесь же..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сорок четвёртая ночь

Когда же настала сорок четвёртая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о Сорок четвёртая счастливый царь, что Кут-аль-Кулуб ночь сказал им: "Не печальтесь!", а потом она велела старосте взять их к себе в дом и сказать жене, чтобы она свела их в баню и одела в хорошую одежду и заботилась о них и почитала их крайним почётом. И дала ему немного денег. А на другой день Кут-аль-Кулуб села и поехала к дому старосты и вошла к его жене, а та поднялась и поцеловала ей руки и поблагодарила её за милость. И Кут-аль-Кулуб увидела, что жена старост сводила мать Ганима и его сестру в баню и переменила бывшую на них одежду, и следы благосостояния стали видны на них.

И она посидела, разговаривая с ними, некоторое время, а потом спросила жену старосты о больном, который у неё, и когда та ответила: "Он в том же положении", Кут-аль-Кулуб сказала: "Пойдёмте посмотрим на него и навестим его".

И она с женой старосты и мать с сестрой Ганима вошли к нему и сели подле него. И когда Ганим ибн Айюб, влюблённый, похищенный, услышал, что они упоминают о Кут-аль-Кулуб (а его тело стало худым и кости его размякли), дух вернулся к нему, и он поднял голову с подушки и позвал: "О Кут-аль-Кулуб!" И она посмотрела на него и вгляделась и узнала его и вскрикнула: "Да, о мой любимый!" И Ганим сказал ей: "Приблизься ко мне", а она спросила: "Быть может, ты Ганим ибн Айюб, порабощённый, похищенный?" И Ганим отвечал ей: "Да, это я", и тут она упала в обморок, а когда его сестра Фитна и его мать услышали их слова, они вскричали: "О радость!" - и упали без чувств.

А потом они очнулись, и Кут-аль-Кулуб сказала: "Слава Аллаху, который свёл нас с тобой и с твоей матерью и сестрой!" - и подошла к нему и рассказала обо всем, что случилось у неё с халифом.

"Я открыла правду повелителю правоверных, и он поверил моим словам и простил тебя, и в сегодняшний день он желает тебя видеть, - сказала она и добавила: - Он подарил меня тебе". И Ганим до крайности обрадовался этому. И Кут-аль-Кулуб сказала им: "Не двигайтесь, пока я не приду", - и тотчас же, в ту же минуту, поднялась и отправилась во дворец и привезла сундук, который она взяла из дома Ганима, и, вынув оттуда несколько динаров, дала их старосте и сказала: "Возьми эти деньги и купи для каждого из этих людей по четыре полных одежды из лучшей материи и двадцать платков и прочее, что им нужно". А потом она отвела их и Ганима в баню и велела их вымыть и приготовила им отвары и сок калгана и яблочной воды, когда они вышли из бани и надели одежды. И она провела у них три дня, кормя их куриным мясом с отварами и поя их водою с очищенным сахаром, а через три дня душа вернулась к ним, и она свела их в баню вторично и, когда они вышли, переменила на них одежду и оставила их в доме старосты, а сама уехала во дворец.

И она попросила у халифа разрешения войти, и халиф позволил ей, и, войдя, она поцеловала перед ним землю и осведомила его об этом деле и о том, что появился её господин, Ганим ибн Айюб, влюблённый, похищенный, и его мать и сестра тоже явились.

И, услышав слова Кут-аль-Кулуб, халиф сказал евнухам: "Ко мне с Ганимом!" И Джафар отправился к нему, а Кут-аль-Кулуб опередила его и, войдя к Ганиму, сказала ему: "Халиф послал к тебе и требует тебя пред лицо своё". И она научила его быть красноречивым в речах и укрепить свою душу и говорить мягко, и одела его в роскошное платье и дала ему динары во множестве и сказала: "Будь очень щедр к приближённым халифа, когда будешь входить к нему".

И вдруг Джафар приблизился к нему на своём нубийском муле, и Ганим поднялся и встретил его и приветствовал и поцеловал перед ним землю, и звезда его счастья появилась и засияла. И Джафар взял его, и они долго ехали, он и Джафар, пока не вошли к повелителю правоверных. И когда они предстали перед ним, Ганим взглянул на везирей, эмиров" придворных, наместников, вельмож правления и обладателей могущества и высказался нежно и красноречиво, а затем он взглянул на халифа и, склонив голову к земле, произнёс такие стихи:

"Да будешь жив, о владыка высший саном,
Чьих подарков ряд и даров течёт чредою!
Не хотят они никого другого из кесарей
Видеть в месте сём, ни владык дворца Хосроев,

И цари слагают в пыли порогов палат его,
При приветствии, драгоценные короны,
А когда посмотрят они глазами в лицо ему,
Припадают в страхе к земле они брадою.

И приносят им заодно с прощеньем хоромы те,
И высокий чин, и султана сан преславный.
Для войск твоих тесны пустыни и мир людей -
Так разбей же лагерь в высотах ты Сатурна.

Да хранит тебя повелитель всех своей силою -
Ты душою твёрд и в делах своих расчётлив.
И всю гладь земли ты покрыл справедливостью,
И равняешь ею и дальних ты и близких".

И когда он окончил свои стихи, халиф возвеселился, и ему понравилось красноречие языка Ганима и нежность его выражений..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сорок пятая ночь

Когда же настала сорок пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что халифу понравилось красноречие и стихи и нежность выражений Ганима, и он сказал ему: "Приблизься ко мне!" И когда Ганим приблизился, халиф молвил: "Изъясни мне твою историю и осведоми меня о твоём деле". И Ганим сел и рассказал халифу о том, что случилось с ним в Багдаде; как он спал в гробнице и взял сундук у негров, когда они ушли, и поведал ему обо всем, что случилось, с начала до конца, - а в повторении нет пользы.

Халиф, узнавши, что Ганим говорит правду, наградил его и приблизил к себе и сказал: "Очисти меня от ответственности!" И Ганим снял с него ответственность и сказал: "О владыка султан, поистине раб и то, чем владею г его руки, принадлежат господину его". И халиф возрадовался. А потом он велел отвести Ганиму дворец и назначил ему выдачи и жалованья и дары многие, и затем перевёл его туда и перевёл его сестру и мать. И халиф прослышал о сестре его, Фитне, что она по красоте - искушение, и посватал её у Ганима, а Ганим сказал ему: "Она твоя служанка, а я твой раб". И халиф поблагодарил его и дал ему сто тысяч динаров. И он вызвал свидетелей и судью, и обе записи написали в один день, то есть запись халифа и Фитны и запись Ганима ибн Айюба с Кут-аль-Кулуб. И халиф с Ганимом вошли к своим жёнам в одну и ту же ночь. А наутро халиф приказал занести в летопись все, что случилось с Ганимом по его рассказу, с начала до конца, и на вечные времена сохранить в казне, чтобы читал тот, кто придёт после него, и изумлялся бы превратностям судеб, и вручил бы дела свои творцу ночи и дня.

Но это нисколько не удивительнее повести о царе Омаре ибн ан-Нумане и его сыне Шарр-Кане, и другом его сыне, Дау-аль-Макане, и о случившихся с ними чудесах и диковинах".

Повесть о царе Омаре ибн ан-Нумане и его сыне ШаррКане, и другом сыне Дау-аль Макане, и о случившихся с ними чудесах и диковинах (ночи 45-145)

А какова их повесть?" - спросил царь.

И Шахразада сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что был в городе Мира, в славное халифство Абдаль-Мелика ибн Мервана, царь, которого звали Омар ибн ан-Нуман. Он был из великих властителей и покорил царей - Хосроев и кесарей, и нельзя было греться у его огня. И не гонялся с ним никто на ристалище, и когда он был гневен, из ноздрей его вылетали искры. Он овладел всеми землями, и Аллах подчинил ему всех рабов своих, и веления его исполнялись во всех городах, а войска его достигли отдалённейших краёв. И вошли под власть его и восток и запад и то, что меж ними, - и Хинд, и Синд, и Китай; и земля аль-Хиджаз и страна аль-Пемен; и острова Индии и Китая; и страны севера; Диар-Бекр и земля Мерных и острова морей, и все, какие есть на земле, знаменитые реки, - Сейхун и Джейхун, Нил и Евфрат.

И он послал своих послов в отдалённейшие города, чтобы они принесли ему верные сведения, и они вернулись и рассказали о том, что там справедливость, повиновение и безопасность, и люди молятся за султана Омара ибн ан-Нумана. Вот! А Омар ибн ан-Нуман, о царь времени, обладал великою знатностью, и к нему везли дары и редкости и подать изо всех мест.

И был у него сын, которого он назвал Шарр-Каном, и был он более всех людей похож на него, и вырос он как бедствие из бедствий судьбы, и покорял доблестных и уничтожал соперников. И отец полюбил его великою любовью, больше которой не бывает, и поручил ему царствовать после себя. И Шарр-Кан рос и достиг возраста мужей, и стало ему двадцать лет жизни, и Аллах подчинил ему всех рабов - такова была сила его ярости и суровости. А у отца его Омара ибн ан-Нумана было четыре жены, согласно Книге и установлениям, но только ему не было дано от них сына, кроме Шарр-Кана, который был от одной из них, а остальные были бесплодны, и ни от одной из них он не имел ребёнка.

А вместе с этим у него было триста шестьдесят наложниц, по числу дней в году у коптов, и эти наложницы были из всех народов, и он устроил для каждой из них комнату (а эти комнаты были внутри дворца), и выстроил двенадцать дворцов, по числу месяцев в году, и сделал в каждом дворце тридцать комнат, так что всех комнат стало триста шестьдесят. И он поселил этих невольниц в тех комнатах и назначил каждой из наложниц одну ночь, которую он проводил у неё, и он приходил к ней только через целый год, и так он провёл некоторое время.

И его сын Шарр-Кан прославился во всех странах, и отец его радовался ему, и сила его увеличилась, и он преступил границы и возгордился и завоевал крепости и земли. И по предопределённому велению было так, что одна невольница из невольниц Омара ибн ан-Нумана понесла. И тягота её стала известна, и царь узнал об этом и обрадовался великою радостью и сказал: "Быть может, будут все мои дети и моё потомство мужским!" И он отметил время, когда она понесла, и стал ей оказывать благоволение.

И Шарр-Кан узнал об этом и сделался озабочен, и ему показалось великим это дело, и он сказал: "Явится тот, то будет оспаривать у меня царство! Если эта невольница родит дитя мужского пола, я убью его". Но мысли эти он скрыл в своей душе. Вот что было с Шарр-Каном.

Что же касается невольницы, то это была румийка, и её прислал в подарок царь румов, властитель Кайсарки, и прислал вместе с нею редкости во множестве. А имя её было Суфия, и была она прекраснее всех невольниц и красивее их лицом, и она лучше их всех соблюдала свою честь и обладала в избытке умом и блестящею прелестью. И она прислуживала царю в ту ночь, которую он проводил у неё, и говорила ему: "О царь, я желала бы от господа небес, чтобы он тебя наделил от меня ребёнком мужского пола, и я могла бы хорошо воспитать его и старательно образовать и уберечь".

А царь радовался, и её слова нравились ему. И она поступала так, пока не исполнились её месяцы, и тогда она села на седалище родов, а во время беременности она была праведна и хорошо соблюдала благочестие и молила Аллаха, чтобы он наделил её здоровым ребёнком и облегчил ей роды, и Аллах принял её молитву. А царь поручил евнуху сообщить ему, кого она родит: дитя мужского пола или женского. И сын его Шарр-Кан также послал кого-то, чтобы осведомить его об этом.

И когда Суфия родила, повитухи осмотрели новорождённого, и оказалось, что эта девочка с лицом яснее месяца. И они сообщили о ней присутствующим, и посланец царя воротился и рассказал ему, и посланец Шарр-Кана тоже рассказал ему об этом, и тот обрадовался великою радостью. А когда евнухи ушли, Суфия сказала повитухам: "Подождите со мною немного, я чувствую во внутренностях ещё что-то другое!" И она застонала, и роды пришли к ней вторично, но Аллах помог ей, и она родила второго младенца, и, когда повитухи осмотрели его, они увидали, что это дитя мужского пола, похожее на луну, с сияющим лбом и румяными, розовыми щеками.

И невольница, и слуги, и челядь обрадовались ему, а также и все, кто присутствовал при этом, и Суфия выкинула послед, а во дворце уже поднялись крики радости, и остальные невольницы услыхали и позавидовали ей.

И эта весть дошла до Омара ибн ан-Нумана, и он возвеселился и обрадовался и, поднявшись, вышел и поцеловал Суфию в голову и посмотрел на новорождённого, а затем он склонился над ним и поцеловал его. А невольницы забили в бубны и заиграли на инструментах, и царь повелел, чтобы новорождённого назвали Дау-альМакан, а сестру его - Нузхат-аз-Заман. И его приказанию последовали и ответили вниманием и повиновением, и царь назначил младенцам, чтобы ходить за ними, кормилиц, и слуг, и челядь, и нянек и установил им выдачи сахара, напитков, масел и прочего, что описать бессилен язык.

И жители Багдада услышали о том, какими наделил Аллах паря детьми, и город украсился, и стали бить в литавры, и эмиры, везири и вельможи царства пришли и поздравили царя Омара ибн ан-Нумана с сыном Дау-аль-Маканом и дочерью Нузхат-аз-Заман. И царь благодарил их за это и наградил их и умножил им свои милости, одаряя их, и облагодетельствовал присутствующих, приближённых и простых. И в таком положении он пребывал, пока не прошло четыре года, и через каждые несколько дней он спрашивал о Суфии и её детях, а после четырех лет он приказал перенести к ней множество драгоценностей, одежд и украшений и денег и поручил ей воспитать детей и хорошо обучить их.

И при всем этом царевич Шарр-Кан не знал, что его отцу Омару ибн ан-Нуману было дано дитя мужского пола, и не ведал, что у его отца есть ребёнок, кроме Нузхат-аз-Заман, и от него скрывали сведения о Дау-аль-Макане, пока не прошли года и дни, а он был занят битвами с храбрецами и поединками с витязями. И вот в один из дней царь Омар ибн ан-Нуман сидит, и к нему входят придворные и, целуя землю меж его рук, говорят ему: "О царь, к нам пришли послы от царя румов, властителя Кустантынии великой, и они желают войти к тебе и предстать меж твоих рук. И если царь разрешит им войти, мы введём их, а иначе - нет возражения его приказу".

И царь разрешил им сойти, и когда они вошли, склонился к ним и встретил их и спросил, кто они и какова причина их прибытия, и гонцы поцеловали землю меж его рук и сказали: "О великий царь, щедрый на руку, Знай, что нас послал к тебе царь Афридун, властитель стран греческих и войск христианских, пребывающий в царстве аль-Кустантынии. Он извещает тебя, что ныне он ведёт жестокую войну с упорным гордецом - властителем Кайсарии, и причина этому в том, что одному из царей арабов случилось в древние времена, в один из своих походов, найти клад времён аль-Искандера, и он перевёз оттуда богатства неисчислимые, и среди того, что он нашёл, было три круглых драгоценных камня, величиною с яйцо страуса, и были они из россыпи белых, чистых камней, которым не найти равных. И на каждом камне были вырезаны греческими письменами дела тайные и им присущи многие полезные свойства и особенности, и одно из этих свойств то, что всякого младенца, на чью шею повесят один из этих камней, не поразит болезнь, пока этот камень будет висеть на нем, и не застонет он, и его не залихорадит.

И когда он нашёл их и наложил на них руку и узнал, какие были в них тайны, он послал царю Афридуну в подарок некоторые редкости и деньги и, между прочим, эти три камня. И снарядил два корабля, на одном из которых были деньги, а на другом - люди, чтобы охранять эти подарки от случайных встреч в море. Но он знал, что никто не властен задержать его корабли, так как он царь арабов, и в особенности потому, что путь кораблей, на которых подарки, пролегает по морю, входящему в царство царя аль-Кустантынии, и эти корабли направляются к нему, а на побережье этого моря нет никого, кроме подданных великого царя Афридуна.

И когда корабли были снаряжены, они поплыли и приблизились к нашим странам, и к ним вышли какие-то разбойники из этой земли, и среди них были войска от властителя Кайсарии. И они взяли все бывшие на кораблях редкости, и деньги, и сокровища, и три драгоценных камня, и перебили людей, и об этом узнал наш царь и послал на них войска, но они сломили его, и тогда он послал на них второе войско, сильнее первого, но и его также они обратили в бегство, и царь разгневался и поклялся, что непременно выйдет на них сам со всеми своими войсками и не вернётся от них, пока не превратит Кайсарию армян в развалины и не оставит их землю и все страны, которыми правит их царь, разрушенными.

И желаем мы от владыки века и времени, царя Омара ибн ан-Нумана, властителя Багдада и Хорасана, чтобы он поддержал нас своим войском, дабы досталась ему слава, и наш царь прислал тебе с нами подарки всякого рода и просит, чтобы царь сделал ему милость, приняв их, и оказал бы ему милостивую помощь. И потом посланцы облобызали землю меж его рук..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сорок шестая ночь

Когда же настала сорок шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что войска и посланцы, прибывшие от царя аль-Кустантынии, облобызали землю меж рук царя Омара ибн ан-Нумана, рассказав ему обо всем, и выложили ему подарки. А подарками были: пятьдесят невольниц из лучших земель румов и пятьдесят невольников, на которых были парчовые кафтаны с поясами из золота и серебра. И у каждого невольника в ухе было золотое кольцо с жемчужиной, ценою в тысячу мискалей золота, и у невольниц также и на них были одежды, которые стоили больших денег. И, увидав их, царь принял их и обрадовался и велел оказать почёт посланцам.

И он обратился к своим везирям и посоветовался с ними о том, что ему делать, и из среды их поднялся один везирь, - а это был дряхлый старец, по имени Дандан, - и поцеловал землю меж рук царя Омара ибн ан-Нумана и сказал: "О царь, самое лучшее в этом деле, чтобы ты снарядил большое войско, и поставил во главе его твоего сына Шарр-Кана, а мы будем перед ним слугами. И так поступить, по-моему, всего лучше по двум причинам: вопервых, царь румов прибег к твоей защите и прислал тебе подарки, которые ты принял. А вторая причина та, что враг не отважится вторгнуться в наши земли, и, если твоё войско защитит царя румов и будет разбит его враг, это дело припишут тебе, и оно станет известно во всех землях и странах, и в особенности, когда весть об этом дойдёт до морских островов и об этом прослышат жители Магриба, они понесут тебе дары, редкости и деньги".

Услышав это, царь остался доволен речами своего везиря и нашёл их правильными и наградил его и сказал: "С подобными тебе советуются цари, и должно тебе быть в передовых войсках, а моему сыну Шарр-Кану в задних рядах войск!" И потом он велел призвать своего сына Шарр-Кана, и тот, явившись, поцеловал землю меж рук своего отца и сел, и царь рассказал ему об этом деле и поведал, что сказали посланцы и что высказал везирь Дандан. И он приказал ему приготовиться и снарядиться в путь и не перечить везирю Дандану в том, что тот будет делать, и велел ему выбрать из своих войск десять тысяч всадников в полном вооружении, стойких в боях и тяготах. И Шарр-Кан последовал тому, что сказал ему отец Омар ибн ан-Нуман, и тотчас же поднялся и выбрал из своих войск десять тысяч всадников. А потом он пошёл в свой дворец и сделал смотр войскам и роздал им деньги и сказал: "Срок вам три дня", и они поцеловали землю меж его рук, покорные его приказу, и ушли от него и принялись готовиться и снаряжаться.

А Шарр-Кан вошёл в кладовые с оружием и взял вес, что было ему нужно из доспехов и вооружения, после чего направился в конюшни и выбрал коней, меченых и других. Так они проводи три дня, и потом войска вступили в окрестности города Багдада. И Омар ибн анНуман вышел, чтобы проститься со своим сыном ШаррКаном, и тот поцеловал перед ним землю, и царь подарил ему семь мешков денег. И, обратившись к везирю Дандану, он поручил ему войска своего сына Шарр-Кана, и везирь поцеловал землю меж его рук и ответил ему вниманием и повиновением. И царь обратился к своему сыну Шарр-Кану и велел ему советоваться с везирем обо всех делах, и Шарр-Кан согласился на это, а его отец вернулся и вошёл в город.

И после этого Шарр-Кан велел начальникам сделать смотр, и они выстроили войска, а числом было их десять тысяч всадников, кроме тех, что следовали за ними. И потом войска тронулись и забили барабаны, и зазвучали трубы, и развернулись знамёна и стяги. И царевич ШаррКан поехал, и везирь Дандан был рядом с ним, а знамёна трепетали над их головами. И они двигались без остановки, предшествуемые послами, пока день не повернул на закат и не приблизилась ночь. И тогда они спешились и отдохнули и провели эту ночь, а когда Аллах засветил утро, они сели на коней и поехали, ускоряя ход, в течение двадцати дней, а послы указывали им дорогу. А на двадцать первый день они подошли к долине, распространившейся во все стороны, обильной деревьями и растениями и обширно раскинувшейся. И прибытие их в эту долину случилось ночью. И Шарр-Кан приказал им спешиться и оставаться в этой долине три дня, и войска спешились и разбили палатки, и воины рассеялись направо и налево. Везирь Дандан, а с ним послы Афридуна, властителя аль-Кустантынии, расположился среди этой долипы. А что до царя Шарр-Кана, то он, когда войско прибыло, постоял некоторое время, пока все не спешились и не рассеялись по долине. А потом он отпустил поводья своего коня и хотел осмотреть эту долину и нести охрану сам, следуя наставлениям отца, - они ведь подошли к стране румов, к земле врага. И он отправился один, приказав сначала своим невольникам и приближённым расположиться подле везиря Дандана, и ехал на своём коне по краю долины, пока не прошло четверти ночи.

И Шарр-Кан устал, и сон одолел его, и он был не в силах даже понукать своего коня, а у него была привычка спать на коне. И когда сон налетел на него, он уснул, и конь нёс его, не останавливаясь, до полуночи и вошёл о какую-то рощу, а в этой роще было много деревьев. И Шарр-Кан не проснулся, пока его конь не ударил копыюм о землю. Только тогда Шарр-Кан пробудился и увидел себя среди деревьев, и месяц взошёл над ним и осветил оба края неба. И Шарр-Кан пришёл в недоумение, увидав себя в этом месте, и произнёс слова, говорящий которые не смутится, то есть: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!" И пока он пребывал в таком состоянии, страшась диких зверей, вдруг лунный свет распространился над лугом, подобным одному из лугов рая, и он услышал прекрасные речи и громкий шум и смех, пленяющий умы мужей.

И царь Шарр-Кан сошёл со своего коня и привязал его в деревьях и шёл, пока не приблизился к струящемуся потоку воды. И тут он услышал слова женщины, говорившей по-арабски: "Клянись мессией, нехорошо это от вас! Всякую, кто произнесёт одно слово, я повалю и скручу поясом! Вот!" А Шарр-Кан шёл на голоса и дошёл до конца этого места и вдруг видит: течёт река, порхают птицы, носятся лани и играют звери. А птицы на разных языках изъясняют свойства счастья. И это место было оплетено разными растениями, как сказал о нем кто-то из описывающих его в таком двустишии:

Тогда лишь прекрасен мир, когда вся земля цветёт
И воды поверх неё текут безудержно.
Творение господа, великого, властного,
Дары нам дающего и всякую милость.

И Шарр-Кан взглянул на это место и видит: там монастырь, а в монастыре - крепость, возвышающаяся в воздухе, в сиянии месяца, а посредине крепости - река, из которой вода течёт в эти сады, и тут же - женщина, а перед нею десять невольниц, подобных месяцам, одетых: ь одежды и украшения, ошеломляющие взор. И все они были такие, как сказано о них в таких стихах:

Луг сияет - так там много
Дев прекрасных, белоснежных.
Он красивей и прекрасней
От невиданных красавиц.

Все невинные коварны,
Полны неги и жеманства,
Распускают вольно кудри,
Что кистям лозы подобны.

И чаруют всех очами, Что кидают метко стрелы.
Горделивы, смертоносны Для мужей они могучих.

И Шарр-Кан посмотрел на этих десять девушек и увидел среди них красавицу, подобную полной луне, с чёрными волосами, блестящим лбом, большими глазами и вьющимися кудрями, совершённую по существу и по свойствам, как сказал о ней поэт в таких стихах:

Сияет нам она чарующим взором
И станом стыдит своим самхарские копья.
Она появляется с лицом нежно-розовым,
И прелесть красот её во всем разнородна.

И кажется, будто прядь волос над челом её -
Мрак ночи, спустившийся на день наслажденья.

И Шарр-Кан услышал, как она говорила невольницам: "Подойдите, чтобы я поборолась с вами, раньше чем скроется месяц и придёт утро". И каждая из них подходила к девушке, и та сразу же повергала её на землю, и скручивала ей руки поясом. И она до тех пор боролась с ними и валила их, пока не поборола всех.

И тогда к девушке обратилась старуха, стоявшая перед ней, и эта старуха сказала ей, как бы гневаясь на неё: "О развратница, ты радуешься тому, что поборола девушек, я вот старуха, а повалила их сорок раз. Чего же ты чванишься? По если у тебя есть сила, чтобы побороться со мной, поборись, и я встану и положу твою голову между твоими ногами". И девушка с виду улыбнулась, хотя внутренне исполнилась гнева на неё, и встала и сказала: "О госпожа моя, Зат-ад-Давахи, заклинаю тебя мессией, будешь ли ты бороться вправду, или ты шутишь со мной?" И она ответила: "Да..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сорок седьмая ночь

Когда же настала сорок седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда девушка спросила Зат-ад-Давахи: "Заклинаю тебя мессией, будешь ли ты бороться вправду, иди ты шутишь со мной?" - та ответила: "Напротив, я буду с тобой бороться вправду", а Шарр-Кан смотрел на них.

"Вставай бороться, если у тебя есть сила", - сказала девушка. И когда старуха услышала это, она разгневалась сильным гневом, и волосы на её теле поднялись, точно иглы ежа, а потом она вскочила, и девушка поднялась к ней, и старуха воскликнула: "Клянусь мессией, я буду с тобой бороться только обнажённой, о развратница!"

А затем старуха взяла шёлковый платок, развязала свою одежду и, сунув руки под платье, сняла его со своего тела, после чего она скрутила платок и обвязала его вокруг пояса и стала похожа на плешивую ифритку или пятнистую змею. И она обратилась к девушке и сказала: "Сделай так же, как я сделала!" И при всем этом ШаррКан смотрел на них, и вглядывался в уродливый образ старухи и смеялся.

И когда старуха сделала это, девушка, не торопясь, поднялась и, взял йеменский платок, дважды обвязалась им и засучила свои шальвары, так что стала видна пара ног из мрамора и над ними хрустальный холм, мягкий и блестящий, и живот, как бы усеянный анемонами, из складок которого веяло мускусом, и груди с сосками, подобные паре плодов граната.

И старуха склонилась к ней, и они схватились друг с другом. И Шарр-Кан поднял голову к небу и стал молиться Аллаху, чтобы девушка победила старуху. И девушка забралась под старуху и, взяв её левой рукой за перевязь на поясе, а правой рукой за шею и горло, подняла её на руках, и старуха стала вырываться из её рук, желая освободиться, и упала на спину, и её ноги поднялись вверх, так что при свете луны стали видны её волосы. И она пустила два ветра, один из которых зарылся в землю, а другой дымом поднялся к небу. И Шарр-Кан стал так смеяться над нею, что упал на землю, а затем он встал, обнажил меч и повернулся направо и налево, но не увидал никого, кроме старухи, брошенной на спину.

И Шарр-Кан подумал про себя: "Не солгал тот, кто назвал тебя Зат-ад-Давахи! Это случилось, хотя ты знала, какова со сила с другими". А затем он приблизился к ней, чтобы послушать, что произойдёт между ними.

И девушка подошла к старухе и накинула на неё тонкий шёлковый плащ и одела её в её платье и извинилась перед ней, говоря: "О госпожа моя Зат-ад-Давахи, я хотела только повалить тебя и не хотела всего того, что с то Зою случилось, но ты выскользнула у меня из рук. Да будет же слава Аллаху за спасение!" Но старуха не дала ей ответа и встала и ушла от стыда, и шла до тех пор, пока не скрылась с глаз, и невольницы остались, брошенные, связанные, а девушка стояла одна.

И Шарр-Кан проговорил про себя: "Всякому уделу есть причина. На меня напал сон, и конь привёл меня в это место только из-за моего счастья. Быть может, эта девушка и те, что с нею, будут мне добычей". И он направился к коню и сел на него и ударил его ногою, и копь помчался с ним, как стрела, когда она слетела о лука, и в руках Шарр-Кана был его меч, вынутый из ножен, и юноша кричал: "Аллах велик!"

И когда девушка увидала его, она поднялась на ноги и стала на берег потока (а шириной он был в шесть локтей, по мерке рабочим локтем), и прыгнула и оказалась на другом берету. И она поднялась и крикнула, возвысив голос: "Кто ты, о человек? Ты прервал нашу радость, и, когда ты обнажил свой меч, ты словно ринулся на целое войско. Откуда ты и куда направляешься? Будь правдив в речах, ибо правдивость для тебя полезней, и не лги: лживость - качество скверных. Нет сомнения, что ты сбился в эту ночь с дороги и приехал в это моею, и спустись отсюда - величайшая для тебя удача. Ты сейчас находишься на лугу, и, если бы мы крикнули здесь один раз, к нам наверное пришли бы четыре тысячи патрициев. Скажи же нам, чего ты хочешь: если ты желаешь, чтобы мы тебя вывели на дорогу, мы выведем тебя, а если ты хочешь подарка, мы тебя одарим".

И, услышав её слова, Шарр-Кан ответил: "Я чужеземец, из мусульман; сегодня ночью я отправился один в поисках добычи и не нашёл добычи лучше этих десяти девушек в эту лунную ночь. Я возьму и приведу их к моим товарищам". - "Знай, - ответила ему девушка, - что до этой добычи тебе не добраться. Эти девушки, клянись богом, тебе не добыча! Не говорила ли я тебе, что ложь отвратительна?" - "Умен тот, кто поучается на примере другого", - отвечал Шарр-Кан. И она воскликнула: "Клянусь мессией, если б я не боялась, что от моих рук случится твоя гибель, я бы наверное закричала криком, от которого луг наполнился бы конными и пешими, по я жалею чужеземца. И если ты хочешь добычи, то я требую от тебя: сойди с коня и поклянись мне твоей верой, что ты не приблизишься ко мне ни с каким оружием. Мы с тобой поборемся, и если ты меня повалишь, клади меня на твоего коня и бери нас всех, как добычу. Если же повалю тебя я, ты будешь в моей власти. Поклянись же мне в этом, я боюсь от тебя обмана; ведь говорится в преданиях: раз вероломство врождённо, верить всякому - слабость. Если ты поклянёшься мне, я перейду на другую сторону и приду и подойду к тебе".

И Шарр-Кан, которому хотелось её захватить, сказал про себя: "Она не знает, что я витязь среди витязей". И затем он крикнул ей и сказал: "Бери с меня клятву, чем хочешь и тем, чему доверяешь, что я не пойду к тебе ни с чем дурным, пока ты не приготовишься и не скажешь мне: "Приблизься, чтобы мне побороться с тобой". И тогда я пойду, и если ты повалишь меня, то у меня есть деньги, чтобы себя выкупить, а если повалю тебя я, то это будет величайшая добыча!"

И девушка отвечала: "Я согласна на это". И ШаррКан, смутившись, воскликнул: "Клянусь пророком, - да благословит его Аллах и да приветствует, я тоже согласен". И тогда девушка сказала: "Поклянись же тем" кто вложил души в тела и дал людям законы, что ты мне не сделаешь никакого зла и только поборешься, а иначе ты умрёшь вне веры ислама". - "Клянусь Аллахом, - воскликнул Шарр-Кан, - если бы меня приводил к клятве кадий, то будь он даже кадием кадиев, он не взял бы с меня таких клятв!" - и он поклялся всем, чем она хотела, и привязал своего коня среди деревьев, будучи по гружён в море размышлений, и воскликнул: "Слава тому, кто сотворил её из ничтожной воды!" А затем ШаррКан укрепился и приготовился к единоборству и сказал девушке: "Переходи и переправься через реку!", но она ответила ему: "Нет мне к тебе переправы! Если хочешь, переправься ты ко мне". - "Я не могу этого сделать", - отвечал Шарр-Кан, и девушка сказала: "О юноша, я приду к тебе".

И затем она подобрала полы и прыгнула и оказалась подле него, на другом берегу реки. И Шарр-Кан приблизился к ней и склонился и захлопал в ладоши, но он был ошеломлён её красотой и прелестью, и видел образ, который выдубила листьями джиннов рука всемогущества и воспитала рука вышней заботливости, и обвевали его ветры счастья, и встретило при рождении счастливое сочетание звёзд.

И девушка подошла к нему и крикнула: "Эй, мусульманин, выступай бороться, прежде чем взойдёт заря!" и она обнажила руку, похожую на свежий сыр, и местность осветилась от неё. Вот! А Шарр-Кан впал в смущение и нагнулся и захлопал в ладоши, и она тоже захлопала в ладоши и влепилась в него, и он вцепился в неё. И они обнялись и схватились и стали бороться, и он положил руку на её худощавый бок, и его пальцы погрузились в складки её живота, и члены его расслабли, и он оказался у места желаний, и ей стало ясно, что Шарр-Кан ослаб, и он задрожал, как персидский тростник при порывистом ветре, и тогда девушка подняла его и ударила об землю и села ему на грудь задом, подобным песчаному холму, и Шарр-Кан перестал владеть своим умом. И девушка сказала ему: "О мусульманин, убиение христиан у вас дозволено, но что ты скажешь о том, чтобы быть лишённым жизни?" И Шарр-Кан отвечал: "О госпожа моя, что до твоих слов о лишении меня жизни, то оно, наверное, запретно, так как наш пророк Мухаммед, - да благословит его Аллах и да приветствует! - запретил убивать женщин, детей, старцев и монахов". - "Если вашему пророку было такое откровение, - отвечала девушка, - то нам должно вознаградить его за это. Вставай же, я дарю тебе твою душу, ибо не пропадает милость, оказанная человеку". И она поднялась с груди Шарр-Кана, и тот встал, отряхая со своей головы пыль от одной из обладательниц кривого ребра, а она наклонилась к нему и сказала: "Не смущайся! Как же так, что у того, кто вступает в землю румов, желая добычи, и помогает царям против царей, нет силы, чтобы защититься от обладательницы кривого ребра?" - "Это не от моей слабости, - отвечал Шарр-Кан, - и ты повалила меня не своей силой. Это красота твоя повергла меня. Если ты соблаговолишь ещё на одну схватку, это будет для меня милостью". И девушка засмеялась и сказала: "Я согласна на это, но невольницам уже наскучило быть связанными и устали их руки и бока. Лучше будет, если я развяжу их. Может быть, борьба с тобою в эту схватку Затянется".

И она подошла к невольницам и развязала им плечи и сказала им на языке румов: "Уйдите в такое место, где БЫ будете в безопасности, пока не пройдёт у этого мусульманина охота до вас". И невольницы ушли. И ШаррКан смотрел на них, а они глядели на обоих оставшихся. А затем оба они подошли друг к другу, и Шарр-Кан приложил свой живот к её животу, и когда его живот оказался на её животе и девушка почувствовала это, она подняла его на руках быстрее разящей молнии и кинула на землю, и он упал на спину, а девушка сказала ему: "Встань, я дарю тебе твою душу во второй раз. В первый раз я оказала тебе милости ради твоего пророка, ибо он объявил недозволенным убивать женщин, а во второй раз - ради твоей слабости и твоих юных лет и потому, что ты чужеземец. Но я дам тебе наставление: если есть в войске мусульман, пришедшем от Омара ибн ан-Омана и присланном им царю аль-Кустантынии, кто-нибудь сильнее тебя, пришли его ко мне и скажи ему обо мне, ибо борьба бывает разных родов и степеней и способов, например притворный способ, а также обгонки, и спешивание, и хватание за ноги, и кусанье за бедра, и рукопашный бой, и переплетенье ног".

"Клянусь Аллахом, о госпожа моя, - ответил Шарр-Кан (а его гнев на неё ещё усилился), - будь я мастер ас-Сафади, или мастер Мухаммед Кималь, или ибн ас-Садди в его лучшее время, я бы не запомнил всех этих способов, которые ты упомянула! Клянусь Аллахом, о госпожа моя, ты повалила меня не своей силой, но когда ты соблазнила меня своим задом (а мы, жители Ирака, любим крутые бедра), у меня не осталось ни ума, ни зоркости. Если ты хочешь со мной побороться так, чтобы мой ум был при мне, остаётся ещё лишь одна схватка по правилам этого ремесла, ибо моя живость вернулась ко мне в эту минуту".

И, услышав его слова, она сказала: "Чего ты хочешь достичь этой борьбой, о побеждённый? Иди сюда и знай, что этой схватки будет уже довольно".

И затем она нагнулась и призвала его на борьбу, и Шарр-Кан тоже нагнулся над нею и взялся уже не на шутку, остерегаясь ослабеть. И они поборолись немного, и девушка нашла в нем силу, которой она не знала в нем прежде, и сказала ему: "О мусульманин, ты решил быть осторожным?" - "Да, отвечал Шарр-Кан, - ты ведь знаешь, что мне осталась с тобою только эта схватка, а после каждый из нас уйдёт своей дорогой". И она засмеялась, и Шарр-Кан тоже засмеялся ей в лицо, а когда это случилось, девушка быстро схватила его за бедро, неожиданно для него, и бросила его на землю, так что он упал на спину. И тогда она стала над ним смеяться и сказала: "Ты ешь отруби? Или ты, как бедуинский колпак, валишься от толчка, или как надувной мячик падаешь от ветра? Горе тебе, злополучный!" Потом она сказала: "Иди к войску мусульман и пришли нам другого, так как ты мало стоек, и кричи о нас среди арабов и персов, турок и дейлемитов: пусть всякий, у кого есть сила, придёт к нам". И она прыгнула и оказалась на другой стороне потока и, смеясь, сказала Шарр-Кану: "Мне тяжело расставаться с тобой, о мой владыка! Уходи к твоим товарищам до утра, чтобы не пришли к тебе витязи и не взяли тебя на зубцы копий. А ты у тебя нет силы защититься от женщины, так как же ты защитишься от доблестных мужей?"

И Шарр-Кан пришёл в смущение и сказал ей (а она повернулась, уходя от него, и направилась к монастырю): "О госпожа, уйдёшь ли ты и оставишь ли влюблённого чужеземца несчастным с разбитым сердцем?" И она обернулась к нему, смеясь, и сказала: "Что тебе нужно? Я согласна на твою просьбу". - "Как могу я, вступив на твою землю и насладившись сладостью твоей милости, вернуться, не поев твоей пищи и твоих кушаний? Ведь я стал одним из твоих слуг", - сказал Шарр-Кан, и девушка ответила: "В милости отказывает только дурной! Пожалуй, во имя бога, на голове и на глазах! Садись на твоего коня и поезжай по берегу потока, напротив меня - ты у меня в гостях".

И Шарр-Кан обрадовался и поспешил к своему коню и сел и, не останавливаясь, ехал напротив неё (а она шла напротив него), пока не достиг моста, сделанного из тополевых брёвен, и там были блоки, подвешенные на железных цепях с замками на крючьях. И Шарр-Кан посмотрел на этот мост и вдруг видит: те невольницы, которые были с девушкой и боролись, стоят и ждут её. И, подойдя к ним, девушка заговорила с одной из них на языке румов и сказала: "Пойди к нему, возьми его коня за узду и переведи его к монастырю" И Шарр-Кан двинулся (а девушка перед ним) и переправился через мост, и его ум был ошеломлён тем, что он увидел, и он говорил себе: "О, если бы я это знал и если бы везирь Дандан был со мной в этом месте, чтобы могли его глаза посмотреть на эти красивые лица!"

И он обернулся к той девушке и сказал ей: "О диковина прелести, теперь у меня на тебя двойное право: право дружбы и право того, кто пришёл в твоё жилище и принял твоё гостеприимство. Я под твоей властью и руководством. Что, если бы ты соблаговолила поехать со мной в страну ислама, чтобы посмотреть на всех храбрых владык и узнать, кто я?" И девушка, услышав его слова, разгневалась на него и сказала: "Клянусь мессией, я считала тебя обладателем здравого ума, а теперь узнала, насколько испорчено твоё сердце! Как может быть для тебя допустимо сказать слово, восходящее к обману, и как я могу это сделать, зная, что, когда я окажусь у вашего царя Омара ибн ан-Нумана, я уже но вырвусь от пего? Ведь за его стенами и в его дворцах: нет подобной мне, хотя бы он был владетелем Багдада и Хорасана, у которого двенадцать дворцов, и в каждом дворце невольницы, по числу дней в году, а дворцов числом столько, сколько в году месяцев. И если я окажусь у него, он меня по устрашится, так как по вашей вере мы вам дозволены, как сказано в ваших книгах, которые говорят: то, чем завладели ваши десницы... Так как же ты говоришь мне такие слова! А что до твоих слов: "Ты посмотришь на доблестных мусульман", то, клянусь мессией, ты сказал слово неверное! Я видела ваше войско, когда вы приближались к нашей земле два дня тому назад. Когда вы подошли, я увидала, что вы построились не так, как строятся цари, и что вы просто - набранные шайки. Что же до твоих слов: "И ты и знаешь, кто я", то я сделаю тебе милость не ради твоего высокого сана, а поступлю так ради славы. Подобный тебе не говорит этого подобной мне, хотя бы ты был Шарр-Кан, сын Омара ибн ан-Нумана, который появился здесь в это время".

"А ты знаешь Шарр-Кана?" - спросил он её, и она сказала: "Да, и я Знала о его прибытии с войсками, число которых десять тысяч всадников, и это потому, что его отец Омар ибн ан-Нуман послал с ним его войско, чтобы поддержать царя аль-Кустантынии ". - "О госпожа моя, - сказал Шарр-Кан, - заклинаю тебя тем, что ты исповедуешь из твоей веры, расскажи мне о причине этого, чтобы мне стала ясна правда во лжи и то, на ком лежит вина за это".

И девушка ответила: "Клянусь твоей верой, если бы я не боялась, что распространится весть о том, что я из дочерей румов, я бы наверное подвергла себя опасности и вступила бы в единоборство с десятью тысячами всадников и убила бы их предводителя, везиря Дандана, и Захватила бы их вождя Шарр-Кана, и в этом не было бы позора для меня, но только я читала книги и изучила правила вежества по речениям арабов; я не буду хвалиться перед тобою доблестью, хотя ты видел моё знание, и искусство, и силу, и превосходство в борьбе. И если бы явился Шарр-Кан вместо тебя этой ночью и ему бы сказали: "Перескочи этот поток!" - он бы не мог этого сделать, и я бы хотела, чтобы мессия бросил его ко мне в этот монастырь, и я бы вышла к нему в виде мужа и взяла бы его в плен и заковала бы в цепи..." И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сорок восьмая ночь

Когда же настала сорок восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что христианская девушка сказала Шарр-Кану эти слова, которые он услышал, а именно: "Если Шарр-Кан попадётся мне в руки, я выйду к нему в виде мужа и закую его в цепи и оковы, после того как возьму его в плен в седле". И когда Шарр-Кан услышал эти слова, его взяла гордость и гнев и ревность витязей, и ему захотелось объявить ей о себе и броситься на неё, но её красота оттолкнула его от неё, и он произнёс:

"И когда свершит молодой красавец единый грех,
Приведут красоты ходатаев ему тысячу".

И девушка пошла, и Шарр-Кан за ней следом, и он посмотрел на спину девушки и видал её ягодицы, которые бились друг о друга, как волны в содрогающемся море, и произнёс такие стихи:

"Защитник в чертах её стирает все это её,
Сердца с ним считаются, когда бы вступился очи
Вглядевшись в неё, вскричал я вдруг в удивлении:
"Явилась луна в ту ночь, когда в полноте она.
И если б боролся с ней царицы Билкис ифрит,
Хоть славен он силою, в минуту сражён бы был".

И они шли, не останавливаясь, пока не достигли сводчатых ворот, своды которых были из мрамора, и девушка открыла ворота и вошла, и Шарр-Кан с нею, и они пошли по длинному проходу, со сводчатым потолком в виде десяти арок, и под каждой аркой был светильник из хрусталя, горевший, как луч огня. И невольницы встретили девушку в конце прохода с благовонными свечами, и на головах их были повязки, вышитые драгоценными камнями всевозможных родов. И она пошла, предшествуемая невольницами, а Шарр-Кан шёл сзади, пока они не достигли монастыря, и Шарр-Кан увидел, что в этом монастыре кругом стоят ложа, одно против другого, и над ними опущены занавеси, окаймлённые золотым шитьём, а пол монастыря выстлан пёстрым мрамором разных сортов, и посредине его водоём с водою, в котором двадцать четыре золотых фонтана, и из них бьёт вода, подобная серебру.

А на возвышении Шарр-Кан увидел ложе, устланное царским шёлком, и девушка сказала ему: "Взойди, о мой владыка, на это ложе".

И Шарр-Кан взошёл на ложе, а девушка удалилась и некоторое время отсутствовала, и Шарр-Кан спросил о ней кого-то из слуг, и ему сказали: "Она ушла в свою опочивальню, а мы будем прислуживать тебе, как она нам велела". Потом они подали ему диковинные кушанья, и он ел, пока не насытился, а после этого ему принесли золотой таз и кувшин из серебра, и он помыл руки, а душа его была с его войском, так как он не знал, что случилось с ним после него, и ему вспомнилось также, что он забыл наставления своего отца. И он находился в неведении и раскаивался в том, что сделал, пока не взошла заря и не явился день. И тогда он стал вздыхать и печалиться о своих поступках и погрузился в море дум, и произнёс:

"Рассудка не лишён был я, - ныне же
В смущенье я.
Что делать мне, как мне быть?
Когда б любовь совлек с меня кто-нибудь,
Я б сам силён и властен был здравым стать,
Душа моя от страсти с пути сошла, -
Люблю! В беде Аллах лишь поможет мне".

И когда он окончил свои стихи, вдруг показалось большое шествие. Посмотрев, он увидал больше чем двадцать невольниц, подобных месяцам, окружавших ту девушку, а она среди них была как луна меж звёзд. И они заслоняли эту девушку, на которой была царская парча, а стан её был повязан затканным поясом, шитым разными драгоценными камнями, и этот пояс сжимал её бока, и выставлял её ягодицы, так что они были подобны холму из хрусталя под веткой из серебра, а груди её походили на пару плодов граната. И когда Шарр-Кан увидал это, его ум едва не улетел от радости, и забыл он своё войско и своего везиря. И он всмотрелся в её голову, и увидал на ней сетку из жемчужин, перемежающихся с разными драгоценными камнями, и невольницы справа и слева от неё принимали её полы, а она кичливо покачивалась. И тут Шарр-Кан вскочил на ноги, увидя её красоту и прелесть, и закричал: "Берегись, берегись этого пояса!" А затем он произнёс такие стихи:

"О, гибкая, с тяжёлыми бёдрами,
Гибка она, и грудь её нежна.
Таит она любовь спою тщательно, -
Но чувств своих таить я не буду.
Ряд слуг её идёт, за ней следуя:
Жемчужины на нити и порознь".

И девушка долгое время смотрела на него, и вновь и вновь на пего взглядывала, пока не удостоверилась, кто он, и не узнала его, и тогда она сказала, после того как подошла к нему: "Это место озарено и освящено тобой, о Шарр-Кан! Какова была твоя ночь, о богатырь, после того, как мы ушли и оставили тебя? Ложь для царей недостаток и порок, в особенности для царей великих, - продолжала она. - Ты Шарр-Кан, сын царя Омара ибн ан-Нумана, не скрывай же твоей тайны и твоего положения и но Заставляй меня после этого ничего слушать, кроме правды, ибо ложь порождает ненависть и вражду. Стрела судьбы пронзила тебя, и тебе надлежит покориться и быть довольным".

И когда она сказала это, Шарр-Кан не мог отрицать и подтвердил правдивость её слов и сказал: "Я Шарр-Кан, сын Омара ибн ан-Нумана, которого подвергла пытке судьба и закинула в это моею; делай же теперь что хочешь".

И девушка опустила голову к земле на долгое время, а потом обратилась к Шарр-Кану и сказала: "Успокой свою душу и прохлади свои глаза, ты мой гость, и между тобою и нами есть хлеб и соль. Ты под моей защитой и покровительством, будь же спокоен! Клянусь мессией, если бы обитатели земли пожелали повредить тебе, они бы наверное не достигли до тебя раньше, чем изошёл бы из-за тебя мой дух! Ты под охраной мессии и моей охраной".

И она села возле него и стала с ним забавляться, пока его страх не рассеялся и он не понял, что если бы у неё было желание убить его, она бы наверное это сделала прошлой ночью. А потом она заговорила с одной из невольниц на языке румов, и та на некоторое время скрылась и потом пришла к ней, и с ней была чаша и столик с кушаньями. По Шарр-Кан медлил есть и подумал про себя: "Быть может, она что-нибудь положила в это кушанье". И девушка поняла его тайные мысли и сказала: "Клянусь мессией, это не так, и в этом кушанье нет ничего из того, что ты подозреваешь! И если бы у меня было желание тебя убить, я бы уже убила тебя к этому времени". И она подошла к столику и съела от каждого кушанья кусочек, и тогда Шарр-Кан стал есть, и девушка обрадовалась и ела с ним, пока они не насытились. И они вымыли руки, а вымыв руки, девушка поднялась и велела невольнице принести цветы и сосуды для питья, - золотые, серебряные и хрустальные, - и чтобы питьё было всевозможных и разнообразных видов и качеств, и невольница принесла ей все, что она потребовала. И девушка наполнила первый кубок и выпила его раньше ШаррКана, так сделала и с кушаньем, а затем она наполнила кубок вторично и подала Шарр-Кану, который его выпит, и сказала ему: "О мусульманин, посмотри, каково тебе в приятнейшей и сладостнейшей жизни". И она до тех пор пила с ним и поила его, пока его разумение не исчезло..." И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сорок девятая ночь

Когда же настала сорок девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка до тех пор пила и поила Шарр-Кана, пока его разумение не исчезло от вина и от опьянения любовью к ней, а потом она сказала невольнице: "Марджана, подай нам какиенибудь музыкальные инструменты". И невольница отвечала: "Слушаю и повинуюсь!" - и, скрывшись на мгновение, принесла дамасскую лютню, персидскую арфу, татарскую флейту и египетский канун. И девушка взяла лютню, настроила её и, натяну шли струны, запела под псе нежным голосом, мягче ветерка и слаще вод Таснима, идущим от здравого сердца, и произнесла такие стихи:

"Аллах да простит очам твоим! Сколько пролили
Они крови любящих и сколько метнули стрел!
Я чту тех возлюбленных, что злы были с любящим, -
Запретно жалеть его и быть сострадательным.
Да будет здоров глаз тех, кто ночь по тебе не спал,
И счастливо сердце тех, кто страстью к тебе пленён!
Судил ты убить меня - ведь ты повелитель мой, -
И жизнью я выкуплю судью и властителям.

И потом каждая из невольниц поднялась со своим инструментом и стала говорить под него стихи на языке румов. И Шарр-Кан возликовал. А после этого девушка, их госпожа, тоже запела и спросила его: "О мусульманин, разве ты понял, что я говорю?" - и Шарр-Кан ответил: "Нет, по я пришёл в восторг лишь из-за красоты твоих пальцев", а девушка засмеялась и сказала: "Если я спою тебе по-арабски, что ты станешь делать?" - "Я не буду владеть моим умом!" - воскликнул Шарр-Кан, и она взяла лютню и, изменив напев, произнесла:

"Вкусить разлуку так горько,
И будет ли тут терпенье?
Представилось мне три горя:
Разлука, даль, отдаленье!
Красавца люблю - пленён я
Красой, и горька разлука"

А окончив свои стихи, она посмотрела на Шарр-Кана и увидела, что Шарр-Кан исчез из бытия, и он некоторое гремя лежал между ними брошенный и вытянутый во всю длину, а потом очнулся и вспомнил о пенни и склонился от восторга. И они стали пить и играли и веселились до тех пор, пока день не повернул к закату и ночь не распустила крылья. И тогда она поднялась в свою опочивальню, и Шарр-Кан спросил о ней, и ему сказали: "Она ушла в опочивальню", а он воскликнул: "Храпи и оберегай её Аллах!"

А когда наступило утро, невольница пришла к нему и сказала: "Моя госпожа зовёт тебя к себе". И Шарр-Кан поднялся и пошёл за нею, и когда он приблизился к помещению девушки, невольницы ввели его с бубнами и свирелями, и он дошёл до большой двери из слоновой кости, выложенной жемчугом и драгоценными камнями. И они вошли туда и увидели другое обширное помещение, в возвышенной части которого был большой портик, устланный всякими шелками, а вокруг портика шли открытые окна, выходившие на деревья и каналы, и в помещении были статуи, в которые входил воздух и внутри их двигались инструменты, так что смотрящему казалось, что они говорят. И девушка сидела и смотрела на них и, увидя Шарр-Кана, поднялась на ноги ему навстречу и, взяв его за руку, посадила его с собою рядом и спросила, как он провёл ночь, и Шарр-Кан поблагодарил её.

И они сидели разговаривая, и девушка спросила его: "Знаешь ли ты что-нибудь, относящееся к влюблённым, порабощённым любовью?" - "Да, я знаю некоторые стихи", - ответил Шарр-Кан, и девушка сказала: "Дай мне их послушать". И тогда Шарр-Кан произнёс:

"Во здравье да будет Азза, хвори не знает пусть!
Все с честью моей она считает дозволенным!
Аллахом клянусь, едва я близко, - бежит она,
И много когда прошу я, мало даёт она.
В любви и тоске моей по Аззе, когда смогу
Помехи я устранить и Азза одна со мной,
Подобен я ищущим прикрытья под облаком:
Как только заснут они, - рассеется облако".

И девушка, услышав это, сказала:

"Кусейир был явно красноречив и целомудрен.
Он превосходно восхвалил Аззу, когда сказал:
"И когда бы Азза тягалась с солнцем во прелести
Пред судьёй третейским, решил бы дело ей в пользу он.
По немало женщин с хулой на Аззу бегут ко мне -
Пусть не сделает бог ланиты их её обувью".

И говорят, что Азза была до крайности красива и прелестна, - добавила она и потом молвила:

- О царевич, если ты
Знаешь что-нибудь из речей
Джамиля Бусейны, скажи нам".

И Шарр-Кан отвечал: "Да, я знаю их лучше всех, - и произнёс из стихов Джамиля такие стихи:

Они говорят. "Джамиль, за веру сразись в бою"
К каким же бойцам стремлюсь я, кроме красавиц?
Ведь всякая речь меж них звучит так приветливо,
И, ими поверженный, как мученик гибнет.
И если спрошу: "О, что, Бусейна, убийца мой,
С любовью моей?" - она ответит: "Все крепнет!"
А если скажу: "Отдай рассудка мне часть, чтобы мог
Я жить!" - то услышу я в ответ: "Он далеко!"
Ты хочешь убить меня, лишь этого хочешь ты,
А я лишь к тебе стремлюсь, к единственной цели".

Услышав это, девушка воскликнула: "Ты отличился, царевич, и отличился Джамиль! Что хотела сделать с Джамилем Бусейна, когда он сказал это полустишие:

"Ты хочешь убить меня,
Лишь этого хочешь ты?"

"О госпожа, - отвечал Шарр-Кан, - она хотела сделать с ним то же, что ты хочешь сделать со мной, хотя даже и это тебя не удовлетворяет". И она засмеялась, когда Шарр-Кан сказал ей эти слова, и они, не переставая, пили, пока день не повернул к закату и не приблизилась мрачная ночь. И тогда девушка встала и ушла в свою опочивальню и заснула, и Шарр-Кан проспал в своём месте, пока не настало утро. А когда он очнулся, к нему, как обычно, пришли невольницы с бубнами и музыкальным я инструментами и поцеловали землю меж его рук и сказали: "Во имя Аллаха! Пожалуй, наша госпожа призывает тебя явиться к ней".

И Шарр-Кан пошёл, окружённый невольницами, бившими в бубны и игравшими. И он вышел из этого покоя и вошёл в другой покой, больший, чем первый, и в нем были изображения и рисунки птиц и зверей, которых по описать.

И Шарр-Кан удивился, как искусно отделано это помещение, и произнёс:

"Мои соперник рвёт из плодов её ожерелий
Жемчуга груди, что оправлены чистым золотом.
О поток воды, на серебряных слитках льющийся.
О румянец щёк, на топазе лиц расцветающий!
И мне кажется, что фиалки цвет здесь напомнил нам
Синеву очей, что охвачены сурьмы кольцами".

И при виде Шарр-Кана девушка встала и, взяв его под руку, посадила с собою рядом и сказала: "Искусен ли ты, о сын царя Омара ибн ан-Нумана, в игре в шахматы?" И Шарр-Кан сказал: "Да, но не будь ты такова, как сказал поэт:

Скажу я, а страсть меня то скрутит, то пустит вновь,
И мёда любви глоток смягчает мне жажду.
Любимой я шахматы принёс, и играл со мной
То белых, то чёрных ряд, по я недоволен.
И кажется, что король на месте ладьи стоит,
"И хочет как будто он с ферзями сразиться.
А если прочту когда я смысл взгляда глаз её,
Жеманство очей её, друзья, меня губит".

Затем она пододвинула ему шахматы и стала с ним играть. И Шарр-Кан, всякий раз, как он хотел посмотреть, как она ходит, смотрел на её лицо и ставил коня на место слона, а слона на место коня. И она засмеялась и сказала: "Если ты играешь так, то ты ничего не умоешь", а Шарр-Кан отвечал: "Это первая игра, не считай её!"

И когда она его обыграла, он снова расставил фигуры и стал с ней играть, и она обыграла его во второй раз и в третий раз, и в четвёртый, и в пятый, и повернулась к ному И сказала: "Ты во всем побеждён!" - "О господа, - отвечал Шарр-Кан, - тому, кто играет с тобой, как не быть побеждённым?" А затем она велела принести кушанье, и они поели и вымыли руки, и им подали вино, и они выпили, и после этого она взяла канун (а она была умелой в игре на кануне) и произнесла такие стихи:

"Судьба то отпустит пас, то снова пас скрутит
И как бы влечёт к себе и вновь отгоняет.
Так пей же, пока судьба прекрасна, коль можешь ты
Со мной не расстаться вновь, и пей безудержно!"

И они продолжали так поступать, пока не подошла ночь, и в этот день было лучше, чем в первый день, а когда ночь приблизилась, девушка ушла в свою опочивальню. И возле Шарр-Кана остались только невольницы, и он бросился на землю и проспал до утра.

И невольницы, по обычаю, пришли к нему с бубнами и музыкальными инструментами, и, увидав их, Шарр-Кан поднялся и сел. А невольницы взяли его и пошли с ним и привели его к девушке. И при виде его она поднялась на ноги, взяла его за руку и посадила с собою рядом и спросила его о том, как он провёл ночь, и Шарр-Кан пожелал ей долгой жизни, а она взяла лютню и произнесла:

"Оставь стремленье к разлуке ты -
Горька ведь вкусом всегда она.
И солнца луч в предзакатный час
От мук разлуки желтеет весь".

И когда они были в таком состоянии, они вдруг услышали шум и увидели мужей, теснившихся друг к другу, и патрициев, в руках которых блестели обнажённые мечи, и все говорили на языке румов: "Ты попался нам, о ШаррКан, будь же уверен в своей гибели!" И, услышав эти слова, Шарр-Кан подумал: "Клянусь Аллахом, эта девушка устроила хитрость и дала мне отсрочку до тех пор, пока пришли её люди, те витязи, которыми она меня устрашала. Но я сам ввергнул себя в гибель!"

И он обернулся к девушке, чтобы упрекнуть её, и увидел, что её лицо изменилось и побледнело, и она вскочила на ноги и крикнула им: "Кто вы?" И патриций, предводительствовавший ими, ответил ей: "О благородная царица и единственная жемчужина, разве не знаешь ты, кто подле тебя?" И девушка сказала: "Я не знаю его. Кто же он, этот человек?" - "Это разрушитель городов и господин витязей, это Шарр-Кан, сын царя Омара ибн анНумана. Это тот, кто завоевал крепости и завладел всеми неприступными местами, - отвечал предводитель. - Сведение о нем дошло до царя Хардуба, твоего отца, от старухи госпожи Зат-ад-Давахи. И царь, твой отец, убедился потом из рассказа старухи. И вот ты помогла войску румов, захватив этого зловещего льва!"

И, услышав слова патриция, девушка посмотрела на него и спросила: "Как твоё имя?" И он отвечал: "Моё имя Масура, сын твоего раба Маусуры ибн Кашарда, патриция среди патрициев". - "Как же ты вошёл ко мне Грёз позволения?" - спросила она. "О госпожа, - отвечал предводитель, - когда я достиг дверей, меня не задержали ни придворный, ни привратник, напротив - все привратники поднялись и пошли впереди нас, как это обычно бывает; когда же приходит кто-нибудь не из нас, они оставляют его стоять у дверей, пока не испросят ему разрешения войти. Но теперь не время затягивать разговор. Царь ждёт нашего возвращения с этим царём, в котором сила войск ислама, чтобы убить его, и тогда его войска уйдут в то место, откуда они пришли, и нам не придётся утомляться, сражаясь с пичи".

И, услышав эти слова, девушка воскликнула: "Поистине, эти речи нехороши, но солгала госпожа Зат-ад-Давахи и сказала ложные слова. Она не знает о нем истины! Я клянусь мессией, что тот, кто у меня, не Шарр-Кан и не пленный, но это человек, который к нам пришёл и явился и попросил нашего гостеприимства, и мы приняли его, как гостя. И если бы мы удостоверились, что это подлинно Шарр-Кан и твёрдо убедились бы, что это именно он без сомнения, то ему, но его благородству, не подобает моё покровительство. Не заставляйте же меня обманывать моего гостя и не позорьте меня среди людей. Но ты пойди к царю, моему отцу, облобызай перед ним землю и расскажи ему, что дело не таково, как говорила госпожа 3атад-Давахи". - "О Абриза, я не могу вернуться к царю иначе, как с его соперником, - отвечал патриций Масура, и девушка сказала ему гневно: "Горе тебе, вернись к нему с ответом, на тебе не будет упрёка!" Но Масура отвечал: "Я вернусь только с ним". И тогда цвет лица Абризы изменился, и она сказала ему: "Не будь многоречив и болтлив! Этот человек вошёл к нам, полагаясь на себя в том, что он может напасть один на сто всадников, и если бы я сказала ему: "Ты Шарр-Кан, сын царя Омара ибн ан-Нумана", - он ответил бы: "Да!" Но я не дам нам напасть на него; если же вы на него нападёте, он не отойдёт от вас, не перебив всех, кто есть в этом месте. Вот он у меня, и вот я приведу ею к вам с его мечом и щитом".

И патриций Масура ответил ей: "Если я в безопасности от твоего гнева, то я не в безопасности от гнева твоего отца. И когда я увижу Шарр-Кана, я дам знак витязям, и они возьмут его в плен, и мы его отведём к царю, униженного!" - "Не будет этого, - вскричала Абриза, - это образец глупости. Этот человек один, а вас сто. Если вы хотите схватиться с ним, то выходите на него один за другим, чтобы царю стало ясно, кто среди вас храбрец..."

И Шахразаду застигло утро, и сна О прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до пятидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до пятидесяти, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царевна Абриза сказала патрицию: "Этот человек один, а вас сотня, и если вы хотите схватиться с ним, то показывайтесь ему один за одним, чтобы царю стало ясно, кто среди вас храбрец". - "Клянусь мессией, - воскликнул патриций Масура, - ты сказала истину! Но никто не выйдет на него первым, кроме меня!" - "Подожди, - сказала Абриза, - пока я пойду к нему и осведомлю его о ваших речах и посмотрю, каков будет его ответ. Если он согласится, это хорошо, а если откажется, то нет для вас к нему пут. И я, и мои девушки, и те, кто в монастыре, будут за него выкупом".

И она пришла к Шарр-Кану и рассказала ему, что было, и он улыбнулся, поняв, что она никому не говорила о его деле и что весть о нем распространилась и дошла до царя не по её желанию. И он снова начал упрекать себя и подумал: "Как это я выкинул свою душу в страну румов!"

И, услышав слова девушки, он сказал ей: "Выходить на меня один за одним им непосильно. Отчего бы им не выйти на меня десяток за десятком?" - "Такая ловкость была бы обидой, - отвечала девушка, - пусть один выходит на одного". И когда Шарр-Кан услышал это, он вскочил на ноги и пошёл к ним, и с ним были его меч и военные доспехи.

И тут патриций вскочил и бросился на него, и ШаррКан встретил его, как лев, и ударил его в плечо, так что меч вышел, сверкая, из его спины и кишок. И когда девушка увидела это, значение Шарр-Кана увеличилось в её глазах, и она поняла, что, когда она его свалила, он был повергнут не её силой, а её прелестью и красотой. И девушка подошла к патрициям и сказала: "Отомстите за вашего товарища!" И тогда к Шарр-Кану вышел брат убитого, - а это был упорный великан, - и Шарр-Кан, не дав ему сроку, ударил его мечом в плечо, и меч вышел, сверкая, из его кишок. И девушка крикнула: "О рабы мессии, отомстите за вашего товарища!"

И они до тех пор выходили, один за другим, а ШаррКан играл с ними своим мечом, пока он не убил пятьдесят патрициев, а девушка смотрела на них. И Аллах закинул страх в душу тех из них, кто остался, и они отступили перед поединком и не дерзали выходить на Шарр-Кана, но бросились на него все сразу, и он тоже бросился на них с сердцем крепче камня и смолол их, как мелет молотилка, и похитил их умы и души. И девушка закричала своим невольницам и спросила их: "Кто ещё остался в монастыре?" И они ответили: "Не осталось никого, кроме привратников". И царевна пошла навстречу Шарр-Кану и взяла его в объятия, и Шарр-Кан отправился с нею во дворец после тою, как окончил схватку. А из патрициев немногие уцелели, спрятавшись в кельях монастыря. И когда девушка увидела этих немногих, она поднялась и ушла от Шарр-Кана, а затем вернулась, одетая в кольчугу из узких колец, с острым индийским мечом в руках, и сказала: "Клянусь мессией, я не пожалею самой себя для моего гостя и не оставлю его, даже если буду опорочена из-за этого в странах румов".

И, вглядевшись внимательно в витязей, она увидела, что Шарр-Кан убил из них восемьдесят, а убежало двадцать. Увидав, что он сделал с людьми, она воскликнула: "Подобным тебе похваляются витязи! Ты достоин Аллаха, о Шарр-Кан!" А он после этого встал и, вытирая с меча кровь убитых, произнёс такие стихи:

"Как много войск в сраженье я рассеял
И витязей львам отдал на съеденье!
О том, как встарь они со мной сражались,
В день жарких битв, спросите вы всех тварей
Их львов в Сою поверг я и оставил
В пыли земной на тех полях широких".

И когда он окончил свои стихи, девушка подошла, улыбаясь, и поцеловала ему руку и сняла кольчугу, бывшую на ней, а Шарр-Кан спросил её: "О госпожа моя, зачем ты надела эту кольчугу и обнажила свой меч?" - "Чтобы защитить тебя от этих злодеев", - ответила девушка. А затем она позвала привратников и спросила их: "Как вы дали приближённым царя войти в моё жилище без позволения?" - "О царевна, - ответили привратники, - обычно нам по нужно было спрашивать у тебя разрешения для послов царя, в особенности для великого патриция". А она отвечала: "Я думаю, вы хотели лишь опозорить меня и убить моего гостя!"

И она велела Шарр-Кану отрубить им головы, и он отрубил им головы, и тогда она сказала остальным своим слугам, что они заслуживают большего, чем это.

А затем она обратилась к Шарр-Кану и сказала ему: "Теперь тебе стало ясно то, что было скрыто. Сейчас я осведомлю тебя о моей истории. Знай, что я дочь царя румов Хардуба, и имя моё Абриза. А старуха, которую зовут Зат-ад-Давахи, - моя бабка, мать моего отца. Это она осведомила моего отца о тебе, и она непременно придумает хитрость, чтоб погубить меня, тем более что ты убил витязей моего отца, а про меня стало известно, что я отделилась и присоединилась к мусульманам. Правильней будет мне поскорей уехать отсюда, пока Зат-адДавахи не настигла меня. Но я хочу, чтобы ты мне оказал такую же милость, какую я оказала тебе: вражда между мною и моим отцом возникла из-за тебя, не пропусти же ничего из моих слов: все это произошло только из-за тебя".

И когда Шарр-Кан услышал эти слова, его ум улетел от радости, и его грудь расправилась, и он развеселился и воскликнул: "Клянусь Аллахом, никто до тебя не доберётся, пока в моей груди есть дух! Но можешь ли ты вытерпеть разлуку с отцом и с родными?" - "Да", - отвечала она.

И Шарр-Кан поклялся ей, и они дали обещание друг другу, и тогда она сказала: "Теперь моё сердце успокоилось, но для тебя осталось ещё одно условие". - "А какое?" - спросил он, и она ответила: "Ты вернёшься с войском в твою страну". И Шарр-Кан воскликнул: "О госпожа, мой отец Омар ибн ан-Нуман послал меня сражаться с твоим отцом из-за тех богатств, которые он захватил, а в числе их были три больших камня с многими благословенными свойствами". - "Успокой свою душу и прохлади глаза, - сказала девушка. - Я расскажу тебе эту историю и осведомлю тебя о причине пашей вражды с царём аль-Кустантыни. У нас бывает каждый год праздник, называемый праздником монастыря. Тогда здесь собираются со всех краёв цари и дочери вельмож и купцов и их жены и живут здесь семь дней. И я приезжаю в числе их. А когда между нами возникла вражда, мой отец запретил мне бывать на этом празднике в течение семи лет. И случилось так, что в каком-то году дочери вельмож всех стран приехали из своих дворцов и монастырь на этот праздник, следуя обычаю. И среди прибывших на праздник была дочь аль-Кустантынии, прекрасная девушка по имени Суфия. И они провели в монастыре шесть дней, а на седьмой день все уехали. И Суфия сказала: "Я вернусь в аль-Кустантынию только морем!" И ей снарядили корабль, и она взошла на него со своими приближёнными, и распустили паруса и поплыли. И когда они плыли, вдруг поднялся ветер и сбил корабль с пути. А в этом месте, по предопределению судьбы, был корабль христиан с Камфарного острова, и на нем пятьсот вооружённых франков, и они уже находились в морс некоторое время. И когда христианам блеснули паруса корабля, где находилась Суфия и девушки, бывшие с ней, они поспешно бросились к нему. Не прошло и часу, как они подплыли к кораблю, накинули на него крючья и повлекли его, и, распустив паруса, направились к своему острову. Но они удалились не на много, и вдруг ветер изменился, и обернулся на них, и понёс их на мель. И ветер разорвал их паруса и насильно привлёк их к нам. И мы вышли на них и сочли их своей добычей и захватили их и перебили. Мы взяли все сокровища и редкости и сорок девушек, среди которых была Суфия, дочь царя. И мы захватили их и доставили девушек моему отцу, не зная, что среди них находится дочь паря Афридуня, царя аль-Кустантынии. И мой отец выбрал из них десять девушек и в числе их царевну, остальных раздал своим приближённым. Потом он отобрал пять девушек и меж ними царевну и послал их в подарок твоему отцу, Омару ибн ан-Нуману, и с ними немного сукна, шерстяных одежд и шёлковых румских материй. И отец твой принял подарки и выбрал из пяти невольниц Суфию, дочь царя Афридуна. И когда наступило начало этого года, отец Суфии написал письмо моему отцу словами, которых не подобает упоминать, и угрожал и бранил его, говоря: "Два года тому назад вы захватили у меня корабль, который был в руках разбойников и воров из одного франкского отряда и на корабле была моя дочь Суфия, и с нею около шестидесяти невольниц. И вы не осведомили меня и никого не прислали известить меня об этом. А я не могу объявить об этом деле, так как боюсь, что позор моей чести будет известен всем царям, ибо моя дочь обесчещена, и я скрывал это до сего года. Я написал некоторым разбойникам-франкам и спросил их, на островах какого паря она находится. И они ответили мне: "Клянёмся богом, мы не увозили её из твоей страны, но мы слышали, что её вырвал из рук каких-то разбойников царь Хардуб". И они рассказали ему все дело. И Афридун говорил в письме, которое он написал моему отцу: "Если вы не хотите со мной враждовать и не намерены меня опозорить и обесчестить мою дочь, то в час прибытия моего письма к вам пришлите мою дочь ко мне! Если же вы пренебрежёте моим письмом и ослушаетесь моего повеления, я неминуемо воздам вам за ваши скверные поступки и Злые деяния".

И это письмо пришло к моему отцу, и, когда он его прочитал и понял, в чем дело, ему стало тяжело. И он раскаялся, что по незнанию держал у себя Суфию, дочь царя Афридуна, среди тех девушек и не вернул её отцу. И он не знал, как ему поступить, так как он уже не МОР после такого большого срока послать к царю Омару ибн ан-Нуману и потребовать у него девушку, тем более что мы услышали, малое время тому назад, что царь был наделён детьми от своей невольницы, которую зовут Суфия, дочь царя Афридуна.

И, поразмыслив, мы поняли, что это письмо есть великая беда, и отец не мог ничего придумать кроме того, чтоб написать ответ царю Афридуну, извиняясь и принося ему клятвы, так как он не знал, что его дочь находилась среди девушек, бывших на том корабле. А затем он объяснил ему, что она послана царю Омару ибн ан-Нуману, которому достались от неё дети.

И когда послание моего отца дошло до Афридуна, царя аль-Кустантынии, он стал вставать и садиться, и ревел и пускал пену и кричал: "Как это он захватил мою дочь и она сделалась подобна невольнице и переходила из рук в руки и оказалась у царей, которые познали её без брачной записи! Клянусь мессией и истинной верой, я не отступлюсь, пока не отомщу и не сниму с себя позор. Поистине, я совершу дело, о котором будут рассказывать после меня рассказчики!"

И царь Афридун выжидал до тех пор, пока не придумал хитрость и не расставил великие козни: он послал послов к твоему отцу Омару ибн ан-Нуману и передал ему те речи, что ты сейчас слышал, с тем, чтобы твой отец снарядил тебя и войска, которые с тобою, и послал бы к нему, и он мог бы схватить тебя с твоими войсками. А что до трех камней, о которых он говорил твоему отцу в своём послании, то в этом нет правды: они были у Суфии, его дочери, и мой отец отобрал их у неё, когда она оказалась в его власти вместе с другими девушками, что были с ней, и подарил их мне, и сейчас они у меня. Отправляйся же к своим войскам и поверни их назад, прежде чем они углубятся и зайдут далеко в земли франков и румов! Если вы углубитесь в их страны, ваши пути станут тесны и вы не найдёте освобожденья из их рук до дня воздаяния и возмездия. Я знаю, что войска твои стоят на месте так, как ты приказал им стоять три дня назад, хотя они потеряли тебя в это время и не знают, что им делать".

И, услышав эти слова, Шарр-Кан на некоторое время исчез из мира, размышляя, а затем он поцеловал руку царевны Абризы и воскликнул: "Слава Аллаху, который послал мне тебя и сделал тебя причиной моего спасенья и спасенья тех, кто со мной! Но мне тяжело расстаться с тобой. Я не знаю, что с тобою случится, если я оставлю тебя". - "Отправляйся теперь к своему войску и возвращайся с ним назад, - сказала Абриза, - и если послы с войском, схвати их, пока дело выяснится. Вы вблизи от ваших земель, а через три дня я нагоню вас, и вы вступите в Багдад, и тогда мы все будем вместе".

И затем, когда Шарр-Кан хотел удалиться, она сказала ему: "И обет, который между нами, - не забудь ею", - и она встала, чтобы проститься с ним и обняться и погасить пламя тоски. И она просилась с ним и обняла его и заплакала сильным плачем и произнесла такие стихи:

"Я прощался в ней и утёр рукою правою,
И прижал её рукою левою, обнимая.
Она молвила: "Иль позор не страшен?" Ответил я:
"В день прощания для влюблённого нет позора".

А затем Шарр-Кан расстался с царевной Абризой и вышел из монастыря, и ему подвели его копя, и он сел и выехал, направляясь к мосту. И, достигнув его, он проехал по мосту и въехал в рощу, а когда он миновал её и проехал луг, он вдруг увидал трех всадников. И он насторожился, и обнажил меч, и осторожно стал продвигаться, но когда всадники приблизились к нему и они посмотрели друг на друга, они узнали Шарр-Кана, а он взглянул на них и вдруг видит: один из них - везирь Дандан и с ним два эмира. И когда они увидели ШаррКана и узнали его, они спешились и приветствовали его. И везирь спросил его о причине его отсутствия. Тогда Шарр-Кан рассказал им обо всем, что у него случилось с царевной Абризой с начала до конца, прославляя при этом Аллаха великого.

А после этого Шарр-Кан сказал: "Удалимся из этих стран; послы, которые прибыли с нами, ушли от нас сообщить своему царю о пашем прибытии. Быть может, за ними уже гонятся и сейчас схватят нас".

И Шарр-Кан велел прокричать среди войск об отъезде, и все тронулись, и двигались, не переставая, и ускоряли ход, пока не миновали долину. А послы отправились к своему царю и рассказали ему о прибытии Шарр-Кана. И царь снарядил войско, чтобы схватить его и тех, кто был с ним. Вот что было с послами и царём.

Что же касается до Шарр-Кана, везиря Дандана и двух эмиров, то эти четверо подъехали к войску и закричали: "Трогайтесь, трогайтесь!" И войска тотчас же тронулись и ехали день и второй день и третий день и двигались, не переставая, пять дней, а затем расположились в долине, поросшей лесом, и отдыхали некоторое время, и после этого двинулись дальше и ехали в течение двадцати пяти дней, пока не приблизились к своим землям. И, достигнув этих мест, они стали спокойны за свои души и спешились, чтобы отдохнуть. И к ним вышли жители тех земель с угощением и кормом для животных и запасами. И войска простояли два дня и двинулись дальше в свои земли. Но Шарр-Кан остался с сотней всадников. А везиря Дандана он сделал эмиром, и войска отравились с ним. И когда после их отъезда прошёл день, Шарр-Кан решил двинуться в путь и сел на коня, и его сто всадников сели тоже, и они проехали два фарсаха и достигли узкого места между двумя горами и вдруг увидали перед собой облака пыли и праха. И они сдерживали своих копей в течение часа, пока пыль не рассеялась и не показалось сто всадников - хмурые львы, залитые в железо и кольчуги. И, приблизившись к Шарр-Кану и к тем, кто был с ним, они закричали: "Клянёмся Юханной и Мариам, мы достигли того, к чему стремились! Мы спешили за вами ночью и днём и прибыли в это место раньше вас! Сходите с ваших коней, отдайте нам ваше оружие и вручите нам ваши души, чтобы мы подарили вам ваши жизни!"

И когда Шарр-Кан услышал эти слова, глаза вылезли у него на темя, его щеки покраснели, и он воскликнул: "О христианские собаки, вы осмелились прийти в наши страну и пройти по нашей земле? Но вам недостаточно этого, и вы подвергаете себя опасности и обращаетесь к нам с этой речью! Или вы думаете, что вырветесь из наших рук и возвратитесь в ваши земли?" И он крикнул ста всадникам, которые были с ним, и сказал: "Вот вам эти собаки, их столько же числом, сколько вас!" И, обнажив меч, бросился на них.

И сто всадников бросились вместе с ним, и франки встретили их с сердцами крепче камня, и люди столкнулись с людьми, и храбрецы напали на храбрецов, и завязался тесный бой и жестокая стычка, и велик был ужас, и прекратились слова и разговоры.

И они бились и сражались и разили мечами, пока день не повернул на закат и не приблизилась тёмная ночь. И тогда они отошли друг от друга. И Шарр-Кан встретился со своими товарищами и увидел, что только четверо получили раны, но они оказались благополучными. И ШаррКан сказал им: "Клянусь Аллахом, я всю жизнь погружаюсь в ревущее море боя и сражаюсь с мужами, но не видал никого более стойких в единоборстве при встречах с бойцами, чем эти храбрецы!" И ему ответили: "Знай, о царь, что среди них есть один франкский воин, их предводитель, который доблестен и глубоко разит копьём, но он, клянёмся Аллахом, не коснулся нас, ни больших, ни малых, и всякого, кто оказывался перед ним, он как будто не замечал и не сражался с ним. Но клянёмся Аллахом, если бы он захотел нас убить, он убил бы нас всех!"

И Шарр-Кан растерялся, узнав о таких делах и услышав такие слова витязей. "Завтрашний день, - сказал он, - мы построимся и сразимся с ними поодиночке: нас ведь сотня и их сотня, и мы попросим помощи против них у господа небес". И они провели эту ночь, согласившись на этом.

Что же до франков, то они собрались вокруг своего предводителя и сказали ему: "Сегодня мы не добились желаемого с этими людьми". - "Завтра, ответил предводитель, - мы выстроимся и сразимся с ними один за одним". И они провели ночь, согласившись на этом.

И оба войска стояли на страже, пока Аллах великий не засветил утра. И царь Шарр-Кан сел на коня, и его сто всадников тоже сели, и все явились на поле и увидели, что франки уже выстроились для боя. И Шарр-Кан сказал своим товарищам: "Наши враги задумали прежнее. Вот они, выезжайте к ним!" Но тут глашатай франков закричал: "Наш бой сегодняшний день будет таким: пусть храбрец из вас выступит на храбреца из нас!" И тогда один витязь из товарищей Шарр-Кана выехал и погнал коня между рядами и крикнул: "Нет ли бойца, нет ли противника? Пусть не выходит против меня ленивый и слабый!" И ещё не закончил он своих слов, как на него уже вылетел витязь из франков, залитый в доспехи, и одежды его были золотые, и сидел он на пепельном коне, и на щеках этого франка не было растительности. И он погнал своего коня и остановился посреди поля и вступил с противником в бой мечом и копьём. И не прошло часу, как франк уже ударил его копьём, скинул его с коня и взял в плен и увёл его, униженного. И его люди обрадовались этому и не дали ему выйти на поле и выставили другого. И к нему вышел другой боец из мусульман, брат пленного, и стал против него на поле, и оба кидались друг на друга недолгое время, а затем франк напал на мусульманина и, обманув его, ударил его задним концом копья, сбросил с коня и взял в плен.

И мусульмане не переставали выходить, один за другим, а франк брал их в плен, пока день не повернул "а закат и не наступила мрачная ночь, из мусульман попало в плен двадцать витязей. И когда Шарр-Кан увидел это, ему стало тяжело, и он собрал своих товарищей и сказал им: "Что это за напасть постигла нас! Я выйду завтрашний день на поле и потреблю поединка с предводителем франков. Я посмотрю, что было причиной его вступления в наши земли, и остерегу его от сражения с нами. И если он отвергнет эго, мы сразимся с ним, а если заключит мир, мы помиримся с ним".

И они провели ночь в этом положении. А когда Аллах великий засветил утро, оба войска сели на коней, и оба отряда выстроились, и Шарр-Кан хотел выйти на поле, как вдруг видит, что из франков больше половины спешились перед одним из витязей, и они шли перед ним, пока не оказались среди поля. И Шарр-Кан всмотрелся в этого витязя и вдруг видит, что витязь, их предводитель, одет в голубой атласный кафтан и лицо его подобно луне, когда она засияет, а поверх кафтана у него кольчуга с узкими кольцами и в руке его отточенный меч, а сидит он на вороном коне с белым пятном во лбу, величиной с дирхем, и у этого франка нет растительности на щеках. И витязь ударил своего коня пяткой и выехал на середину поля и сделал мусульманам знак, говоря на чистом арабском языке: "О Шарр-Кан, сын царя Омара ибн анНумана! О ты, что овладел крепостями и разрушил города, выступай на бой и сражение и выходи к тому, кто равен тебе на поле. Ты господин своего племени, и я господин своего племени. И тому из нас, кто победит своего противника, будут повиноваться люди побеждённого".

И он не закончил ещё своих слов, как Шарр-Кан выступил к нему с сердцем, полным гнева, и, погнав своего коня, он приблизился к франку и накинулся на него, как разъярённый лев. И франк встретил его на поле с опытностью и уменьем и схватился с ним, как схватываются витязи, и они стали сражаться и биться копьями и убегали и снова нападали и схватывались и отражали, подобные двум столкнувшимся горам или двум бьющимся морям. И сражение продолжалось, пока день не повернул на закат и не наступила мрачная ночь. И тогда каждый из них расстался со своим противником и вернулся к своим товарищам. И Шарр-Кан, возвратившись к своим: людям, сказал им: "Я никогда не встречал подобного этому всаднику, по только я заметил в нем одно свойство, которого не видал ни у кого, кроме него: когда он увидит на своём противнике место для убийственного удара, он поворачивает копьё и ударяет задним концом. Я не знаю, что у нас будет с ним, по я желал бы, чтобы в пашем войске были подобные ому и его товарищам".

И Шарр-Кан проспал ночь, а когда наступило утро, франк вышел к нему и спешился посреди поля, а ШаррКан подошёл к нему, и они принялись биться и погрузились в сражение и бой, и шеи всех протянулись к ним, и они сражались и бились и разили копьями, пока день не повернул на закат и не наступила мрачная ночь. И тогда они разошлись и вернулись к своим людям. И каждый из ник стал рассказывать товарищам, что он перенёс от своего противника. И франк сказал своим войнам: "Завтра решится дело!"

И они проспали эту ночь до утра, а затем оба витязя сели на коней и бросились друг на друга и сражались до полудня, а потом франк исхитрился и, ударив коня пяткой, потянул за повод, и конь споткнулся и сбросил его. И Шарр-Кан наклонился над своим соперником и хотел ударить его мечом, боясь, что дело с ним затянется. Но франк закричал ему и сказал: "О Шарр-Кан, не таковы бывают витязи! Так поступает побеждённый женщинами!" И когда Шарр-Кан услышал от витязя эти слова, он поднял глаза и пристально посмотрел на него и увидел, что это царевна Абриза, с которой у него случилось в монастыре то, что случилось. И, узнав её, он выпустил меч из руки и, поцеловав перед ней землю, спросил: "Что побудило тебя на эти поступки?" И Абриза ответила: "Я хотела испытать тебя на поле и посмотреть, крепок ли ты в бою и сражении, а все те, кто со мной, - мои девушки" и все они невинные девы, но они одолели твоих витязей Б жарком бою. Если б мой конь подо мной не споткнулся, ты увидел бы мою силу и стойкость".

И Шарр-Кан улыбнулся её словам и сказал ей: "Слава Аллаху за спасение и за то, что мы встретились с тобой, о царица времени!" И потом царевна Абриза крикнула своим девушкам и велела им спешиться, отпустив сначала их двадцать пленников из людей Шарр-Кана, которых они взяли. И девушки последовали её приказанию и облобызали землю перед обоими. И Шарр-Кан сказал: "Подобных вам цари приберегают на случай беды". А затем он сделал знак своим людям, чтоб они приветствовали её, и они все спешились и поцеловали землю меж рук царевны Абризы (а они уже поняли, в чем дело). А потом двести всадников сели на коней и ехали ночью и днём в течение шести дней, пока не приблизились к своей стране. И Шарр-Кан приказал царевне Абризе и её девушкам снять бывшие на них одежды франков..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят первая ночь

Когда же настала пятьдесят первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Шарр-Кан приказал царевне Абризе и её девушкам снять бывшие на них одежды и одеться в платья румских девушек. И они это сделали, а затем он послал отряд своих людей в Багдад оповестить своего отца Омара ибн ан-Нумана о своём прибытии и сообщить ему, что с ним царевна Абриза, дочь царя Хардуба, царя румов, чтоб он послал её встретить.

А затем они тотчас же и в ту же минуту спешились на том самом месте, куда прибыли, и Шарр-Кан тоже спешился, и они проспали до утра. А когда Аллах великий засветил утро, Шарр-Кан сел на коня вместе с теми, кто был с ними, и царевна Абриза со своим войском тоже села на копей, и они направились к городу. И вдруг приблизился везирь Дандан во главе тысячи всадников, чтобы встретить царевну Абризу с Шарр-Каном (а они вышли им навстречу по приказанию царя Омара ибн ан-Нумана).

И, приблизившись, они направились к ним и поцеловали перед ним землю, а затем оба сели на коней, и воины тоже сели и поехали, сопровождая их, и вступили в юрод и отправились во дворец. И Шарр-Кан вошёл к своему отцу, а тот поднялся и обнял его, и спросил его о происшедшем.

И Шарр-Кан рассказал ему, что говорила царевна Абриза и что произошло у него с нею и как она оставила своё царство и рассталась со своим отцом.

"Она предпочла отправиться с нами и жить у пас, - говорил он, - и царь аль-Кустантынии хотел устроить с нами хитрость из-за своей дочери Суфии, так как царь румов сообщил ему её историю и почему она была подарена тебе, а царь румов не знал, что она дочь царя Афридуна, царя аль-Кустантынии. И если бы он это знал, он бы не подарил её тебе, но, напротив, возвратил бы её отцу. И мы спаслись от этих дел, - говорил Шарр-Кан своему отцу, - только из-за этой девушки, Абризы, и я не видал никого доблестней её".

И он начал рассказывать своему отцу о том, что у него с нею случилось, от начала до конца, и о борьбе, и о поединке. И когда Омар ибн ан-Нуман услыхал это от своего сына Шарр-Кана, Абриза стала великой в его глазах, и ему захотелось увидать её. И он потребовал Абризу, чтобы расспросить её, и Шарр-Кан пошёл к ней и сказал: "Царь зовёт тебя!", и она ответила вниманием и повиновением. И тогда Шарр-Кан взял её и привёл к отцу, а царь сидел на своём престоле. И он велел выйти всем, кто был возле него из вельмож царства, и около него остались только евнухи, и тогда дева Абриза вошла и поцеловала землю меж рук царя Омара ибн ан-Нумана и изъяснилась прекрасными словами. И царь удивился её красноречию и поблагодарил её за то, что она сделала его сыну Шарр-Кану. И он приказал ей сесть, и она села и открыла лицо. И когда царь увидал её, ум улетел у пего из головы; а затем он велел ей подойти и приблизил её к себе и отвёл особый дворец для неё и её невольниц, и назначил ей и её девушкам выдачи.

И он стал расспрашивать её о трех драгоценных камнях, о которых было упомянуто прежде. И Абриза сказала: "Вот, они со мной, о царь времени!" И, поднявшись, она отправилась в своё помещение и развязала своп пожитки и достала ларчик, из которого она вынула золотую коробку и, открыв её, вынула оттуда три драгоценных камня и поцеловала их и отдала царю, и ушла и взяла с собой его сердце.

А после её ухода царь послал за своим сыном ШаррКаном. И когда тот явился, дал ему один камень из трех камней, и Шарр-Кан спросил его о двух других, и царь ответил: "О дитя моё, я дал один камень твоему брату Дау-аль-Макану, а другой я отдал Нузхат-аз-Заман твоей сестре". И, услышав, что у него есть брат по имени Дау-аль-Макан (а он знал только о своей сестре Нузхатаз-Заман, Шарр-Кан обратился к своему отцу и спросил:

"О царь, разве у тебя есть сын, кроме меня?" - "Да, и ему теперь шесть лет от роду", - отвечал царь. И он рассказал Шарр-Кану, что его брата зовут Дау-аль-Макан, а сестру - Нузхат-аз-Заман и что они рождены в один раз, и Шарр-Кану было тяжело это слышать, но он сохранил горесть в тайне и сказал отцу своему: "По благословению Аллаха великого!" И он бросил камень из рук и отряс свои одежды. И его отец спросил его: "Что это я вижу, ты расстроился, услышав об этом? Ведь ты же будешь владеть царством после меня, и я заставил свои войска поклясться тебе, и эмиров моего правления я привёл к присяге. А этот камень из трех камней принадлежит тебе".

И Шарр-Кан опустил голову к земле и устыдился спорить со своим отцом, а затем он принял от нею камень и поднялся, не зная, как поступить от сильного гнева. К он шёл до тех пор, пока не вошёл во дворец царевны Абризы, и когда он приблизился, она поднялась перед ним и поблагодарила его за его поступки и призвала благословение на него и на его отца. И она села и посадила его рядом с собой, и когда он уселся, царевна увидела на его лице гнев и начала расспрашивать его, и он рассказал ей, что у его отца родились от Суфии двое детей мужского и женского пола, и мальчика он назвал Дау-аль-Макан, а девочку - Нузхат-аз-Заман он дал им два камня, а мне он дал один, - говорил Шарр-Кан, - и я оставил этот камень. И я узнал о споём брате и сестре только теперь, а им, оказывается, уже шесть лет. И когда я узнал об этом, меня охватил гнев. И вот я рассказал тебе а причине моего гнева и не скрыл от тебя ничего. Теперь я боюсь, что он женится на тебе, так как он тебя полюбил, и я увидел в нем признаки желания взять тебя. Что ты скажешь, если он этого захочет?" - "Знай, о ШаррКан, - отвечала царевна, - что твой отец не имеет надо мной власти и не может взять меня без моего согласия, а если он возьмёт меня насильно, я убью себя. А что касается до трех камней, то мне не пришло на ум, что он пожалует хоть один из них кому-нибудь из своих детей, я думала, что он их положит в свою казну вместе с сокровищами. Но я хочу от тебя милости: подари мне тот камешек, который твой отец дал тебе, если он у тебя".

И Шарр-Кан отвечал вниманием и повиновением и отдал ей камень. И царевна сказала ему: "Не бойся!" - и поговорила с ним некоторое время. "Я боюсь, - сказала она, - что мой отец услышит, что я у вас, и не станет медлить и будет стремиться найти меня. И он сговорится с царём Афридуном из-за его дочери Суфии, и они придут к вам с войсками, и будет великая тревога". - "О госпожа! - сказал Шарр-Кан, услышав это. - Если ты согласна остаться у нас, не думай о них, даже если бы собрались против нас все, кто есть на суше и на море". - "В этом будет только одно добро, - отвечала она; - если вы будете ко мне милостивы, я останусь у вас, а если будете злы, покину вас".

И затем она приказала невольницам принести коекакой еды, и подали столик, и Шарр-Кан поел немного, а потом он отправился в своё жилище, озабоченный и огорчённый. Вот что было с Шарр-Каном.

Что же касается до его отца, Омара ибн ан-Нумана, то, когда его сын ушёл от него, он встал и вошёл к своей невольнице Суфии, неся с собой те два камешка. И, увидав его, она встала и стояла на ногах, пока он не сел. И к нему подошли его дети - Дау-аль-Макан и Нузхатаз-Заман. Увидев их, он поцеловал их и повесил на шею каждого из них один камень; и дети обрадовались и поцеловали ему руки и подошли к своей матери, и она тоже обрадовалась и пожелала царю долгой жизни. И царь спросил её: "А почему ты за все время не сказала мне, что ты дочь царя Афридуна, царя аль-Кустантынии. Я увеличил бы свои милости к тебе и умножил бы твоё благосостояние и возвысил бы твоё место". И, услышав это, Суфия сказала: "О царь, а чего бы мне хотеть больше и выше, чем моё место у тебя? Я засыпана твоими милостями и благами, и Аллах наделил меня от тебя двумя детьми мужского и женского пола". И царю Омару ибн ан-Нуману понравились её слова. И потом он ушёл от неё и отвёл ей с детьми диковинный дворец и приставил к ней челядь и слуг, и законников, и мудрецов, и звездочётов, и врачей, и костоправов и велел служить ей, и оказал им большое уважение и проявил к ним крайнюю милость. А потом он отправился во дворец своей власти, где творил суд между людьми. Вот что было у него с Суфией и её детьми.

Что же касается до царя Омара ибн ан-Нумана и его дел с царевной Абризой, то его охватила любовь к ней, и он был влюблён в неё и ночью и днём. И каждый вечер он ходил к ней и беседовал с нею и намекал ей словами, по она не давала ему ответа и говорила: "О царь времени, мне нет сейчас охоты до мужчин". И когда он увидел её сопротивление, его страсть усилилась и любовь и тоска увеличились. И, истомлённый этим, он призвал своего везиря Дандана и сообщил ему, как велика в его сердце любовь к царевне Абризе, дочери царя Хардуба, и рассказал ему, что она не оказывает ему повиновения и что любовь к ней убила его, но он ничего от неё не получил.

И, услышав это, везирь Дандан сказал царю: "С наступлением ночи возьми с собой кусочек банджа весом в мискаль, войди к ней и выпей с ней немного вина, и когда придёт время кончать застольную беседу и питьё, дай ей последний кубок и положи туда этот бандж и заставь её выпить его. Поистине, она не дойдёт до своего ложа раньше, чем бандж возьмёт над ней власть. И тогда ты войдёшь к ней и соединишься с ней и достигнешь твоей цели. Вот каково моё мнение". - "Прекрасно то, что ты мне посоветовал!" ответил царь.

И затем он направился в свою кладовую и взял кусок очищенного банджа, да такой, что если бы его понюхал слон, он бы проспал от года до года. И он положил бандж за пазуху и, выждав, пока прошла малая часть ночи, вошёл к царевне Абризе в её дворец, и, увидав его, она встала перед ним на ноги, но царь приказал ей сесть. И она села, а царь сел подле неё и стал с ней разговаривать про вино. И она разостлала скатерть с вином и расставила перед ним сосуды и зажгла свечи и приказала подать закуски и сладости, и плоды, и все, в чем они нуждались. И они стали пить, и царь беседовал с нею, пока опьянение не проникло в голову царевны Абризы. Когда царь это понял, он вынул кусок банджа из-за пазухи и, положив его между пальцами, наполнил своей рукой кубок и выпил его, а потом налил его второй раз и сказал царевне Абризе: "За твою дружбу!" - и бросил кусок банджа в кубок, а она не знала этого. И царевна Абриза взяла кубок и выпила его. Не прошло и часа, как царь понял, что бандж овладел ею и похитил её разумение. И он подошёл к ней и увидел, что она лежит на спине (а она сняла с ног шальвары) и подол её рубахи приподнят. И когда царь увидел её в таком состоянии (а он нашёл у неё в головах свечу и у её ног свечу, освещавшую то, что у неё между бёдер), преграда встала между ним и его умом, и сатана нашёптывал ему, так что он не мог владеть собою и, снявши шальвары, упал на девушку и уничтожил её девственность. А потом он поднялся с неё и вошёл к одной из её невольниц, которую звали Марджана, и сказал ей: "Войди к твоей госпоже, поговори с нею".

И девушка вошла к своей госпоже и увидела, что у той течёт по ногам кровь и что она брошена на спину, и тогда она взяла в руку платок из её платков и прибрала свою госпожу, вытерши с неё кровь, и проспала эту ночь подле неё. А когда Аллах великий засветил утро, невольница Марджана вымыла лицо своей госпожи и её руки и ноги, и, принеся розовой воды, омыла ею лицо Абризы и её рот, и тогда царевна Абриза чихнула и зевнула и извергнула бандж, и кусок банджа выпал из неё, как шарик. И затем Абриза омыла лицо и рот и спросила Марджану: "Скажи мне, что со мной было?" И невольница рассказала ей о том, что с ней произошло. И тогда Абриза поняла, что царь Омар ибн ан-Нуман лежал С нею и познал её и что его хитрость с нею удалась. И она сильно огорчилась из-за этого и затворилась от всех и сказала своим невольницам: "Не пускайте никого, кто захочет ко мне войти, и говорите: "Она больна", а я посмотрю, что сделает со мною Аллах великий".

До везиря Омар ибн ан-Нумана дошла весть о том, что царевна Абриза больна, и он послал ей питья и сахар и мази, и царевна провела многие месяцы, затворившись. А потом огонь царя охладел, и её тоска по ней погасла, и он воздерживался от неё, а Абриза понесла от него, и месяца её тягости проходили, и беременность её стала явной, и живот её увеличился, и мир стал для неё тесен. И она сказала своей невольнице Марджане: "Знай, что не люди меня обидели; это я навлекла на себя беду, расставшись с моим отцом, матерью и царством. Мне отвратительна жизнь, и мой дух сломлен, и у меня не осталось больше бодрости и силы. Раньше, когда я садилась на моего копя, я справлялась с ним, а теперь я не могу сесть на коня, и если я рожу у вас, я буду опозорена пред моими невольницами, и все, кто есть во дворце, узнают, что он взял мою невинность прелюбодеянием. И когда я вернусь к моему отцу, то с каким лицом я его встречу и ворочусь к нему? Как прекрасны слова поэта:

О, чем развлекусь, коль нет ни близких, ни родины,
Ни чащи, ни дома нет и нет сотоварища"

И Марджана ответила: "Повеление принадлежит тебе, и я тебе повинуюсь!" И тогда Абриза сказала: "Я хочу сейчас же выйти, тайно, чтобы никто не знал обо мне, "хроме тебя, и вернуться к отцу и матери. Ведь когда мясо мёртвого начинает вонять, подле него остался только близкие, и Аллах сделает со мной то, что хочет". - "Прекрасно то, что ты делаешь, о царевна!" - сказала Марлям ша. И Абриза собралась, скрывая свою тайну, и выждала несколько дней, пока царь не выехал на охоту и ловлю, а его сын Шарр-Кан не отправился в крепости, чтобы пробыть там некоторое время. И тогда она обратилась к своей невольнице Марджане и сказала ей: "Я хочу выехать сегодня ночью, но что мне делать против судьбы? Я чувствую, что подходит разрешение и роды; если я останусь ещё пять дней или четыре, то рожу здесь и не смогу отправиться в мои земли, но что было написано у меня на лбу". И она подумала немного и сказала Марджане: "Присмотри нам человека, с которым мы бы поехали и он бы служил нам в пути. У меня нет силы носить оружие". - "Клянусь Аллахом, госпожа, - ответила Марджана, - я не знаю никого, кроме чёрного раба, которого зовут альГадбан. Он из рабов царя Омара ибн ан-Нумана, и он храбрец и приставлен к воротам нашего дворца, и царь велел ему прислуживать нам, и мы осыпали ею милостями. Вот я выйду и поговорю с ним об этом деле и обещаю ему денег и скажу ему: "Если ты захочешь остаться у нас, мы женим тебя на ком пожелаешь". Он раньше мне говорил, что был разбойником на дороге, и если он нас послушается, мы достигнем желаемого и прибудем в наши земли". - "Позови его ко мне, я поговорю с ним", - сказала царевна, и Марджана вошла и позвала: "О Гадбан, Аллах даст тебе счастье, если ты согласишься на то, что скажет тебе моя госпожа". И она взяла ею за руку я подвела к Абризе. И аль-Гадбан, увидав её, поцеловал си руки, а когда Абриза увидела ею, её сердце устремилось от него, но она сказала себе: "У необходимости свои законы!" И обратившись к аль-Гадбану, она заговорила с ним, хотя её сердце устремлялось от него, и сказал: "О Гадбан, будет ли нам от тебя помощь против коварства судьбы? Если я открою тебе моё дело, будешь ли ты скрывать его?" А когда раб взглянул на Абризу, она задела его сердцем, и он сейчас же полюбил её и мог лишь сказать: "О госпожа, если ты мне что-нибудь прикажешь, я не отступлюсь от этого". - "Я хочу, - сказала Абриза, - чтобы ты сейчас взял меня и вот эту мою невольницу и оседлал бы нам вьючных верблюдов и пару голов коней из коней царя и положил бы на каждого коня мешок денег и немного пищи. Ты поедешь с нами в нашу страну, и если ты останешься с нами, я женю тебя на той, кого ты выберешь из моих невольниц, а если пожелаешь возвратиться в твою страну, мы тебя женим и отдадим в твою землю, кто тебе полюбится, а кроме того, ты получишь достаточно денег".

И, услышав эти слова, аль-Гадбан обрадовался сильной радостью и воскликнул: "О госпожа, я буду служить вам своими глазами и поеду с вами и оседлаю вам коней!" И он пошёл, радостный, и сказал себе: "Я достиг того, чего желал от них, а если они мне не подчинятся, я убью их и возьму деньги, которые будут с ними". И он затаил это в своей душе, а потом он ушёл и вернулся, и с ним было два навьюченных верблюда да три головы коней, и он сидел (па одном из них. И он подошёл к царевне Абризе и подвёл к ней коня, а она села на одного из них и на другого посадила Марджану, а сама она мучилась от родов и не могла владеть собою от сильной боли. И аль-Гадбан, не переставая, ехал с ними в ущельях гор, днём и ночью, пока между ними и её страною не остался один день пути. И тогда к ней подошли роды, и она не могла задержать их и сказала аль-Гадбану: "Спусти меня на землю: роды подошли!" И она крикнула Марджане: "Сойди, сядь подо мной и помоги мне родить!" И тогда Марджана сошла с коня, и аль-Гадбан также сошёл с коня и привязал поводья обоих коней. И царевна Абриза спустилась со своего коня, исчезая из мира от сильной боли в родах. И когда аль-Гадбан увидел, что она сошла на землю, сатана встал перед лицом его, и он обнажил меч перед Абризой и сказал: "О госпожа, пожалей меня и дай мне близость с тобою!" И Абриза, услышав его слова, обернулась к нему и воскликнула:

"Мне остаются только чёрные рабы, после того как я не соглашалась па царей и вождей..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят вторая ночь

Когда же настала пятьдесят вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царевна Абриза сказала рабу аль-Гадбану: "Мне остаются только чёрные рабы, после того как я не соглашалась на царей и вождей", и разгневалась на него и воскликнула: "Горе тебе, что это за слова ты говоришь! Горе тебе, не произноси ничего такого в моем присутствии! Знай, что я не соглашусь ни на что из того, что ты говорил, даже если бы мне дали выпить чашу гибели. Но подожди, пока я приберу новорождённого и приберусь сама и выкину послед, а потом, если ты со мной справишься, делай, что хочешь. И если ты сей же час не оставишь мерзкие речи, я убью себя своею рукой и расстанусь с жизнью и отдохну от всего этого".

И она произнесла; "Оставь меня, Гадбан, с меня довольно
Одной борьбы с превратностями рока!
Господь мой запретил мне делать мерзость,
И он сказал: "В огне приют строптивых".

И дел дурных не склонна совершать я,
Оставь же, не гляди дурным ты оком,
А если не оставишь со мной мерзость,
Не охранишь моей для бога чести, -
Сородичей я кликну во весь голос
И привлеку и близких и далёких.

Разрежут пусть меня клинком йеменским -
Развратному не дам себя увидеть,
Хоть был бы он свободным и великим, -
Не то, что раб, отродье непотребных".

И когда аль-Гадбан услышал эти стихи, он разгневался сильным гневом, его глаза покраснели, лицо его сделалось цвета пыли, его ноздри раздулись и губы отвисли, и он стал ещё более отвратителен. И он произнёс такие стихи:

"О, не оставь меня, прошу, Абриза,
Убитым от любви йеменским взором
Суровостью твоей душа разбита,
Худеет тело, кончилось терпенье.
Твой взор сердца, как чарами, пленяет -
Мой ум далеко, а тоска так близко.
И если землю войском ты наполнишь,
Я все равно желанного достигну".

И когда Абриза услышала его слова, она заплакала сильным плачем и воскликнула: "Горе тебе, о Гадбан! Разве до того дошла твоя сила, что ты обращаешь ко мне такие речи! О дитя прелюбодеянья, о питомец непотребства! Или ты считаешь, что люди все равны?" И, услышав он неё все это, скверный раб разгневался, и глаза его покраснели, и, подойдя к ней, он ударил её мечом по шее и убил её, и погнал её коня, взяв сначала деньги, и спас свою душу в горах. Вот что было с аль-Гадбаном.

Что же касается до царевны Абризы, то она родила дитя мужского пола, подобное месяцу, и Марджана взяла ею, прибрала и положила рядом с матерью, и дитя схватило её соски, когда она была мёртвая. И Марджана закричала великим криком, разорвала на себе одежды и посыпала прахом свою голову и била себя по щекам, пока ид лице её не выступила кровь, и она кричала: "Увы, моя госпожа! О моё горе! Ты пала от руки чёрного раба, который ничего не стоит, и при твоей то доблести!"

И она плакала, не переставая, и вдруг поднялась пыль и застлала края неба, и эта пыль рассеялась, и из-за неё показалось большое войско. А это войско было войском царя Хардуба, отца царевны Абризы. А причиною этого Было то, что когда он услышал, что его дочь со своими девушками убежала в Багдад и находится у царя Омара ибн ан-Нумана, он выступил со своими людьми, чтобы разузнать о дочери у проезжих путешественников, если от её видели у царя Омара ибн ан-Нумана. И когда он выступил и удалился от своего города на один день пути, он увидел вдали трех всадников и направился к ним, что бы спросить их, откуда они едут, и узнать веет о своей дочери (а он увидел вдали тех троих - свою дочь, её невольницу и раба аль-Гадбана, и направился к ним, чтобы расспросить их). И когда он к ним направился, раб испугался за себя и убил Абризу и обратился в бегство. А её отец, приблизившись, увидел, что она убита и её невольница плачет над нею. И он бросился со своего коня и упал на землю, лишившись сознания, и все бывшие с ним витязи, эмиры и везири спешились и тот час же разбили шатры в горах и поставили царю Хардубу круглый шатёр со сводом, и вельможи царства встали снаружи этого шатра. А когда Марджана увидела своего господина, она у знала его, и её плач усилился, а царь, очнувшись от обморока, спросил её, как было дело. И она рассказала ему всю историю.

"Тот, кто убил твою дочь, - чёрный раб из рабов Омара ибн ан-Нумана", сказала она и рассказала, что сделал царь Омар ибн ан-Нуман с его дочерью.

И когда царь Хардуб услышал это, мир стал чёрен перед лицом ею, и он горько заплакал, а потом он велел подать носилки и понёс на них свою дочь и отправился в Кайсарию, и её внесли во дворец.

А затем царь Хардуб вошёл к своей матери Зат-ад-Давахи и сказал ей: "Так-то поступают мусульмане с моей дочерью! Царь Омар ибн ан-Нуман берет её невинность силой, а после того её убивает чёрный раб из его рабов! Клянусь мессией, мы непременно должны отомстить ему за мою дочь, и я сниму позор с моей чести, а не то я убью себя своей рукой".

И он горько заплакал, а его мать Зат-ад-Давахи сказала ему: "Никто не убил твою дочь, кроме Марджаны. Она втайне её ненавидела. Не печалься о том, чтобы нам отомстить за неё. Клянусь мессией, я не отступлюсь от царя Омара ибн ан-Нумана, прежде чем не убью его и его детой. И поистине, я сделаю с ним дело, на которое бессильны хитрецы и храбрые. О нем будут рассказывать рассказчики во всех концах и во всех местах! Но тебе должно следовать моему приказу во всем, что я тебе скажу, ибо тот, кто твёрдо решился, достигнет того, чего хочет". И царь ответил: "Клянусь мессией, я никогда не буду перечить тебе в том, что ты скажешь!" И она сказала: "Приведи ко мне невольниц высокогрудых, невинных и приведи мне мудрецов нашего времени! И пусть они учат их мудрости и вежеству с царями и уменью вести беседу стихами, и говорят с ними о премудростях и наставлениях. И мудрецы должны быть мусульманами, чтобы передать им рассказы о древних арабах и истории халифов и повести о прежних владыках ислама. И если мы проведём за этим четыре года, мы наверное достигнем желаемого. Продли же терпенье и подожди, - ведь говорит кто-то из арабов: "Отомстить спустя сорок лет - не долго". А мы, когда обучим этих девушек, достигнем от нашего врага чего захотим, ибо он предаётся любви, и невольниц у него триста шестьдесят шесть, к которым прибавилась сотня твоих лучших девушек, что были с покойницей, твоей дочерью. И когда невольницы обучатся тому, о чем я тебе говорила, я возьму их с собой и уеду с ними".

И царь Хардуб, услышав слова своей матери Зат-адДавахи, обрадовался, встал и поцеловал её в голову, а потом он в ту же минуту послал путешественников и посланцев в отдалённые страны, чтобы привести к нему мусульманских мудрецов. И они последовали его приказу и приехали в далёкие страны, и привезли ему мудрецов и учёных, которых он требовал. И когда мудрецы предстали перед Хардубом, он оказал им крайнее уважение и одарил их почётными платьями и назначил им выдачи и жалованье и обещал им большие деньги, когда они обучат девушек. И затем он привёл к ним девушек..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят третья ночь

Когда же настала пятьдесят третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда учёные и мудрецы явились к царю Хардубу, он оказал им великий почёт и, приведя к ним девушек, приказал обучить их мудрости и вежеству и они последовали его приказу.

Бот что было с царём Хардубом. Что же касается царя Омара ибн ан-Нумана, то, вернувшись с охоты и ловли и войдя во дворец, он стал искать царевну Абризу, но не нашёл её, и никто не рассказал ему о ней и не осведомил его о том, что было. И ему стало от этого тяжело, и он воскликнул: "Как может быть, чтобы девушка вышла из дворца и никто о ней не знал бы! Если таковы дела в моем царстве, то пользы от него нет, и нет в нем устроителя. И я не выйду снова на охоту и ловлю, пока не пошлю людей к воротам, чтобы охранять их!" И его печаль усилилась, и грудь у него стеснилась из-за разлуки с царевной Абризой.

И пока все это было с ним, сын его Шарр-Кан прибыл из путешествия, и отец осведомил его о случившемся и рассказал ему, что Абриза убежала, когда он был на охоте и ловле. И Шарр-Кан огорчился великим огорчением. А затем царь стал каждый день наведываться к своим детям и оказывать им благоволение. И призвал мудрецов и учёных, чтобы они обучали его детей, и назначил им выдачи. И когда Шарр-Кан увидел это, он пришёл в великий гнев и позавидовал брату и сестре, так что следы гнева показались на лице его, и он непрестанно болел из-за этого. И в один день из дней отец сказал ему: "Что это, я вижу, ты становишься все слабее телом и желтее лицом?" И Шарр-Кан отвечал ему: "О батюшка, всякий раз, как я вижу, что ты приближаешь к себе моего брата и сестру и оказываешь им милости, меня охватывает зависть, и я боюсь, что зависть моя увеличится и я убью их, а ты убьёшь меня, когда я убью их. И болезнь моего тела и изменение цвета лица из-за этого. Я хочу от твоей милости, чтобы ты дал мне крепость вдали от других крепостей, где я и провёл бы остаток моей жизни. Ведь говорит сказавший поговорку: "Быть вдали от любимого лучше мне и прекраснее; не видит око - не грустит сердце". И он опустил голову к земле.

Когда царь Омар ибн ан-Нуман услышал его речи и понял причину его немощи, он стал его уговаривать и сказал: "О сын мои, я согласен на это. В моем царстве нет крепости больше Дамаска, и я отдаю её тебе во власть от сего часа".

И он призвал писцов в тот же час и минуту и приказал написать указ о назначении своего сына Шарр-Кана правителем Дамаска Сирийского, и они записали это, И Шарр-Кана снарядили, и он взял с собою везиря Дандана, и отец его велел везирю управлять владениями Шарр-Кана и поручил ему вести все его дела и пребывать подле него. А затем отец простился с ним, и простились эмиры и вельможи царства, и Шарр-Кан двинулся со своим войском и прибыл в Дамаск. И когда он достиг города, жители забили в литавры и затрубили в трубы, и город окрасили и встретили Шарр-Кана большим шествием, где вельможи правой стороны шли справа, а вельможи левой стороны - слева.

Вот что было с Шарр-Каном. Что же касается до его родителя, Одыра ибн ан-Нумана, то после отбытия его сына и Шарр-Кана мудрецы пришли к нему и сказали: "О властитель наш, твои дети изучили науку и в совершенстве освоили мудрость, вежество и правила обхождения". Царь возрадовался великой радостью и пожаловал мудрецов. И он увидел, что Дау-аль-Макан вырос и стал большой, и садился на коня и достиг возраста четырнадцати лет. Он рос, занятый делами веры и благочестия, и любил бедняков и людей науки и знатоков Корана. И жители Багдада полюбили его, мужчины и женщины. И вот однажды через Багдад проходил иракский караван с носилками, чтобы совершить паломничество и посетить могилу пророка, - да благословит его Аллах и да приветствует! И когда Дау-аль-Макан увидел шествие, сопровождавшее носилки, ему захотелось совершить паломничество. И он вошёл к своему отцу и сказал: "Я пришёл к тебе, чтобы попросить разрешения отправиться в паломничество". Но отец запретил ему это и сказал: "Подожди до следующего года, мы отправимся с тобою".

И, убедившись, что это дело затягивается, Дау-аль-Макан вошёл к своей сестре Нузхаг-аз-Заман и увидел её стоящей на молитве, и, когда она совершила молитву, он сказал ей: "Меня убивает желание отправиться в паломничество к священному дому Аллаха и посетить могилу пророка, - молитва над ним и привет! Я спросил у отца позволения, но он запретил мне это, и я намерен взять немного денег и уйти в паломничество тайно, не осведомляя об этом отца". - "Заклинаю тебя Аллахом, - кликнула его сестра, - возьми меня с собою! Не лишай меня посещения могилы пророка - да благословит его Аллах и да приветствует!" И Дау-аль-Макан сказал ей: "Когда спустится мрак, выходи отсюда и не говори об этом никому".

И когда наступила полночь, Нузхат-аз-Заман встала, взяла немного денег и, надев мужскою одежду (а она достигла того же возраста, что и Дау-аль-Макан), прошла, не останавливаясь, до ворот дворца и увидала, что её брат Дау-аль-Макан уже снарядил верблюдов, и он сел и посадил её, и они поехали ночью и смешались с караваном и ехали до тех пор, пока не оказались посреди иракского каравана. И они непрерывно двигались (а Аллах начертал им благополучие), пока не вступили в Мекку Почи таемую и остановились на горе Арафат, и совершили обряды паломничества, и затем пошли посетить могилу пророка, - да благословит его Аллах и да привествует, - и посетили её.

А после этого они хотели возвратиться с паломниками в свою страну, и Дау-аль Макан сказал сестре: "Сестрица, мне хочется посетить Иерусалим и друга Аллаха, Ибрахима, да будет с ним мир!" - "И мне также", - отвечала она, и они согласились на этом.

И Дау-аль Макан вышел и нанял себе и ей верблюдов в караване иерусалимлян, и они снарядились и отправились с караваном. И в ту же ночь на сестру его напала горячка с ознобом, и она захворала, а потом поправилась, и он тоже захворал. И Нузхат-аз-Заман ухаживала за ним во время его болезни. И они шли непрерывно, пока не вступили в Иерусалим, и болезнь Дау-аль-Макана усилилась, и слабость его увеличилась. И они остановились там в хане и наняли себе помещение, где и расположились, а недуг Дау-аль-Макана становился все сильнее, так что истомил его, и он исчез из мира. И сестра его, Нузхат-азЗаман огорчилась этим и воскликнула: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Таков приговор Аллаха!"

И так она жила с братом в этом месте, и болезнь его все усиливалась, а сестра ходила за ним и тратила на себя и на него последнее. И деньги, бывшие у неё, вышли, и она обеднела, так что у неё не осталось ни дирхема, и тогда она послала мальчика из хана на рынок с кое-какими материями, и он продал их, а деньги она истратила на своего брата. А потом она продала ещё кое-что и все время продавала свои пожитки, вещь за вещью, пока у неё не осталось и рваной циновки. И тогда она заплакала и воскликнула: "Аллаху принадлежит власть и доныне и впредь!" И брат сказал ей: "Сестрица, я почувствовал в себе здоровье, и мне хочется немного жареного мяса", и она отвечала ему: "Клянусь Аллахом, о брат мой, нет у меня смелости побираться. Завтра я пойду в дом какогонибудь вельможи и стану служить и заработаю что-нибудь нам на пропитание". И потом она подумала немного и сказала: "Мне не легко будет расстаться с тобою, когда ты в таком состоянии, но я пойду против воли". А её брат воскликнул: "Станешь ли униженной после величия? Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха!" И он заплакал, и она тоже заплакала и сказала: "О брат мой, мы чужеземцы, и мы прожили здесь целый год, но никто не постучался к нам в дверь. Или нам умирать с голоду? Я думаю одно: пойду и буду сложить и принесу тебе что-нибудь, чем мы будем кормиться, пока ты не выздоровеешь от твоей болезни, а потом мы отправимся в нашу страну".

И она немного поплакала, и брат её тоже плакал, лёжа на подушках, а затем Нузхат-аз-Заман поднялась и покрыла себе голову куском плаща (а это была одежда погонщика верблюдов, которую её владелец забыл у них) и, поцеловав брата в голову, обняла его и вышла, плача, и она не знала, куда пойти. И она ходила, а брат ожидал её, и уже приблизилось время вечера, но Нузхат-аз-Заман не возвращалась. И брат её пролежал, ожидая её, пока не настал день, но она не вернулась к нему, и он провёл в таком положении два дня, и ему стало от этого тяжело, и сердце его встревожилось за сестру, и голод его усилился. Он вышел из комнаты и, крикнув мальчика из хана, сказал ему: "Я хочу, чтобы ты снёс меня на рынок". И мальчик отнёс его и бросил на рынке. И жители Иерусалима собрались вокруг юноши и стали плакать о нем, увидя его в таком состоянии. И он сделал им знак, прося чего-нибудь поесть, и ему принесли от одного из купцов, что был на рынке, несколько дирхемов, купили кое что и накормили. А потом его подняли и положили у одной из лавок, разостлав кусок циновки, а у изголовья его поставили кувшин.

Когда же подошла ночь, все люди ушли от него, унося с собою заботу о нем. А в полночь юноша вспомнил о своей сестре, и его недуг усилился, и он перестал есть и пить и исчез из бытия. И люди на рынке поднялись и взяли для него у купцов тридцать дирхемов серебром, и наняли верблюда и сказали верблюжатнику: "Взвали этого человека на верблюда, доставь его в Дамаск и свези в больницу; может быть, он выздоровеет и поправится". И верблюжатник ответил: "На голове!" А затем он сказал себе: "Как я поеду с этим Больным, когда он близок к смерти?" И он вывез его в какое-то место и скрывался с ним там до ночи, а потом бросил его на кучу навоза возле топки одной из бань и ушёл своей дорогой.

Когда же настало утро, истопник бани поднялся на работу и увидал Даль Макана, лежавшего на спине, и подумал: "Почему они бросили этого мертвеца как раз здесь!" И он пихнул его ногой, и Дау-аль-Макан шевельнулся, и еогда истопник воскликнул: "Наедятся хашиша и валяться где попало!" И он взглянул в лицо юноше и видел, что у него на щеках нет растительности и что он красив и прелестен, и когда его взяла жалость к юноше, и он понял, что это больной и чужеземец. "Пет мощи и силы, кроме как у Аллаха! - воскликнул он. - Я совершил грех из-за этого юноши, а пророк, - да благословит его Аллах и да приветствует, - наставлял почитать чужеземца, в особенности если он болен". И, подняв юношу, он принёс ею в своё жилище, и вошёл с ним к своей жене, и велел ей ходить за ним и постлать ему ковёр, и она постлала и положила ему под голову подушку, а затем она принесла воды и вымыла юноше руки, ноги и лицо.

А истопник пошёл на рынок и принёс немного розовой коды и сахару, и прыснул розовой водой в лицо Дау-альМакану и напоил его водой с сахаром. А потом он вынул для него чистую рубаху и надел её на него. И юноша почувствовал веяние здоровья, и исцеление направилось к нему, и он опёрся на подушку, а истопник обрадовался и воскликну л: "Слава Аллаху за выздоровление этого юноши! Боже, прошу тебя, силою твоей сокрытой тайны сделай, чтобы спасение этого юноши было от моих рук..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят четвёртая ночь

Когда же настала пятьдесят четвёртая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что истопник воскликнул: "О боже, прошу тебя, силою твоей сокрытой тайны сделан так, чтобы спасение этого юноши было делом моих рук!"

И истопник ходил за ним три дня, поя его сахаром и ивовым соком и розовой водой, и был с ним ласков и кроток, пока здоровье не разлилось по его телу. И Дау-аль-Макан открыл глаза, и тогда истопник вошёл к нему и увидел, что эк сидит и выглядит бодро, я спросил: "Каково тебе, дитя моё, в этот час?" И Дауаль-Макан ответил: "Слава Аллаху, я в этот час во здравии и благополучии по воле Аллаха великого!" И истопник прославил за это владыку, И, отправившись на рынок, купил юноше десять цыплят, принёс их своей жене и сказал: "Режь ему каждый день по две птицы - рано утром одну и в конце дня одну". И они поднялась, зарезала ему цыплёнка и, сварив его, принесла юноше, накормила его и дала выпить отвара. А когда он кончил есть, она подала горячей воды, и Дау-аль-Макан вымыл руки и прилёг на подушку, а она накрыла его плащом, и он проспал до времени заката. И тогда жена истопника сварила другого цыплёнка и принесла его юноше и разняла цыплёнка и сказала: "Ешь, дитя моё!" И когда он ел, вдруг вошёл её муж и, увидев, что она кормит юношу, сел у его изголовья и спросил: "Каково тебе теперь, дитя моё?" - "Слава Аллаху за выздоровление, да воздаст тебе Аллах за меня благом", - ответил Дау-аль-Макан. И истопник обрадовался, а потом он вышел и принёс ему фиалковое питьё и розовую воду и напоил его. А этот истопник работал каждый день в бане за пять дирхемов, и ежедневно он покупал юноше на дирхем сахару, розовой воды, фиалкового питья и ивового сока и на дирхем покупал цыплят, и он ухаживал за юношей, пока не прошёл месяц и следы ею болезни не исчезли и здоровье не направилось к нему.

И истопник с женой обрадовался выздоровлению Дауаль-Макана и сказал ему: "О дитя моё, не хочешь ли пойти со мною в баню?" И когда юноша ответил "Хорошо!", истопник пошёл на рынок, привёл ослятника и, посадив Дау-аль-Макана на осла, поддерживал его, пока по достиг с ним бани. И когда он посадил его и, отведя осла к топке, пошёл на рынок и купил листьев лотоса и бобовой муки, а потом он сказал Дау-аль-Макану: "О господин, во имя Аллаха, войди, я вымою тебя".

И они вошли в баню, и истопник принялся тереть Дауаль-Макану ногу и стал мыть ему тело лотосом и мукой, но пришёл банщик, которого хозяин послал к Дау-альМакану, и увидел, что истопник моет его и трёт ему ноги.

И банщик подошёл к нему и сказал: "Это ущерб для хозяина", а истопник ответил: "Клянусь Аллахом, хозяин осыпал нас своими милостями!" И банщик стал брить Дауаль-Макану голову, а потом юноша с истопником вымылись, после чего истопник привёл его в своё жилище и надел на него тонкую рубаху и одежду из своих одежд, красивый тюрбан и тонкий пояс и обернул его шею платком.

А жена истопника зарезала для него двух цыплят и сварила их. И когда Дау-аль-Макан пришёл и сел на постель, истопник поднялся и, распустив сахар в ивовом соке, напоил его, а потом подали скатерть и истопник стал делить цыплят на части и кормил Дау-аль-Макана и поил его отваром, пока тот не насытился. И юноша вымыл руки и, прославив Аллаха великого за выздоровление, сказал истопнику: "Ты тот, кого Аллах великий соблаговолил послать мне, и он сделал моё спасение делом твоих рук". И истопник отвечал ему: "Оставь эти речи и скажи нам, по какой причине ты прибыл в этот город и откуда ты? Я вижу на твоём лице следы благоденствия". - "Скажи мне, как ты нашёл меня, и я расскажу тебе мою историю", - ответил Дау-аль Макан. И истопник сказал: "Что до меня, то я, отправляясь на работу, нашёл тебя на навозной куче рано утром возле входа в баню. Я не знаю, кто бросил тебя там. И я взял тебя к себе, и вот вся моя история".

"Слава тому, кто оживляет кости, когда они истлели! - воскликнул Дау-аль-Макан. - О брат мой, ты оказал милость достойному её и сорвёшь богатые плоды. А в каком я теперь городе?" - спросил он потом истопника, и тот ответил: "Ты в городе Иерусалиме". И тогда Дау-аль-Макан вспомнил, что он на чужбине, и, подумав о разлуке со своей сестрой, он заплакал и открыл свою тайну истопнику. И он рассказал ему свою историю и произнёс:

"Любовью обременён я ими сверх сил моих,
И вот из-за них теперь я стражду, как в судный день.
О, сжальтесь, ушедшие, над кровью души моей,
Ведь сжалились после вас злорадные надо мной"
Не будьте скупыми вы и взгляд подарите мне -
Он муку смягчит мою и страсть чрезмерную.
И душу мою просил без вас потерпеть, но мне
Сказала душа: "Отстань! Терпеть мне не свойственно!"

И потом он ещё сильнее заплакал, а истопник сказал ему: "Не плачь и прославь Аллаха великого за спасение и выздоровление". А Дау-аль-Макан спросил: "Сколько дней отсюда до Дамаска?" - "Шесть дней", - ответил истопник. И Дау-аль-Макан молвил: "Не согласишься ли ты отослать меня туда?" - "О господин, - воскликнул истопник, - как я отпущу тебя одного, когда ты человек молодой и чужеземец? Если ты хочешь отправиться в Дамаск, то я тот, кто поедет с тобою. И если моя жена послушает меня и будет повиноваться, я останусь там, так как мне не легко с тобой расстаться".

Потом истопник сказал своей жене: "Не хочешь ли ты отправиться со мною в Дамаск Сирийский, или ты останешься здесь, пока я буду с моим господином в Дамаске Сирийском и не возвращусь к тебе? Он стремится в Дамаск Сирийский, а мне, клянусь Аллахом, не легко расстаться с ним, и я боюсь для него зла от разбойников с дороги". - "Я поеду с вами", - ответила ему жена"

И истопник воскликнул: "Слава Аллаху за согласие! Дело закончено!"

А потом он поднялся и продал свои пожитки и пожитки жены..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят пятая ночь

Когда же настала пятьдесят пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что истопник и его жена сговорились с Дау-аль-Маканом отправиться в Дамаск, а потом истопник продал свои пожитки и пожитки своей жены, купил верблюда и нанял осла и посадил на него Дау-аль-Макана, и они поехали, и ехали непрерывно шесть дней, пока не вступили в Дамаск, и прибыли туда в конце дня. И истопник пошёл и купил, по обычаю, кое-какой еды и напитков, и они провели таким образом пять дней, а после этого жена истопника проболела немного и отошла к милости великого Аллаха, и это было тяжело Дау-аль-Макану, так как он привык к ней, пока она ходила за ним.

И когда она умерла, истопник печалился по ней великой печалью, и Дау-аль-Макан, посмотрев на него, увидел, что он опечален, и сказал ему: "Не горюй, мы все войдём в эту дверь". И истопник обернулся к нему и воскликнул: "Да воздаст тебе Аллах благом, о дитя моё! Аллах великий возместит нам, по своей милости, и прогонит от нас печаль! Не хочешь ли, дитя моё, выйдем и погуляем в Дамаске, чтобы развлеклось твоё сердце". - "Будь по-твоему", - ответил Дау-аль-Макан. И истопник поднялся и вложил свою руку в руку Дау-аль-Макана, и они вышли и пришли к стойлам дамасского вали и увидели верблюдов, нагруженных сундуками, коврами и парчовыми материями, и осёдланных коней и бактрийских верблюдов и рабов, негров и белых, и народ суетился и толкался. И Дау-аль-Макан воскликнул: "Посмотрите-ка! Чьи это невольники, верблюды и материи?" И он спросил одною из слуг: "Кому эти подарки?" И спрошенный ответил ему: "Это дары дамасского эмира, которые он хочет послать царю Омару ибн ан-Нуману вместе с податью Сирии". И когда Дау-аль-Макан услышал эти слова, его глаза наполнились слезами, и он произнёс:

"О ушедшие с глаз моих, вы навеки
В моем сердце кашли себе пребыванье.
Вашу прелесть не вижу я, и живётся
Мне не сладко, - тоска моя неизменна.
Если встретить судил Аллах мне вас снова,
В долгой речи о страсти вам расскажу я".

А окончив своя стихи, он заплакал, и истопник сказал ему: "О дитя моё, мы едва уверились, что выздоровление пришло к тебе! Успокой же свою душу и не плачь, я боюсь возврата твоей болезни!"

И он, не переставая, уговаривал его и шутил с ним, а Дау-аль-Макан вздыхал и печалился о том, что он на чужбине и в разлуке с сестрой и со своим царством, и лил слезы. А потом он произнёс такие стихи:

"Благ жизни бери в запас, - покинешь ведь ты её,
И знай, несомненно смерть к тебе снизойти должна.
Твоё благоденствие - соблазн и печаль одна,
И жизнь в этом мире вся тщетна и бессмысленна.
Поистине, наша жизнь - стоянка для путника:
Под ночь прибывает он, а утром снимается".

И Дау-аль-Макан стал плакать и стенать о том, что он на чужбине, а истопник плакал о разлуке со своей женой, по он не переставал уговаривать Дау-аль-Макана, пока не наступило утро. А когда взошло солнце, истопник спросил его: "Ты как будто вспомнил свою страну?" И Дау-альМакан ответил: "Да, и я не могу оставаться здесь. Поручаю тебя Аллаху. Я отправляюсь с этими людьми и буду идти с ними понемногу, понемногу, пока не достигну своей земли". - "И я с тобою! - воскликнул истопник, - я не могу тебя покинуть! Я сделал себе милость и хочу завершить её, служа тебе!" - "Да воздаст тебе за меня Аллах благом!" - отвечал Дау-аль-Макан и обрадовался, что истопник едет с ним. А затем истопник тотчас же вышел и купил себе другого осла, а верблюда продал. И он приготовил припасы и сказал Дау-аль-Макану: "Поезжай на этом осле, а когда устанешь ехать верхом, сойди и иди пешком".

И Дау-аль-Макан воскликнул: "Да благословит тебя Аллах, и да поможет он мне воздать тебе тем же! Ты сделал мне столько добра, сколько никто не сделает своему брату". А затем истопник выждал, пока спустится мрак, и они взвалили свои припасы и пожитки на осла и поехали.

Вот что было с Дау-аль-Маканом и истопником. Что же касается до его сестры, Нузхат-аз-Заман, то она, покинув своего брата Дау-аль-Макана, вышла из хана, где они жили в Иерусалиме, и, завернувшись в плащ, пошла, чтобы кому-нибудь услужить и купить брату жареного мяса, которого ему захотелось. И она вышла, плача, и не знала, куда направиться, и сердце её было обеспокоено и пребывало у брата. И она вспомнила близких и родину и стала молить Аллаха великого, чтобы он отклонил это испытания, и произнесла такие стихи:

"Спустилась на землю ночь,
И вновь взволновала страсть
Недуги во мне мои, и боль шевелит тоска.
Печаль расставания в душе поселилась,
И ввергнута в небытие любовью и страстью я.
Волнует любовь меня, сжигает тоска меня,
А слезы открыли то, что прежде скрывала я.
Не знаю, как хитростью добиться сближения,
Чтоб слабость и хворь мою могла удалить она.
Ведь в сердце моем огни тоской разжигаются
И пламенем адских кар терзают влюблённого,
Хулящий меня за все былое!
Довольно уж, Что приговор я терплю, каламом начертанный.
Любовью моей клянусь, вовек не утешусь я,
А клятва людей любви правдива всегда была.
Рассказчикам про любовь скажи обо мне, о ночь,
И, зная, свидетельствуй, что я не спала совсем".

И затем Нузхат-аз-Заман, сестра Дау-аль-Макана, заплакала и пошла, оглядываясь направо и налево, и вдруг видит старика, едущего из пустыни, и с ним пять человек арабов-кочевников. И этот старец оглянулся на Нузхат-азЗаман и увидел, что она красива, а на голове у неё рваный плащ, и, удивлённый её красотою, сказал про себя: "Поистине, это красавица, ошеломляющая ум, но она живёт в грязи! И будь она из жительниц этого города или чужестранка, мне не обойтись без неё!"

И старец следовал за нею понемногу, понемногу, пока не встретился ей на пути в одном узком месте. И он кликнул её, чтобы спросить, что с нею, и сказал: "О доченька, ты свободная или невольница?" И, услышав его слова, девушка посмотрела на него и воскликнула: "Заклинаю тебя жизнью, не причиняй мне новых печалей!" А старец сказал: "Мне досталось шесть дочерей, и пять из них умерли, а одна жива, и она моложе всех годами. Я подошёл к тебе спросить, из этой ли ты страны, или чужеземка, я хочу взять тебя и приставить к ней, чтобы ты развлекала её я она забыла бы с тобою печаль по сёстрам. И если у тебя никого нет, я сделаю тебя как бы одной из них, и ты станешь подобна моим детям".

Услышав эти речи, Нузхат-аз-Заман подумала: "Быть может, я буду в безопасности у этого старца", а затем она опустила голову от стыда и сказала: "О дядюшка, я дочь арабов, чужеземка, и у меня есть больной брат. Я пойду с тобою к твоей дочери с условием, что буду у неё днём, а ночью стану уходить к брату. Если ты примешь это условие, я пойду к тебе, так как я чужеземка и была великой в своём народе, по стала униженной и презренной. Я пришла с братом из стран аль-Хиджаза и боюсь, что мой брат не знает, где я".

Услышав её слова, кочевник сказал про себя: "Клянусь Аллахом, я получил то, что хотел!", а затем он обратился к ней и сказал: "У меня нет никого дороже тебя, и я только хочу, чтобы ты развлекала мою дочь днём, а с началом ночи ты будешь уходить к брату. Если же захочешь, перенеси его к нам". И бедуин непрестанно успокаивал её сердце и говорил с нею мягкими речами, пока она не почувствовала склонности к нему и не согласилась у него служить. Он пошёл впереди неё, и она последовала за ним, а старец мигнул тем, кто был с ним, и они опередили их и приготовили там верблюдов, нагрузив на них тюки и положив сверху воду и припасы, так что когда старец с девушкой прибыли к ним, они погнали верблюдов и поехали.

А этот бедуин был сын разврата, пресекающий дороги и предающий друзей, разбойник, коварный и хитрый, и не было у него ни сына, ни дочери; он только проезжал по дороге и встретил эту бедняжку по предопределению великого Аллаха. И бедуин всю дорогу разговаривал с нею, пока не вышел из города Иерусалима в окрестности и не встретился со своими товарищами. И оказалось, что они уже снарядили верблюдов. И тогда бедуин сел на верблюда, посадил Нузхат-аз-Заман сзади себя, и они ехали всю ночь. И Нузхат-аз-Заман поняла, что его слова были хитростью против неё и что бедуин её обманул, и она плакала и кричала полую ночь, а они ехали по дороге, направляясь в горы, так как боялись, что их кто-нибудь увидит.

И когда настало время, близкое к рассвету, они сошли с верблюдов, и бедуин подошёл к Нузхат-аз-Заман и сказал ей: "О горожанка, что это за плач? Клянусь Аллахом, если ты не замолчишь, я буду тебя бить, пока ты не погибнешь, о девка из города!" И, услышав эти слова. Нузхат-аз-Заман почувствовала отвращение к жизни и пожелала смерти. И, обратившись к бедуину, она воскликнула: "О скверный старец, о седой из геенны! Я доверилась тебе, а ты обманул меня и хочешь меня измучить!" А бедуин, услыхав её слова, закричал: "О девка, и у тебя есть язык, чтобы отвечать мне!" И он подошёл с бичом и стал бить её, восклицая: "Если ты не замолчишь, я убью тебя!" И Нузхат-аз-Заман на время умолкла, а затем она вспомнила брата и своё былое благоденствие и тайком заплакала.

А на другой день она обратилась к бедуину и сказала ему: "Как это ты сделал со много такую хитрость и привёл меня в эти пустынные горы? Чего ты от меня хочешь?" И когда бедуин услышал её слова, ею сердце ожесточилось, и он воскликнул: "О скверная девка, и у тебя есть язык, чтобы отвечать мне!" - и, взяв бич, опустил его на её спину и бил её, пока она не обеспамятела. И тогда девушка припала к его ногам и стала целовать их, и старик отбросил бич и принялся её ругать, говоря: "Клянусь моим колпаком, если я увижу или услышу, что ты плачешь, я отрежу тебе язык и засуну его тебе в кусе, о городская девка!"

И Нузхат-аз-Заман смолчала и не ответила ему, так как ей было больно от побоев, и она села на корточки и спрятала голову в ворот рубахи и стала думать о своём положении и о том, как она унижена после величия и сколько испытала побоев. И вспомнив о своём брате, который болен и одинок, и о том, что они оба на чужбине, она облила щеки слезами и заплакала тайком и произнесла:

"Обычай судьбы таков: то к нам, то от нас идёт;
Недолго судьба людей в одном положенье.
Всему, что на свете есть, предельны" назначен срок,
И также для всех людей кончаются сроки.
Доколе же мне скосить стесненье и ужасы?
О горе! вся жизнь моя - стесненье и ужас.
Не дай, Аллах, счастья дням, когда я знатна была
Так долго, но в знатности таился позор мои.
Желанья обмануты, прервались мечты мои!
Разлукой разорваны все прежние связи.
О, тот, кто проходит мимо дома, где кров мой был,
Скажи от меня ему, что слезы обильны".

А когда она окончила свои стихи, бедуин поднялся к ней и высказал ей ласку и пожалел её. Он вытер ей слезы и дал ей ячменную лепёшку и сказал: "Я не люблю тех, кто мне отвечает в пору гнева. Ты впредь не отвечай мете такими мерзкими словами, и я продам тебя хорошему человеку, как я, который будет обращаться с тобою хорошо, как и я поступал с тобою".

И Нузхат-аз-Заман ответила ему: "Ты хорошо сделаешь". А потом, когда ночь показалась ей длинной и голод стал жечь её, она съела немного этой ячменной лепёшки, а с наступлением полуночи бедуин приказал своим людям трогаться..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят шестая ночь

Когда же настала пятьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что бедуин дал Нузхат-аз-Заман ячменную лепёшку и обещал, что продаст её такому же хорошему человеку, как он, и девушка сказала: "Ты хорошо сделаешь", а когда наступила полночь и голод стал жечь её, она съела немного ячменной лепёшки. А затем бедуин приказал своим людям трогаться, и они нагрузили верблюдов, а бедуин сел на верблюда и посадил Нузхат-аз-Заман сзади, и они поехали и ехали непрерывно в течение трех дней, а через три дня вступили в город Дамаск и остановились в хане султана, возле ворот наместника. А у Нузхат-аз-Заман изменился цвет лица от печали и утомления с дороги, и она заплакала из-за этого. И тогда бедуин подошёл к ней и сказал: "О горожанка, клянусь моим колпаком, если ты не бросишь плакать, я никому не продам тебя, кроме как еврею!" Потом он встал и, взяв её за руку, отвёл её в какое-то помещение, а сам пошёл на рынок и стал ходить по купцам, что торгуют невольницами, и заговаривал с ними, говоря им: "У меня есть девушка, которую я привёл с собою, а брат её болен, и я послал его к моим родным в Иерусалим, чтобы они его лечили, пока он не выздоровеет. И я желаю её продать, а она, с того дня как заболел её брат, все плачет, и ей тяжело быть в разлуке с ним. И я хочу, чтобы тот, кто купит её, говорил с нею мягко и сказал бы ей: "Твой брат у меня в Иерусалиме, больной". Я сбавлю за это на неё цену".

И один из купцов поднялся и спросил: "Сколько ей лет?" И бедуин ответил: "Она невинна и достигла зрелости, умна, образованна, сообразительна, красива и прелестна, но с тех пор как я отослал её брата в Иерусалим, её сердце занято мыслью о нем, и её прелести изменились и её вид стал другим". Услышав это, купец пошёл с бедуином и сказал ему: "Знай, о шейх арабов, что я пойду с тобою и куплю у тебя невольницу, которую ты прославляешь и расхваливаешь за ум, образованность, красоту и прелесть. И я дам тебе цену за неё, но я поставлю тебе условия и, если ты их примешь, заплачу тебе её цену наличными. Если же ты не примешь их, я верну тебе невольницу обратно". - "Если хочешь, - отвечал бедуин, - отведи её к султану. Ставь мне какие хочешь условия - скажи только, когда ты её приведёшь к царю Шарр-Кану, сыну царя Омара ибн ан-Нумана, властителя Багдада и земли Хорасана, она, может быть, придётся ему по сердцу, и он отдаст тебе её цену и умножит твою прибыль за неё". - "А у меня, - сказал купец, - есть к нему просьба: написать мне разрешение из дивана, чтобы с меня не брали пошлины, и ещё написать своему отцу, Омару ибнан-Нуману, рекомендательное письмо. И если он примет от меня девушку, я тотчас же отвешу тебе её цену" - "Я принял это условием, - сказал бедуин. И оба пошли и пришли к тому месту, где была Нузхат-аз-Заман, и бедуин остановился у двери помещения и крикнул ей: "Эй, Наджия!" (а он назвал её этим именем), и, услышав его голос, она заплакала и не ответила ему. И бедуин обернулся и сказал купцу: "Вон она сидит, делай с ней что хочешь! Подойди к ней и взгляни на неё и будь с ней ласков, как я учил тебя".

И купец подошёл к ней с приятным видом и увидал, что она небывалой красоты и прелести и к тому же знает арабский язык. И тогда купец сказал: "Если она такова!" как ты её описал мне, я достигну благодаря ей у султана того, чего хочу".

"Мир с тобою, о дочка, каково тебе?" - сказал он потом, и Нузхат-аз-Заман обернулась к нему и ответила: "Это было начертано в Книге". И она посмотрела на него и видит - это человек степенный и красивый лицом, и тогда она сказала про себя: "Я думаю, он пришёл меня купить. Если я не дамся ему, я останусь у этого злодея, и он сгубит меня побоями. Как бы то ни было, лицо этого человека красиво, и от него скорее можно ждать добра, чем от этого грубого бедуина. А может быть, он пришёл, только чтобы послушать мои речи. Я отвечу ему хорошим ответом". И при всем этом глаза её смотрели в землю, а затем она подняла свой взор к купцу и сказала ему нежными словами: "И с тобою мир, о господин, и милость Аллаха и благословение его - так повелел отвечать пророк, - да благословит его Аллах и да приветствует! А что до твоих слов "каково тебе?" - то, если хочешь узнать, что со мною, желай этого только твоим врагам". И она умолкла, и когда купец услышал её слова, ум его улетел от радости, и, обернувшись к бедуину, он спросил его: "Сколько она стоит? Поистине, она благородна!" И бедуин рассердился и крикнул: "Ты испортил мне девушку этими словами! Зачем ты говоришь, что она благородная, когда она - отребье невольниц и происходит из самых низких: людей? Я не продам её тебе!" И купец, услышав его слова, понял, что он малоумен, и сказал: "Сдержи свой нрав! Я куплю её, несмотря на те недостатки, о которых ты говоришь!" - "А сколько ты мне дашь за неё?" - спросил бедуин. - "Сыну даёт имя только отец; требуй же ты, сколько тебе хочется!" - ответил торговец. Но бедуин воскликнул: "Будешь говорить только ты!" И тогда купец подумал: "Этот бедуин - сухоголовый крикун! Клянусь Аллахом, я не знаю ей цены, но она покорила моё сердце своим красноречием и прекрасной внешностью, а если она пишет и читает, то в этом завершение милости для неё и для того, кто купит её. По этот бедуин не знает, какая ей йена".

И, обернувшись к бедуину, он сказал: "О шейх арабов,я дам за неё двести динаров, целиком тебе в руки, но считая налогов и доли султана". И, услышав это, бедуин пришёл в сильный гнев и закричал на купца: "Поднимайся И иди своей дорогой! Клянусь Аллахом, если бы ты дал мне двести динаров за тот кусок плаща, который на ной надет, я бы не продал его тебе. И я не стану больше её продавать, а оставлю её у себя пасти верблюдов и молоть на мельнице!" И он крикнул девушке: "Пойди сюда, вонючая, я не продаю тебя!" А затем обернулся к купцу и сказал:

"Я считал, что ты из знающих людей! Клянусь моим колпаком, если ты не уйдёшь, я заставлю тебя услышать то, что тебе не понравится". - "Поистине, этот бедуин одержимый и не знает ей цены, - подумал купец. - Я сейчас ничего не скажу ему о её цене; будь он человеком разумным, он не говорил бы: "Клянусь моим колпаком!" Клянусь Аллахом, она стоит царства Хосроя, и со мной нет платы за неё, но если он потребует с меня больше, я дам ему сколько он захочет, хотя бы он взял все, что у меня есть". И, обернувшись к бедуину, он сказал ему: "О шейх арабов, будь терпелив и сдержи свою душу. Скажи мне, что у тебя есть из её одежды?" - "А какая одежда годится для этой девки? - воскликнул бедуин. - Клянусь Аллахом, и этого плаща, в который она завёрнута, для неё много". - "С твоего позволения я открою ей лицо и поворочаю её, как люди ворочают невольницу при покупке", - сказал купец, и бедуин отвечал: "Делай с нею, что хочешь, сохрани Аллах твою молодость! Осмотри её снаружи и изнутри, и, если хочешь, сними с неё одежду и погляди на неё голую". - "Сохрани Аллах, я взгляну только на её лицо", - сказал купец и подошёл к девушке, смущённый её красотой и прелестью..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят седьмая ночь

Когда же настала пятьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что купец подошёл к Нузхат-аз-Заман и, смущённый её красотою и прелестью, и, сев с нею рядом, сказал ей: "О госпожа моя, как твоё имя?" - "Ты спрашиваешь о моем сегодняшнем имени или о прежнем?" - спросила девушка. "А у тебя есть два имени?" - сказал купец, и девушка ответила: "Да, моё имя до этого было Нузхат-аз-Заман, а сегодня моё имя Гуссат-аз-Заман".

И когда купец услышал эти слова, его глаза наполнились слезами, и он спросил: "А есть у тебя больной брат?" - "Да, клянусь Аллахом, господин мой, - отвечала она, - но время разлучило меня с ним, когда он был в Иерусалиме". И купец растерялся, увидя её ум и нежность её разговора, и сказал про себя: "Прав был бедуин в том, что говорил!" А Нузхат-аз-Заман вспомнила своего брата, больного, на чужой стороне, и свою разлуку с ним, когда он был нездоров, и не знала она, что с ним случилось. И ей вспомнилось, как произошло у неё это дело с бедуином и что она далеко от матери и отца и своего царства, и слезы побежали по её щекам, и она не стала сдерживать их потока и произнесла такие стихи:

"Где б ты ни был, храпим да будешь Аллахом
О ушедший, но в сердце вечно живущий!
И да будет Аллах к тебе всюду близок,
Охраняя от бед тебя и несчастий.
Скрылся ты, и глаза мои так тоскуют,
И струятся, и как ещё, мои слезы.
Если б знать мне, в каком краю и стране ты
Обитаешь, в каком дому или стане!
Если жизни ты воду пьёшь, свеж, как роза,
Мне напитком лишь горькие служат слезы.
Если спишь ты когда-нибудь, знай, что уголь
Ночи долгой лежит меж мною и постелью.
Моё сердце все вынесет, - не разлуку -
Все другое снести ему уж не тяжко".

Услыхав сказанные ею стихи, купец заплакал и протянул руку, чтобы утереть слезы с её щёк, но она закрыла лицо и сказала: "Берегись этого, господин!"

А кочевник сидел и смотрел на неё, когда она закрыла лицо от купца, хотевшего утереть слезы на её щеке. И он подумал, что девушка не даёт ему себя осмотреть, и, вскочив, подбежал к ней с верблюжьим поводом, бывшим у него, и поднял руку и ударил её по плечам, и удар оказался так силён, что она упала на землю вниз лицом. И камешек на земле попал ей в бровь и пробил её, так что кровь потекла по её лицу, и она испустила громкий крик и почти лишилась сознания, и заплакала, и купец заплакал с нею. "Я непременно куплю эту девушку, хотя бы ценою её было столько золота, сколько в ней веса. Я избавлю её от этого злодея!" - воскликнул купец. И он принялся ругать бедуина, а девушка была в бесчувствии. И, придя в себя, она вытерла с лица слезы и кровь и повязала голову, и, подняв взор к небу, стала взывать к своему владыке с опечаленным сердцем. И она произнесла:

"О, сжальтесь над благородною,
Что в притесненье низкой стала.
И плачет, и слез потоки льёт,
И молвит: "Не спастись от рока!"

А кончив эти стихи, она обратилась к купцу и сказала ему тихим голосом: "Ради Аллаха, не оставляй меня у этого злодея, который не знает Аллаха великого! Если я проведу у него эту ночь, я убью себя своей рукой. Избавь же меня от него, Аллах избавит тебя от огня геенны". И купец поднялся и сказал бедуину: "О шейх арабов, эта девушка не то, что тебе нужно; продай мне её за сколько хочешь". - "Бери её, - отвечал бедуин, - и давай плату за неё, а не то я её отведу на кочевье и заставлю её собирать навоз и пасти верблюдов". - "Я дам тебе пятьдесят тысяч динаров", - предложил купец, но бедуин ответил: "Аллах великий поможет!" - "Семьдесят тысяч динаров", - сказал купец. "Аллах поможет! - отвечал бедуин, - это меньше денег, затраченных на неё. Она съела у меня ячменных лепёшек на девяносто тысяч динаров". - "И ты, и твоя семья, и твоё племя за всю жизнь не съели на тысячу динаров ячменя! - воскликнул купец. - Я скажу тебе одно слово, и если ты не согласишься, укажу на тебя наместнику Дамаска, и он возьмёт у тебя девушку силой". - "Говори", - молвил бедуин, и купец сказал: "За сто тысяч динаров". - "Я продал её тебе за такую цену и считаю, что купил на эти деньги соли", - сказал бедуин. И, услышав это, купец рассмеялся и пошёл в своё убежище и принёс ему деньги. Он отдал их бедуину, и тот взял их, думая про себя: "Обязательно съезжу в Иерусалим; может быть, я найду её брата, и привезу его и продам", а потом он сел и ехал, пока не прибыл в Иерусалим" Он отправился в хан и спросил о её брате, но не нашёл его - и вот то, что с ним было. Что же касается купца и Нузхат-аз-Заман, то купец, получив девушку, накинул на неё кое-что из своей одежды и пошёл с ней в своё жилище..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят восьмая ночь

Когда же настала пятьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что купец, получив Нузхат-аз-Заман от бедуина, пошёл с нею в своё жилище и одел её в роскошнейшие одежды. А потом он взял её и отправился с нею на рынок, где набрал ей драгоценностей, какие она пожелала, и, сложив их в кусок атласа, положил его перед Нузхат-аз-Заман и сказал: "Все это для тебя. И я хочу только, чтобы ты, когда я приведу тебя к султану, наместнику Дамаска, осведомила его о иене, за которую я тебя купил (пусть этого было мало за один твой ноготь!). А когда ты окажешься у него и он купит тебя у меня, расскажи ему, что я для тебя сделал, и попроси у него для меня султанскую грамоту с рекомендацией. Я отправлюсь с нею к его отцу, владыке Багдад", Омару ибн ан-Нуману, и он не позволит брать с меня пошлины за материю и за все, чем я буду торговать".

Услышав его слова, Нузхат-аз-Заман заплакала и зарыдала, и купец сказал ей: "О госпожа, я вижу, что всякий раз, как я вспоминаю о Багдаде, твои глаза льют слезы. У тебя там есть кто-нибудь, кого ты любишь? Если это купец или кто иной, расскажи мне о нем; я знаю всех, кто там есть, и купцов и других. А если хочешь послать письмо, я ему доставлю его". - "Клянусь Аллахом, у меня там нет знакомых, ни купцов, ни других, я знаю только царя Омара ибн ан-Нумана, владыку Багдада", - отвечала девушка.

И, услышав её слова, купец засмеялся и очень обрадовался и воскликнул про себя: "Клянусь Аллахом, я достиг того, чего желаю! А тебя раньше предлагали ему?" - спросил он. "Нет, но я воспитывалась вместе с дочерью, - отвечала девушка. - Я была ему дорога, и он оказывал мне большое уважение. И если ты желаешь, чтобы царь Омар ибн ан-Нуман написал тебе то, что ты хочешь, принеси мне чернильницу и перо, и я напишу для тебя письмо, а ты, как войдёшь в город Багдад, вручи это письмо из рук в руки царю Омару ибн ан-Нуману и скажи ему: "Твою невольницу, Нузхат-аз-Заман, попирали превратности дней и ночей, так что она продавалась из места в место. Она передаёт тебе привет". А если он спросит тебя обо мне, скажи ему, что я у наместника Дамаска".

И купец удивился её красноречию, и его любовь к ней увеличилась. "Я думаю, - сказал он, - что люди обманули твой ум и продали тебя за деньги. Хранишь ли ты в памяти Коран?" - "Да, - отвечала девушка, - и я знаю философию и врачеванье и введение в науку и "Изъяснение" врача Галена на "Афоризмы" Гиппократа, и я его тоже толковала. Я читала "Тезкире", изъясняла "Бурхан", читала "Трактат о простых лекарствах" ибн аль-Байтара, рассуждала о "Мекканском Каноне" ибн Сины, разгадывала загадки, чертила фигуры, рассуждала о геометрии и хорошо усвоила анатомию. Я читала книги шафиитов, предания и грамматику, вела прения с учёными и рассуждала обо всех науках, и я сильна в логике, красноречии, счёте и составлении календарей, знаю духовные науки и время молитвы, и уразумела все эти науки".

Потом Нузхат-аз-Заман сказала купцу: "Принеси мне чернильницу и бумагу! Я напишу письмо, которое поможет тебе в твоём путешествии и избавит тебя от нужды в подорожных". И, услышав эти слова, купец закричал: "Прекрасно, прекрасно! О, счастье того, в чьём дворце ты будешь!" А потом он взял чернильницу, бумагу и медный калам и принёс ей все это, поцеловав землю из уважения к ней. И Нузхат-аз-Заман взяла свиток и калам и написала такие стихи:

"Я вижу, что сон бежит, летя от очей моих;
Не ты ли бессоннице глаза научил мои?
Зачем, коль тебя я вспомню, в сердце огонь горит?
Всегда ли влюблённый так любовь вспоминал свою?
Аллах наши дни вспои, что сладостны были так!
Ушли! Но их сладостью не сыто желание.
Я ветер с мольбой прошу, ведь ветер песет всегда
От страсти безумному из стран ваших новости,
Вам любящий сетует, лишённый защитника!
Разлука вершит дела, и камень дробящие".

А потом, кончив писать эти стихи, она написала такие слова:

"Говорит та, которую уничтожили думы и истощила бессонница, в чьём мраке не найти огня, и не отличает она ночи ото дня, ворочаясь на ложе разлуки и насурьмянясь иглой бессонницы. И наблюдает она звезды и пронзает взором мрак, и растаяла она от дум и от истощения, и долог рассказ о её положении, и нет ей помощника, кроме слез".

И она написала такие стихи:

"Если заворкует голубь утром в ветвях густых,
Шевелится уж во сне убийца - тоска моя.
И только вздохнёт, тоскуя, страстно стремящийся
К любимым, уже сильней становится грусть моя"
На страсть я тем сетую, в ком нет ко мне милости.
Как часто душа и плоть любовью разлучены!"

А затем глаза её пролили слезы, и она написала такое двустишие:

"Любовь извела тоской в разлуки день тело мне:
Когда разлучились мы - расстался мой глаз со сном.
Я телом так худ, что хоть и муж я, но видеть ты
Едва ли могла б меня, не слыша речей моих".

И она пролила из глаз слезы и затем написала внизу квитка: "Это письмо от той, кто вдали от близких и родных, от опечаленной сердцем и душой Нузхат-аз-Заман. А потом она свернула свиток и подала его купцу, и тот взял его и поцеловал, и, узнав, что в нем написано, он обрадовался и воскликнул: "Да будет превознесён тот, кто придал тебе образ..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Пятьдесят девятая

Когда же настала пятьдесят девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхат-аз-Заман написала письмо и подала его купцу, а тот взял его и прочёл и, узнав его содержание, воскликнул: "Да будет превознесён тот, кто придаст тебе образ!"

И он стал оказывать ей ещё большее уважение и целый день был с нею ласков; когда же приблизилась ночь, он пошёл на рынок, принёс кое-чего и накормил девушку, а потом он пошёл с нею в баню и, приведя к ней банщицу, сказал: "Когда кончишь мыть ей голову, одень её в одежды и пришли сказать мне об этом". И банщица отвечала:

"Слушаю и повинуюсь!" А купец принёс девушке кушаний и плодов и свечей и поставил все эта на скамейку в бане, и, когда банщица кончила мыть девушку, она надела на неё одежду, и Нузхат-аз-Заман вышла из бани и села на скамейку в предбаннике, а банщица послала уведомить её. И Нузхат-аз-Заман выйдя, увидала, что столик с едой уже подан, и они с банщицей поели плодов и кушаний, а остаток отдали рабочему в бане и сторожу. Потом девушка проспала до утра, а купец переночевал в стороне от неё, в другом месте. А проснувшись, он разбудил Нузхат-аз-Заман и принёс ей тонкую рубашку. И он взял головной платок в тысячу динаров и вышитое платье из турецких одежд, и сапожки, расшитые червонным золотом и унизанные жемчугом и драгоценными камнями, а в уши девушки он вдел золотые кольца в тысячу динаров, украшенные жемчугом. Он надел ей на шею, между грудями, золотое ожерелье, и цепь из амбры, спускающуюся ниже груди, до пупка, а на этой цепи было десять шариков и девять полумесяцев, и посредине каждого полумесяца был оправленный рубин. И эта цепь стоила три тысячи динаров, а каждый шар - двадцать тысяч дирхемов, и вся одежда, в которую купец облачил девушку, обошлась в большие деньги.

И, одев её, купец приказал ей украситься, и она убралась в лучшие украшения, и опустила на глаза покрывало, и пошла, а купец пошёл впереди неё, и когда люди увидали её, они были ошеломлены её красотой и говорили: "Благословен Аллах, лучший из творцов! Счастье тому, у кого эта девушка". И купец шёл, а Нузхат-аз-Заман шла сзади, пока он не вошёл к султану Шарр-Кану, а войдя к нему, он поцеловал землю меж его рук и сказал: "О счастливый царь, я привёл тебе в подарок девушку, диковинную по качествам, которой нет равных в наше время; она обладает и прелестью и милостью!" - "Дай мне увидеть её воочию", - сказал царь. И купец вышел и привёл девушку, и она шла за ним, пока он не поставил её перед царём Шарр-Каном.

И когда тот увидел её, кровь устремилась к родной крови, хотя Нузхат-аз-Заман покинула его, когда была маленькой и он не видал её; только через некоторое время после её рождения он услышал, что у него есть сестра, по имени Нузхат-аз-Заман, и брат, по имени Дау-аль-Макан, и возненавидел их обоих, боясь, что они отнимут у него царство. Вот почему он мало знал о них. А купец, подведя к нему девушку, сказал: "О царь времени, она чудо красоты и прелести, так что нет ей соперниц в её время, и при этом она знает все пауки, и светские, и гражданские, и точные". - "Возьми за неё столько, за сколько ты её купил, и оставь её, и иди своей дорогой", - сказал царь купцу. И тот ответил: "Слушаю и повинуюсь, но напиши указ, чтобы мне никогда не платить десятины с моих товаров". - "Я сделаю это прежде всего, - молвил царь, - но скажи мне, сколько ты отвесил в уплату за неё?" - "Я отвесил за неё сто тысяч динаров и надел на неё одежд на сто тысяч динаров", - ответил купец. И, услышав это, царь сказал: "Я дам тебе за неё больше этого"

И затем он позвал своего казначея и сказал ему: "Дай этому купцу триста двадцать тысяч динаров, - пусть ему будет сто двадцать тысяч динаров прибыли". А потом султан Шарр-Кан призвал четырех судей и вручил купцу деньги в их присутствии, а судьям он сказал: "Беру вас в свидетели, что я освободил эту невольницу и желаю взять её в жены". И судьи составили свидетельство об её освобождении, а потом они написали её брачную запись, и царь бросал на головы присутствующих золото во множестве, и слуги и евнухи подбирали деньги, которые царь кидал им.

А после этого царь Шарр-Кан велел написать купцу указ, вручив ему сначала деньги, и написал постановление на вечные времена, чтобы ему никогда не платить со своей торговли ни десятины, ни пошлины, и чтобы никто во всем царстве не причинил ему зла. И затем он велел дать ему великолепную одежду..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до шестидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до шестидесяти, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Шарр-Кан приказал написать купцу указ, вручив ему сначала деньги, и написал постановление на вечные времена, чтобы ему не платить со своей торговли десятины и чтобы никто в царстве не причинил ему зла, и велел дать ему великолепную одежду. И все ушли, и у него остались только судьи и купец. И Шарр-Кан сказал судьям: "Я хочу, чтобы вы послушали речи этой девушки, указывающие на её образованность и знания и осведомлённость во всем, о чем говорил этот купец, и проверили истинность его слов". - "Это не плохо", - ответили судьи. И царь велел опустить занавес, чтобы закрыть себя и тех, кто был с ним, от девушки и сопровождающих, и все женщины, бывшие с девушкой за занавесом, начали поздравлять её и целовать ей руки и ноги, узнав, что она стала женой царя, а затем они принялись ходить вокруг неё и сняли с неё платье, облегчив её от тяжести одежд, и смотрели на её красоту и прелесть. И жены эмиров и везирей прослышали, что царь ШаррКан купил невольницу, которой нет равной по красоте, знанию и мудрости и искусству считать и что она объяла все пауки, и царь отвесил в уплату за неё триста двадцать тысяч динаров.

И он освободил её и написал свой брачный договор с ней, и призвал четырех судей для испытания девушки, чтобы она им ответила на то, о чем её спросят, вступив с всю в диспут.

И женщины отпросились у своих мужей и пошли во дворец, где была Нузхат-аз-Заман и, войдя к ней, они увидели, что евнухи стоят перед нею. И когда Нузхат-азЗаман увидела жён эмиров, везирей и вельмож, которые входили к ней, она поднялась на ноги и пошла им навстречу, а невольницы встали сзади неё, и она встретила женщин словами: "Добро пожаловать!" - и улыбнулась им в лицо, пленив их сердца, а затем она обещала им великие блага, и рассадила их по местам, словно она воспитывалась вместе с ними. И они удивились, как она умна и образованна при своей прелести и красоте, и говорили одна другой: "Это не невольница! Нет, это царевна, дочь царя!"

И они сидели, возвеличивая её сан, и говорили ей:

"О госпожа, наш город озарён тобою, и ты оказала почёт нашей местности и стране и родине и царству. И это горство - твоё царство, и дворец - твой дворец, и мы все - твои невольницы. Ради Аллаха, не лишай нас твоих милостей и лицезрения твоей красоты!" И девушка поблагодарила их за это.

И при всем том занавеска была опущена, отделяя её и женщин, бывших с нею, от царя Шарр-Кана, четырех судей и купца, которые сидели рядом с царём. И царь Шарр-Кан позвал её и сказал: "О царица, великая в своё гремя, этот купец приписывает тебе знания и образованность и утверждает, что ты сведуща во всех науках, даже и щуке о звёздах. Дай нам услышать что-нибудь из того, о чем ты упоминала этому купцу, и изложи из этого немного глав".

Услышав его слова, девушка сказала: "Слушаю и повинуюсь, о царь! Первая глава - о делах управления и достоинствах царей и о том, что подобает вершителям судеб и какие должно иметь им качества, угодные Аллаху. Знай, о царь, что хорошие свойства права объединены в делах веры и мирской жизни. Никто не достигнет вершин иначе, как через жизнь долгую, ибо она - прекрасный путь к будущей жизни, а обстоятельства дальнего мира украшаются деяниями его обитателей; занятия же людей делятся на четыре разряда: властвование, торговля, земледелие и ремесла.

Властвующему приличествует совершённое умение управлять и безошибочная проницательность, ибо властьстержень благополучия в здешней жизни, она есть путь к жизни будущей. Аллах великий предназначил жизнь для рабов своих, подобно запасам для путника, помогающим достичь цели. И надлежит всякому человеку брать от неё в той мере, чтобы приблизиться к Аллаху, и не следовать к Этом своей душе и своим страстям. И если бы люди брали от благ мира по справедливости, наверное бы прекратились распри; но люди захватывают их насилием, следуя своим страстям, так возникают из увлечений их тяжбы. И нужен им поэтому властитель, чтобы устанавливал он справедливость между ними и устраивал их дела. И если бы царь не удерживал людей друг от друга, сильный наверно одолел бы слабою.

Говорил Ардешир: "Вера и власть - близнецы, вера - сокровище, а власть - страж". Установления веры и умы людей указывают, что людям надлежит назначить власть, которая защищала бы обиженною от обидчика и оказывала бы справедливость слабому против сильного, сдерживая злобу преступных и насильников.

И знай, о царь, что каковы достоинства султана, таково и время.

Сказал посланник Аллаха, - да благословит его Аллах и да приветствует: "Если два сословия среди людей праведны, - и люди будут праведны, а если они не праведны, то неправедны и люди, - это учёные и эмиры".

Сказал некий мудрец: "Царей бывает три рода: царь благочестивый, царь, оберегающий святыни, и царь, предающийся страстям. Что до царя благочестивого, то он понуждает подданных следовать их вере, и ему должно быть благочестивей всех, так как он тог, чьему примеру подражают в делах благочестия. И людям надлежит повиноваться его велениям, согласным с законами; он не должен ставить гневного на то же место, что и довольного, будучи покорён судьбе.

А царь, охраняющий святыни, - тот печётся о делах мирских и о делах веры, заставляет людей следовать закону и блюсти человечность. Он должен соединять в руках меч и перо, ибо кто отступит от начертанного пером, - оступится нога его. И царь выпрямляет искривлённое остриём меча и распространяет справедливость среди всех тварей.

Что же до царя, предающегося страстям, то нет у него веры, кроме удовлетворения своей страсти, и не страшится он гнева своего владыки, давшего ему власть. Исход же царства его - уничтожение, а предел его преступлений - обитель гибели.

Сказали мудрецы: "Царь нуждается во многих людях, а люди нуждаются в одном человеке. Поэтому необходимо ему знать их качества, чтобы мог он привести разногласия их к согласию и объять их своей справедливостью и осыпать их милостями". И знай, о царь, что Ардешир, называемый Джамр Шедид (а он третий из царей персов), покорил все области и разделил их на четыре части. И он сделал себе поэтому четыре перстня - по перстню на каждую часть своего царства. И первый перстень был перстень моря, стражи и охраны, и он написал на нем: "Власть"; второй перстень был перстень подати и сбора денег, и он написал на нем: "Процветание"; третий перстень был перстень продовольствия, и на нем было написано: "Изобилие", а четвёртый перстень был перстень жалоб, и на нем он написал: "Справедливость". И эти обычаи остались и утвердились у персов, пока не появился ислам.

Хосрой написал своему сыну, который был во главе его войска: "Не будь слишком щедр к своему войску, - оно перестанет нуждаться в тебе..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьдесят первая ночь

Когда же настала шестьдесят первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Хосрой написал своему сыну: "Не будь слишком щедр к своему войску, - оно перестанет нуждаться в тебе. И не стесняй его, чтобы оно не стало тяготиться тобою. Одаряй его даром умеренным и награждай его милостиво; при изобилии будь щедр к не стесняй в беде.

Рассказывают, что один араб-кочевник пришёл к аль-Мансуру и сказал ему: "Мори свою собаку голодом, и она пойдёт за тобою". И аль-Мансур разгневался на араба, услышав эго от него, но Абуль-Аббас ат-Туси сказал ему: "Я боюсь, что кто-нибудь другой махнёт ей лепёшкой и она пойдёт за ним и оставит тебя", И гнев альМансура утих, и он понял, что это слово безошибочное, и велел дать арабу подарок.

Знай, о царь, что халиф Абд-аль-Мелик ибн Мерван написал своему брату Абд-аль-Азизу, когда отправил его в Египет: "Наблюдай за твоими писцами и за придворными. Писцы скажут тебе о положении, от придворных ты узнаешь дворцовые обряды, а уходящий от тебя познакомит тебя с твоим войском".

Когда Омар ибн аль-Хаттаб, - да будет доволен им Аллах! - нанимал слугу, он ставил ему четыре условия: "Не ездить на вьючных лошадях, не носить тонких одежд, не проедать военной добычи и не откладывать молитвы". Сказано: нет богатства лучше разума; нет разума лучше предвидения и рассудительности; нет пользы, равной поддержке свыше; нет торговли, равной добрым делам; нет прибыли, равной награде Аллаха; нет благочестия выше соблюдения предела закона; нет знания, равного размышлению; нет подвижничества выше исполнения предписаний веры; нет веры выше скромности; нет расчёта выше смирения и нет чести выше знания. Береги голову с тем, что она содержит, и тело с тем, что оно вмещает, и почни о смерти и испытании.

Сказал Алий, - да почтит Аллах лик его: "Бойтесь дурных женщин и будьте от них настороже. Не советуйтесь с ними в делах, но не скупитесь на милость к ним, чтобы они не пожелали учинить козни". И сказал он: "Кто оправит умеренность, тот смутится умом". И ему принадлежат изречения, которые мы приведём, если захочет великий Аллах.

Говорил Омар, - да будет доволен им Аллах: "Женщин бывает три рода: жена, предавшаяся Аллаху, богобоязненная, любящая и плодовитая, помогающая мужу против судьбы и не помогающая судьбе против мужа; и другая, что печётся о дитяти, но не больше того; и третья - цепь, которую Аллах накладывает на чью хочешь шею. Мужчин бывает также три рода: муж разумный, когда он действует согласно своему мнению; и другой - разумней его, который, если случится с ним чтонибудь, последствий чего он не знает, идёт к людям, правильно мыслящим, и поступает по их совету; и третий - нерешительный, не знающий прямого пути и не подчиняющийся наставнику.

Справедливость необходима во всех вещах, даже невольницы нуждаются в справедливости; приводят же как пример разбойников с дороги, которые постоянно обижают людей; если бы они не были справедливы друг к другу и не соблюдали правил при дележе, их порядок наверно бы нарушился. Говоря кратко, владыка благородных качеств - великодушие и благонравие, и как прекрасны слова поэта:

Дарами и кротостью над племенем юноша
Царит, и легко тебе ему быть подобным.

А другой сказал:

Устойчивость - в кротости, величье - в прощении,
Спасенье - в правдивости для тех, кто правдивым был.
Кто хочет хвалу снискать деньгами, пусть будет тот
В ристании щедрости всегда впереди других.

И затем Нузхат-аз-Заман говорила об управлении парей, пока присутствующие не сказали: "Мы не видели никого, кто бы рассуждал об управлении так, как эта девушка. Быть может, она скажет нам что-нибудь об ином предмете".

И Нузхат-аз-Заман услышала и поняла, что они сказали, и молвила: "Что же до отдела о вежестве, то это обширное поле, ибо в вежесгве слияние всех совершенства.

Случилось, что к Муавии вошёл один из ею сотрапезников и упомянул о жителях Ирака и их здравых суждениях. А жена Муавии Мейсун, мать Язида, слушала их разговор. И когда он ушёл, она сказала: "О повелитель правоверных, мне хотелось бы, чтобы ты разрешил людям из Ирака войти к тебе и поговорить с тобою, а я послушаю их речи". - "Посмотрите, кто есть у дверей", - сказал Муавия, и ему ответили: "Бену-Темим". - "Пусть войдут", - молвил халиф.

И они вошли, и с ними был аль-Ахиф ибн Кайс. (Подойди ближе, Абу-Бахр, - сказал Муавия (а он велел опустить занавеску, чтобы и Мейсун могла слушать их). - О Абу-Бахр, что ты мне посоветуешь?" - спросил он. И аль Ахнар ответила: "Разделяй волосы пробором, подстригай усы, подрезай ногти, выщипывай волосы под мышками, брей лобок, и всегда употребляй зубочистку - в этом семьдесят две добродетели. И пусть омовение в пятницу будет очищением от того, что было между двумя пятницами..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьдесят вторая ночь

Когда же настала шестьдесят вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Ахнаф ибн Кайс сказал Муавии, когда тог спросил его: "И всегда употребляй зубочистку, ибо в этом семьдесят две добродетели, а омовение в пятницу - очищение от того, что было между двумя пятницами". - "А что ты посоветуешь себе самому?" - спросил Муавия. "Ступать ногами по земле, передвигать их, не торопясь, и наблюдать за ними оком", - ответил аль-Ахнаф. А Муавия продолжал: "Как ты поступаешь, когда входишь к людям из твоего племени, стоящим ниже эмиров?" - "Я скромно склоняю голову, приветствую первый, оставляю то, что меня не касается, и мало говорю", - отвечал аль-Ахнаф.

"А как ты поступаешь, входя к равным себе?" - спросил халиф. И аль-Ахнаф ответил: "Я слушаю, когда они говорят, и не нападаю, когда они нападают". - "А как ты держишь себя, когда входишь к твоим повелителям?"

"Я приветствую их, не делая знака, и жду ответа; если мне велят приблизиться, я приближаюсь, а если отдаляют меня, отдаляюсь", - ответил аль-Ахнаф.

И Муавия спросил: "Как ты поступаешь с твоей женой?" - "Уволь меня от этого, повелитель правоверных", - сказал аль-Ахнаф. Но Муавия воскликнул: "Заклинаю тебя, расскажи мне!" И аль-Ахнаф сказал: "Я обращаюсь с ней хорошо, проявляю к ней дружбу и щедро одаряю - ведь женщина создана из кривого ребра". - "А что ты делаешь, когда хочешь познать её?" - спросил халиф. И аль-Ахнаф сказал: "Я говорю с ней, пока она сама не пожелает, и целую её, пока она не заволнуется, и если бывает то, о чем ты знаешь, я валю её на спину. И когда капля утверждается в её лоне, я говорю: "О боже, сделай её благословенной и не делай её несчастной, но придай ей прекрасный образ". А потом я поднимаюсь с неё для омовения и лью воду на руки, а затем обливаю тело и воздаю хвалу Аллаху за дарованное мне благо". - "Ты отличился в ответе! - воскликнул Муавия. - Скажи теперь о своих нуждах". - "Мне нужно, чтобы ты был богобоязнен, управляя своими подданными, и оказывал им равную справедливость", - ответил аль-Ахнаф и, поднявшись, удалился из покоев Муавии. И когда он ушёл, Мейсуп сказала: "Если бы в Ираке был только он, этого бы Ираку довольно".

А вот, - продолжала Нузхат-аз-Заман, - частила из того, что относится к вежеству. Знай, о царь, что Муайкиб управлял казной в халифат Омара ибн аль-Хаттаба..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьдесят третья ночь

Когда же настала шестьдесят третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхатаз-Заман говорила: "Знаю, о царь, что Муайкиб управлял казной в халифат Омара ибн аль-Хаттаба, и случилось так, что он увидел сына Омара и дал ему дирхем из государственной казны. "Я дал ему дирхем, - рассказывал он, - и ушёл домой, и вот я сижу, и приходит ко мне посланный от Омара. И я испугался и отправился к нему и вдруг вижу тот дирхем у него в руке. "Горе тебе, о Муайкиб, - сказал он мне, - я нашёл кое-что, касающееся твоей души". - "А что же это, повелитель правоверных?" - спросил я, и он ответил: "В день воскресения ты будешь тягаться за этот дирхем с народом Мухаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует".

Написал Омар Абу-Мусе аль-Ашари письмо такого содержания: "Когда это моё письмо придёт к тебе, отдай людям то, что им принадлежит, и доставь мне остальное", - и он это сделал. Когда же стал халифом Осман, прибыл к нему с податью. И когда подать сложили перед Османом, пришёл его сын и взял оттуда дирхем. И Зияд заплакал, а Осман спросил его: "Почему ты плачешь?" И Зад сказал: "Я доставил Омару то же самое, и когда его сын взял дирхем, Омар велел отнять его у него, а твой сын взял, и я не видел, чтобы ему сказали что-нибудь или отняли у него дирхем". И Осман отвечал: "А где ты встретишь подобного Омару?"

Передавал Зейд ибн Аслам, что его отец говорил: "Однажды ночью шёл я с Омаром, и мы подошли к пылающему огню. И Омар сказал мне: "Аслам, я думаю, это путники, измученные холодом. Пойдём к ним". И мы пошли и пришли к этим людям и увидели женщину, которая жгла огонь под котелком, а с ней были плачущие дети. И Омар сказал им: "Мир вам, люди света (он не хотел сказать - "люди огня", что с вами?" - "Нас мучит холод и мрак ночи", - ответила женщина. И Омар спросил: "А что плачут эти дети?"

"От голода", - сказала женщина. "А что это за котёл?" - продолжал Омар. "Я их успокаиваю этим, - ответила она, - и поистине Аллах спросит о них Омара ибн аль-Хаттаба в день воскресения". - "А откуда Омару знать о них?" - воскликнул халиф. И женщина отвечала: "Как же он вершит дела людей и пренебрегает ими!"

И Омар обернулся ко мне, - продолжал Аслам, - и сказал: "Пойдём!" - и мы поспешно пошли и пришли к Дому Расхода, и Омар взял куль муки и кувшин жиру и сказал мне: "Взвали это на меня". - "Я понесу за тебя, повелитель правоверных", - ответил я. Но Омар спросил: "А понесёшь ты за меня мою тяжесть в день воскресения?"

И я взвалил на него припасы, и мы поспешно пошли и бросили куль возле женщины. А затем Омар взял немного муки и то и дело говорил женщине: "Подай мне ещё". И он раздувал огонь под котлом (а у него была большая борода, и я видел, как дым выходит из просветов в ней), пока похлёбка не сварилась, и, взяв кусок жиру, кинул его туда и сказал женщине: "Корми их, а я буду студить кушанье". И они ели до тех пор, пока не наелись досыта, и Омар оставил ей остальную муку и, обращаясь ко мне, сказал: "Аслам, я видел, что они плакали от голода, и мне не хотелось уйти, не выяснив, откуда свет, который я заметил..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьдесят четвёртая ночь

Когда же настала шестьдесят четвёртая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхатаз-3аман говорила: "Говорят, что Омар проходил мимо пастуха-невольника и стал у него торговать овцу, но пастух сказал: "Они не мои". - "Ты тот, кого мне нужно!" - вскричал Омар и купил этого пастуха и освободил его и воскликнул: "О боже, так же, как ты даровал мне малое освобождение, даруй мне освобождение величайшее".

Говорят, что Омар ибн аль-Хаттаб кормил слуг молоком, а сам ел грубую пищу, и одевал их в мягкое, а сам носил жёсткое. Он давал людям, сколько им следовало, и прибавлял им, одаряя их. Одному человеку он дал четыре тысячи дирхемов и прибавил ещё тысячу, и ему сказали: "Не прибавишь ли ты своему сыну, как прибавил этому человеку?" - "Отец этого был твёрд в день Охода", - ответил Омар.

Говорил аль-Хасан: "Омару принесли много денег, и к нему пришла Хафса и сказала: "Повелитель правоверных, а где доля твоих родственников?"

"Хафса, - ответил Омар, - Аллах велит не забывать о доле моих родственников, но выдавать её из денег мусульман, - это нет! О Хафса, ты делаешь угодное твоей родине, но гневишь твоего отца!" И она ушла, волоча подол.

Говорил сын Омара: "В каком-то году я молил господа, чтобы он показал мне моего отца, и, наконец, я увидел его, вытирающим со лба пот. И я спросил его: "Каково тебе, батюшка?" - и он отвечал: "Если бы не милость господа, твой отец наверное бы погиб".

И затем Нузхат-аз-Заман сказала: "Послушай, о счастливый царь, второй отдел первой главы: предание о последователях пророка и других праведниках. Говорил аль-Хасан из Басры: "Не покидает душа человека здешнего мира без того, чтобы не сожалел он о трех вещах: что не пользовался тем, что собрал, не достиг того, на что надеялся, и не заготовил себе много запасов для путешествия, которое он предпринимает".

Спросили Суфьяна: "Может ли быть человек подвижником, когда у него есть имущество?" И он сказал: "Да, если он стоек в испытаниях и благодарит Аллаха, будучи одаряем".

Говорят, что когда к Абд-Аллаху ибн Шеддаду явилась смерть, он призвал своего сына Мухаммеда и стал наставлять его и сказал: "О сын мой, я вижу, что глашатай смерти воззвал ко мне. Тебе надлежит быть богобоязненным, тайно и явно воздавать Аллаху благодарение и быть правдивым в речах: благодарение возвещает о приросте благ, а богобоязненность - лучший запас, как сказал кто-то:

Блаженства я в том, чтобы деньги собрать, не вижу,
И тот лишь блажен, кто верит, страшась Аллаха.
Боязнь Аллаха - лучший запас, по правде.
И кто страшится, тем Аллах прибавит".

Затем Нузхат-аз-Заман сказала: "Да послушает царь рассказы из второго отдела первой главы". - "А что это за рассказы?" - спросили её. И она сказала: "Когда Омар ибн Абд-аль-Азиз стал халифом, он пришёл к своим родным и, взяв то, что у них было, сложил это в казну. Тогда Омейяды устремились к его тётке Фатиме, дочери Мервапа, и та послала сказать ему: "Мне необходимо встретиться с тобою". И она приехала к нему ночью, и Омар помог ей сойти на землю и, когда она уселась, сказал ей: "О тётушка, говорить лучше тебе, так как нужда у тебя. Расскажи же мне, что ты хочешь?" - "О повелитель правоверных, - отвечала она, - тебе более приличествует говорить, и суждение твоё обнаруживает скрытые мысли". И сказал тогда Омар ибн Абдаль-Азиз: "Аллах великий послал Мухаммеда как милость одним и наказание другим; потом он избрал для него пребывание близ себя и взял его к себе..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьдесят пятая ночь

Когда же настала шестьдесят пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый пары, что Нузхатаз-Заман говорила: "И сказал тогда Омар ибн Абд-альАзиз: "Аллах послал Мухаммеда, - да благословит его Аллах и да приветствует! - как милость одним и наказание другим, а затем он избрал для него пребывание подле себя и взял его к себе, и оставил он людям реку, чтобы пить из неё. Потом стал халифом, после него, Абу-Бекр Правдивый и оставил реку такою, как она была, и делал то, что угодно Аллаху. За ним правил Омар и совершал деяния и был усерден усердием, непосильным ни для кого. Но когда стал халифом Осман, он отвёл от реки поток, а потом правил Муавия, и он отвёл от неё многие потоки, а также отводил их, после него, Язпд и сыны Мервана: Абд-аль-Мелик, аль-Валид и Сулейман, и большая река высохла. И вот власть пришла ко мне, и я хочу сделать реку такою же, как она была".

И Фатима сказала: "Я хотела только с тобой поговорить и побеседовать, но если твои слова таковы, я ничего не сказку тебе". И она вернулась к Омейядам и сказала им: "Вкусите последствия того, что вы сделали, породнившись с Омаром".

Говорят, что когда к Омару ибн Абд-аль-Азизу явилась смерть, он собрал своих детей вокруг себя, и Маслам а ибн Абу-аль-Мелик сказал ему: "О повелитель правоверных, как ты оставляешь своих детей бедняками, когда ты их пастырь? Никто не мешает тебе, пока ты жив, дать им из казны столько, чтобы им было довольно, и так лучше, чем оставить это правителю, следующему за тобой".

И Омар посмотрел на Масламу взором гневного и удивлённого и сказал: "О Маслама, я отказывал им в дни нашей жизни, так как же мне быть несчастным из-за них после смерти? Среди моих сыновей одни - мужи, покорные Аллаху великому, и Аллах устроит их дела, другие - ослушники, и я не таков, чтобы помогать им в их ослушании. О Маслама, я присутствовал с тобою при погребении одного из сынов Мервана, и сои отягчил мои глаза близ пего, и я увидел во сне, что он подвергся одному из наказаний Аллаха, великого, славного. И это ужаснуло и устрашило меня, и я дал обет Аллаху, что не буду поступать, как поступал он, если получу власть. Я был усерден в этом в течение моей жизни и надеюсь, что получу прошение от моего господа.

Говорил Маслама: "Один человек скончался, и я был на его погребении. Когда погребение окончилось, сои отягчил мои глаза, и я увидел, в грёзах спящего, покойника в саду, где текут реки, и на нем белые одежды. И он подошёл ко мне и сказал: "О Маслама, ради подобного этому пусть действуют действующие!" И вроде этого было сказано многое.

Говорил кто-то из верных людей: "Я доил овец в халифат Омара ибн Абд-аль-Азиза, и однажды мне повстречался пастух, и среди его овец я увидел волка или даже несколько волков. Я подумал, что это собаки (а я раньше не видел волков), и спросил его: "Что ты делаешь с этими собаками?" - "Это не собаки, это волки", - отвечал он.

"А разве волки не вредят скоту?" - спросил я. И пастух ответил: "Если голова в порядке, то и тело в порядке".

Говорил Омар ибн Абд-аль-Азиз проповедь на кафедре из глины, и, прославив Аллаха великого и восхвалив его, он сказал такие слова: "О люди, будьте праведны втайне, чтобы были вы праведны с вашими братьями явно, воздерживайтесь в земных делах и знайте, что нет между человеком и Адамом живого среди мёртвых. Умер Абуаль-Мелик и те, кто до него. Умрёт Омар и те, кто после него. О повелитель правоверных, не подложить ли тебе подушку, чтобы ты немного опёрся на неё?" - сказал ему Маслама. И Омар ответил: "Я боюсь, что она будет грехом на моей шее в день воскресения".

И он издал единый вопль и упал без памяти, и Фатима крикнула: "Эй. Мариам, эй, Музахим, эй, такое-то, посмотрите на этого человека!"

И, подойдя, она стала лить на него воду и плакала, пока он не очнулся от обморока, а очнувшись, он увидел, что женщина плачет, и спросил её: "Отчего ты плачешь, Фатима?" - "О повелитель правоверных, - отвечала она, - я увидела тебя, повергнутого перед нами, и вспомнила, что ты будешь повергнут после смерти перед Аллахом великим и оставишь этот мир и покинешь нас. Вот почему я плачу". - "Довольно, Фатима, ты превзошла меру! - сказал Омар и поднялся, но опять упал, и Фатима прижала его к себе и воскликнула: "Ты мне За мать и отца, повелитель правоверных! Мы все не смеем говорить с тобой".

Потом Нузхат-аз-Заман сказала своему брату Шарр-Кану и четырём судьям: "Заключение второго отдела первой главы..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьдесят шестая ночь

Когда же настала шестьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхатаз-Заман говорила своему брату ШаррКану, не узнавая его, в присутствии четырех судей и купца "Заключение второго отдела первой главы": "Случилось, что Омар ибн Абд-аль-Азиз написал собравшимся на празднество: "А после славословил: беру в свидетели Аллаха в священный месяц, в священном городе в день великого паломничества, что я не виновен в обидах, причинённых вам, и во вражде того, кто вам враждебен, если я сделал это или имел такое намерение, или до меня дошло сведение об этом, или что-либо из этого было мне известно, я надеюсь, что найдётся возможность прощения. Но нет от меня разрешения обижать других, ибо я буду спрошен о каждом обиженном. И если правитель среди моих правителей отступит от истины и поступит не по писанию и не по установлениям, не обязаны вы повиноваться ему, пока он не вернётся к истине.

Говорил он, - да будет доволен им Аллах: "Я не хотел бы быть освобождённым от смерти, ибо это последнее, за что награждается правоверный".

Говорил кто-то из верных людей: "Я прибыл к повелителю правоверных Омару ибн Абд-аль-Азизу, когда он был халифом, и увидел перед ним двенадцать дирхемов. Он приказал положить их в казну, и я сказал ему: "О повелитель правоверных, ты ввергнул своих детей в нищету и сделал их семьёй, у которой ничего нет. Отчего ты не прикажешь выдать что-нибудь им и тем, кто беден из членов твоего дома?" - "Подойди ко мне", - сказал Омар.

И когда я подошёл к нему, он молвил: "Твои слова: "ты вверг своих детей в нищету, дай же им что-нибудь и тем, кто беден из людей твоего дома", - неправильны, ибо Аллах мне преемник для моих детей, и для бедных членов моего дома, и он за них поручитель. Они же - мужи, либо страшащиеся Аллаха, - и тем Аллах найдёт выход, - либо предавшиеся грехам, а я не стану укреплять их в ослушании Аллаху".

И затем он послал за детьми и призвал их к себе (а их было двенадцать мужчин). И когда он увидел их, из глаз его полились слезы, и он сказал: "Поистине, ваш отец меж двух дел: либо вы будете богаты и отец ваш войдёт в огонь, либо вы обеднеете и ваш отец войдёт в рай. Но приятнее вашему отцу войти в рай, чем видеть вас богатыми. Уходите, да храпит вас Аллах; я поручаю ваше дело Аллаху!"

Говорил Халид ибн Сафван: "Правитель Ирака и Йемена Юсуф ибн Омар сопровождал меня к халифу Хишаму ибн Абд-аль-Мелику. И я прибыл к нему, когда он выехал, вместе со своими близкими и слугами и остановился в одном месте. И для него разбили шатёр, и когда люди сели по местам, я подошёл к халифу со стороны ковра и стал на него смотреть, и мой глаз встретил его глаз, и я сказал: "Да завершит Аллах свою милость к тебе, повелитель правоверных, и да направит дела, на тебя возложенные, по прямому пути, и да не примешает обиды к твоей радости. Я не нахожу для тебя, повелитель правоверных, наставления, более красноречивого, нежели предание о царе, бывшем прежде тебя".

И халиф сел прямо (а он сидел облокотившись) и сказал: "Подавай, что у тебя есть, ибн Сафван!"

И тот начал: "О повелитель правоверных, один царь выехал, прежде тебя, в один из предшествующих годов, в эту землю и спросил своих собеседников: "Видели ли вы подобное тому, что есть у меня, и даровано ли комунибудь то же, что даровано мне?" А подле него был переживший других человек из "носителей доказательства, помогающих в истине и шествующих по её стезе, и он сказал: "О царь, ты спросил о великом деле. Позволишь ли мне ответить?" - "Да", - сказал царь. И человек спросил: "Считаешь ли ты то, что есть у тебя, непреходящим или преходящим?" - "Оно преходяще", - ответил царь. "Так почему же ты, как я вижу, восторгаешься тем, чем пользоваться ты будешь недолго, а ответчиком за это будешь долго, и при расчёте за это уалатишь залогом?" - спросил тот человек. "Куда же бежать и к чему стремиться?" - воскликнул царь. И человек ответил: "Пребывай в твоём царстве и действуй, повинуясь Аллаху великому, или надень рубище и поклоняйся твоему господу, пока не придёт твой срок. А когда настанет утро, я явлюсь к тебе. И этот человек, - продолжал Халид ибн Сафван, - постучал на заре в дверь царя и видит, что тот сложил с себя венец и снаряжается в странствие, - так подействовало на него наставление праведника. И Хишам ибн Абд-аль Мелик заплакал горьким плачем, так что омочил себе бороду, и велел спять то, что на нем было, и сидел в своём дворце. И слуги и приближённые пришли к Халиду ибн Сафвану и сказали ему "Так ты поступил с повелителем правоверных! Ты испортил ем) наслаждение и смутил ему жизнь".

И затем Нузхат-аз-Заман сказала Шарр-Кану: "А сколько в этой главе наставлений! Поистине, я бессильна привести все, что есть в этой главе, за одну беседу..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьдесят седьмая ночь

Когда же настала шестьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхатаз-Заман говорила Шарр-Кану: "О царь, сколько ещё в этой главе наставлений! Поистине, я не в силах привести все, что есть в этой главе за одну беседу. Но с течением дней, о царь времени, будет все хорошо".

И судьи сказали: "О царь, эта девушка - чудо времени и единственная жемчужина века и столетий. Мы не слышали о подобной ей во все времена и за всю нашу жизнь". И они простились с царём и ушли, и тогда ШаррКан обратился к своим слугам и сказал им: "Принимайтесь за устройство свадьбы и тотчас готовьте кушанья всех родов". И они сейчас же исполнили его приказанья и приготовили всякие кушанья, а Шарр-Кан велел жёнам эмиров, везирей и вельмож царства не уходить и присутствовать при открывании невесты и на свадьбе. И едва настал предвечерний час, как уже разложили скатерть со всеми кушаньями, какие желательны душе и усладительны для глаз - жарким, гусями и курами, и все люди ели, пока не насытились. И всем певицам в Дамаске было приказано прийти, а также старшим невольницам царя, умевшим петь, и все они явились во дворец. И когда пришёл вечер и опустился мрак, зажгли свечи от ворот крепости до ворот дворца, справа и слева, и эмиры, везири и вельможи пошли перед царём Шарр-Каном, а певицы и прислужницы взяли девушку, чтобы украсить её и одеть, но у видели, что она не нуждается в украшении.

А царь Шарр-Кан вошёл в баню и, выйдя оттуда, сел на ложе, и невесту открывали перед ним в семи платьях, а потом с неё сняли одежды и стали учить её тому, чему учат девушек в ночь, когда их отводят к мужу. И ШаррКан вошёл к ней и взял её невинность, и она понесла от него в тот же час и минуту и сообщила ему об этом. И Шарр-Кан сильно обрадовался и приказал мудрецам записать день зачатия, а утром он сел на престол, и явились вельможи его царства и поздравили его. И Шарр-Кан призвал своего личного писца и повелел ему написать письмо своему родителю, Омару ибн ан-Нуману, о том, что он купил невольницу, умную и образованную, которая объяла все отрасли мудрости и что он пришлёт её в Багдад, чтобы она посетила его брата Дау-аль-Макана и сестру, Нузхат-аз-Заман. Он написал, что освободил девушку и составил свой брачный договор с нею, и вошёл к ней, и она понесла от него. И он восхвалил её ум, а затем он послал привет брату и сестре везиря Дандана и прочим эмирам. И он запечатал письмо и отправил его к отцу с гонцом на почтовых. И этот гонец отсутствовал целый месяц, а потом вернулся с ответом и подал его Шарр-Кану.

И Шарр-Кан взял его и прочитал и вдруг видит, - там написано, после имени Аллаха: "Это письмо от растерявшегося и смущённого, который потерял детей и покинул родину, от царя Омара ибн ан-Нумана к сыну ШаррКану. Знай, что после твоего отъезда мне стало тесно на земле, так что я не могу терпеть и не в состоянии хранить тайну. И это потому, что я уехал на охоту и ловлю, а Дау-аль-Макан просился у меня отправиться в аль-Хиджаз, но я убоялся превратностей времени и не позволил ему ехать до будущего или следующего за ним года. И когда я уехал на охоту и ловлю, я отсутствовал целый месяц..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьдесят восьмая ночь

Когда же настала шестьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Омар ибн ан-Нуман говорил в своём письме: "Когда я уехал на охоту и ловлю, я отсутствовал месяц и, возвратившись, увидел, что твой брат и сестра взяли немного денег и тайком отправились с паломниками в паломничество. И когда я узнал об этом, простор сделался для меня тесен и я стал, о дитя моё, ожидать возвращения паломников, надеясь, что, может быть, твой брат и сестра придут с ними. И паломники вернулись, и я спросил о них, но никто ничего не рассказал мне. И я надел одежды печали, заложил свою душу и лишился сна и утопаю в слезах моих очей". И он написал такие стихи:

"Ваш призрак уйти теперь по хочет на миг один,
И в сердце отвёл ему я место почётное.
Надеюсь, вернётесь вы - не то я не прожил бы
И мига, и призрак ваш один мне покой несёт".

И, между прочим, он написал в своём письме: "А после привета тебе и тем, кто с тобою, сообщаю тебе, что ты не должен быть небрежен, распытывая новости, - это для нас позорно".

И, прочтя письмо, Шарр-Кан опечалился за своего отца и обрадовался исчезновению сестры и брата, и взял письмо и вошёл к своей жене Нузхат-аз-Заман. А он не Знал, что это его сестра, и она не знала, что Шарр-Кан её брат, хотя он все время посещал её, ночью и днём, пока не прошли полностью её месяцы.

И она села на седалище родов, и Аллах облегчил ей разрешение, и у неё родилась дочь. И Нузхат-аз-Заман послала за Шарр-Каном и, увидав его, сказала ему: "Вот твоя дочь, назови её, как хочешь". - "У людей в обычае давать своим детям имя на седьмой день после их рождения", - ответил Шарр-Кан. И затем он нагнулся к своей дочери и поцеловал её и увидел, что у неё на шее повешена жемчужина из тех трех жемчужин, которые царевна Абриза привезла из земли румов. И когда Шарр-Кан увидал, что эта жемчужина висит на шее его дочери, разум покинул его, и им овладел гнев. Он вперил глаза в жемчужину и хорошо рассмотрел её, а затем он взглянул на Нузхат-аз-Заман и спросил: "Откуда попала к тебе эта жемчужина, о невольница?"

И, услышав от Шарр-Кана эти слова, Нузхат-аз-Заман воскликнула: "Я твоя госпожа и госпожа всех тех, кто находится во дворце! Я царица, дочь царя, и теперь прекратилось сокрытие, и дело стало явным, и выяснилось, что Нузхат-аз-Заман дочь царя Омара ибн ан-Нумана". И когда Шарр-Кан услышал эти слова, на него напала дрожь, и он опустил голову к земле..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Шестьдесят девятая ночь

Когда же настала шестьдесят девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Шарр-Кан услышал эти слова, его сердце встревожилось, и лицо его пожелтело, и на него напала дрожь, и он опустил голову к земле. И, поняв, что Нузхат-аз-Заман и его сестра и они от одного отца, он лишился чувств, а очнувшись, он пришёл в изумление, но не осведомил царевну о себе. "О госпожа, - спросил он её, - ты дочь царя Омара ибн ан-Нумана?" - "Да", - отвечала она ему. И Шарр-Кан сказал ей: "Расскажи мне, почему ты рассталась со своим отцом и тебя продали?"

И она рассказала ему обо всем, что с ней случилось, с начала до конца: и как она оставила брата больным в Иерусалиме и как бедуин похитил её и продал купцу. И когда Шарр-Кан услышал это, он убедился, что Нузхатаз-Заман его сестра и они от одного отца.

"Как же это я женился на своей сестре! - подумал он. - Клянусь Аллахом, мне необходимо выдать её за кого-нибудь из моих придворных. А если что-нибудь выяснится, я скажу, что развёлся с нею раньше, чем стал её мужем, и выдам её за старшего из придворных". И, подняв голову, он вздохнул и сказал: "О Нузхат-азЗаман, ты действительно моя сестра. И я скажу: "Прошу прощения у Аллаха за тот грех, в который мы впали. Я Шарр-Кан, сын царя Омара ибн ан-Нумана". И Нузхатаз-Заман взглянула на Шарр-Кана и хорошенько всмотрелась в него, и, узнав его, она почти лишилась рассудка и с плачем стала бить себя по липу и воскликнула: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха! Мы впали в великий грех! Что делать и что я скажу отцу и матери, когда они меня спросят: "Откуда у тебя эта дочь?"

"Лучше всего, - сказал Шарр-Кан, - выдать тебя за царедворца и дать тебе воспитывать мою дочь у него, в его доме, чтобы никто не узнал, что ты моя сестра. Это предопределил нам Аллах великий ради дела, угодного ему, и мы будем сокрыты, только если ты выйдешь за этого царедворца раньше, чем кто-нибудь узнает".

И он стал её уговаривать и целовать её в голову, и она спросила: "А как же мы назовём дочку?" А ШаррКан отвечал: "Назови её Кудыя-Факан". И он выдал Нузхат-аз-Заман замуж за старшего царедворца и перевёл её в его дом вместе с дочерью. И девочку воспитали на плечах невольниц и давали ей питьё и разные порошки.

А брат Нузхат-аз-Заман, Дау-аль-Макан, был все это время с истопником в Дамаске. И вот в какой-то день прибыл на почтовых гонец от царя Омара ибн ан-Нумана к царю Шарр-Кану, и с ним было письмо. И Шарр-Кан взял письмо и прочитал, и в нем после имени Аллаха, стояло: "Знай, о славный царь, что я сильно опечален разлукою с детьми, так что лишился сна и меня не покидает бессонница. Я посылаю тебе это письмо. Сейчас же по прибытии его приготовь нам деньги и подать и пошли с ними ту невольницу, которую ты купил и взял себе в жены. Я хочу её видеть и услышать её слова, так как к нам прибыла из земли румов старуха праведница и с нею пять невольниц, высокогрудых дев. Они овладели науками и знанием и всеми отраслями мудрости, которые надлежит знать человеку, - язык бессилен описать все виды науки, добродетели и мудрости. И, увидав девушек, я полюбил их великой любовью и захотел, чтобы они были в моем дворце и под моей властью, так как им не найдётся равных у прочих царей. И я спросил старую женщину об их цене, и она мне ответила: "Я продам их только за подать Дамаска". Клянусь Аллахом, я не считаю, что это большая цена за них (каждая из девушек стоит всех этих денег). И я согласился на это и ввёл их в мой дворец, и они находятся в моей власти. Поторопись же с податью, чтобы женщина отправилась в свои земли, и пришли к нам твою невольницу - пусть она состязается с девушками перед мудрецами. И если она одолеет их, я пришлю её к тебе и подать Багдада вместе с нею..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до семидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до семидесяти, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Омар ибн ан-Нуман говорил в своём письме: "И пришли к нам твою невольницу, пусть она состязается с девушками перед мудрецами, и если она победит их, я пришлю её к тебе, а вместе с нею подать Багдада".

И когда Шарр-Кан узнал об этом, он обратился к своему зятю и сказал ему: "Приведи невольницу, которую я дал тебе в жены!" И Нузхат-аз-Заман пришла, и Шарр-Кан ознакомил её с письмом и сказал ей: "О сестрица, что ты думаешь об ответе?" - "Верное мнение - твоё мнение", - ответила Нузхат-аз-Заман. А затем она, стосковавшаяся по близким и родине, сказала: "Отошли меня вместе с моим мужем, царедворцем, чтобы я могла рассказать отцу мою повесть и поведать о том, что произошло у меня с бедуином, который продал меня купцу, и сообщить ему, что купец продал меня тебе, а ты выдал меня за царедворца после того, как освободил меня".

И Шарр-Кан ответил: "Пусть будет так!" А затем он взял свою дочь Кудьш-Факан и отдал её нянькам и слугам и принялся готовить подать, которую он вручил царедворцу, приказав ему отправиться с девушкой и податью в Багдад.

И Шарр-Кан назначил ему носилки, в которых бы он сидел, а для девушки он назначил другие носилки. И царедворец ответил ему: "Слушаю и повинуюсь!" А ШаррКан снарядил верблюдов и мулов и написал письмо и отдал его царедворцу. Он простился со своей сестрой Нузхат-аз-Заман (а жемчужину он у неё отобрал и повесил её на шею своей дочери на цепочке из чистого золота); и царедворец выехал в ту же ночь. И случилось так, что Дау-аль-Макан и с ним истопник вышли прогуляться возле шатра. И они увидели бактрийских верблюдов, нагруженных мулов и светильники и светящие фонари. И Дау-аль-Макан спросил об этих тюках и их владельце, и ему сказали: "Это подать Дамаска, и она едет к царю Омару ибн ан-Нуману, владыке города Багдада". - "А кто предводитель этого каравана?" - спросил Дау-аль-Макан. "Старший царедворец, что женился на девушке, которая преуспела в науке и мудрости", - сказали ему.

И тут Дау-аль-Макан горько заплакал и задумался, вспоминая свою мать, и отца, и сестру, и родину. "Нет больше здесь для меня места, - сказал он истопнику. - Я отправлюсь с этим вот караваном и пойду понемногу, пока не достигну родины". - "Я не был спокоен за тебя на пути из Иерусалима в Дамаск, так как же я спокойно отпущу тебя в Багдад! - воскликнул истопник. - Я буду с тобою вместе, пока ты не достигнешь свой цели!" - "С любовью и охотой", - ответил Дау-аль-Макан.

И истопник принялся снаряжать его и оседлал ему осла и положил на осла его мешок, а в мешок он сложил кое-какие запасы. И, затянув пояс, он приготовился и стоял, пока мимо него не прошли все тюки. А царедворец ехал на верблюде, и пешая свита окружала его. И Дау-аль-Макан сел на осла истопника и сказал истопнику: "Садись со мной", по тот отвечал: "Я не сяду, во буду служить тебе". - "Ты непременно должен немного проехать на осле", - воскликнул Дау-аль-Макан. И тот ответил: "Пусть будет так, если я устану". - "Ты увидишь, брат мой, как я вознагражу тебя, когда приеду к своим родным", - сказал Дау-аль-Макан. И они ехали непрерывно, пока не взошло солнце, а когда настало время полуденного отдыха, придворный приказал сделать привал. И путники спешились и отдохнули и напоили своих верблюдов, а затем он велел отправляться.

И через пять дней они достигли города Хама и остановились и пробыли там три дня..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьдесят первая ночь

Когда же настала семьдесят первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что они провели в городе Хама три дня, а потом поехали и ехали беспрерывно до тех пор, пока не достигли другого города, в котором провели три дня, а затем они поехали и вступили в Диар-Бекр, и на них повеял ветерок Багдада. И Дау-аль-Макан вспомнил о своей сестре Нузхат-аз-Заман, об отце и о матери и подумал, как он вернётся к отцу без сестры, и заплакал и застонал и начал жаловаться, и его печали усилились. И он произнёс такие стихи:

"О други, доколь терпеть и медлить придётся мне?
И нету ко мне от вас гонца, чтоб поведать мне.
Ведь дни единения так кратки, поистине!
О, если б разлуки срок короче мог сделаться!
Вы, за руку взяв меня, откиньте одежд покров -
Увидите, как я худ, но скрыть худобу хочу.
И если кто скажет мне: "Утешься!" - скажу ему:
"Клянусь, не утешусь я до дня воскресенья".

И истопник сказал ему: "Прекрати этот плач и стенания, мы близко от шатра царедворца". Но Дау-альМакан воскликнул: "Я обязательно должен говорить какие-нибудь стихи, быть может огонь в моем сердце погаснет". - "Ради Аллаха, - сказал истопник, - оставь печаль, пока не прибудешь в свою страну, а потом делай, что хочешь. Я буду с тобою, где бы ты ни был". - "Клянусь Аллахом, я не перестану", - воскликнул Дау-альМакан и обратился лицом в сторону Багдада.

А луна сияла и изливала свой свет, и Нузхат-аз-Заман не спала этой ночью; она беспокоилась и вспоминала о своём брате Дау-аль-Макане и плакала. И, плача, она вдруг услыхала, как её брат Дау-аль-Макан плакал и говорил такие стихи:

"Луч блеснул зарниц йеменских,
И тоскою я охвачен
По любимом, бывшем близко,
Что поил привета чашей.
Он напомнил о метнувшем
Мне стрелу в моем жилище,
О сияние зарницы,
Возвратятся ль дни сближенья?
О хулитель, не брани же!
Испытал меня господь мой
Тем возлюбленным, что скрылся,
И судьба меня сразила,
И ушла услада сердца,
Когда время отвернулось.
Поит он меня заботой,
Неразбавленною в чаше,
И себя я вижу, друг мой,
Мёртвым прежде единенья.
Время! К нам с любовью детской
Воротись скорей с приветом,
С безопасностью счастливой.
От стрелы, меня сразившей,
Кто поможет чужеземцу,
Что с испуганным спит сердцем?
Одинок в своём он горе,
Потеряв Усладу Века.
Овладели нами силой
Руки сыновей разврата".

А окончив свои стихи, он закричал и упал без чувств. Вот что было с ним.

Что же касается Нузхат-аз-Заман, то она этой ночью бодрствовала, так как ей вспомнился в этом месте её брат. И, услышав среди ночи голос, она отдохнула душой и поднялась, обрадованная, и позвала евнуха. "Что тебе надо?" - спросил он. И Нузхат-азЗаман отвечала: "Пойди и приведи мне того, кто говорит эти стихи". - "Я не слышал его", - сказал евнух..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьдесят вторая ночь

Когда же настала семьдесят вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Нузхатаз-Заман услыхала стихи своего брата, она позвала старшего евнуха и сказала ему: "Пойди приведи мне того, кто говорил эти стихи". - "Я не слышал его и не знаю, кто он. И все люди спят", - отвечал евнух. По Нузхат-аз-Заман сказала: "Всякий, кого ты увидишь бодрствующим, и есть тот, кто говорил стихи".

И евнух стал искать и увидал, что не спят только истопник и Дау-аль-Макан (а он был в забытьи). И когда истопник увидал, что евнух стоит над его головой, он испугался его, а евнух спросил: "Это ты говорил стихи? Моя госпожа услыхала тебя". И истопник подумал, что госпожа рассердилась из-за того, что говорили стихи, и испугался и отвечал: "Клянусь Аллахом, это не я!" - "Л кто же это говорил? - спросил евнух, - укажи мне его, ты его знаешь, так как ты не спал".

И истопник испугался за Дау-аль-Макана и подумал: "Может быть, этот евнух ему чем-нибудь повредит". - "Клянусь Аллахом, я не знаю его", - сказал он. И евнух воскликнул: "Клянусь Аллахом, ты лжёшь! Здесь нет никого, кто бы сидел и не спал, кроме тебя. Ты знаешь его!" - "Клянусь Аллахом, - отвечал истопник, - я скажу тебе правду. Тот, кто говорил стихи, - человек, проходивший по дороге; это он испугал и встревожил меня, воздай ему Аллах!" - "Если ты знаешь его, - сказал евнух, - проведи меня к нему, я его схвачу и приведу к носилкам, в которых наша госпожа, или ты сам схвати его своей рукой". - "Уйди, а я приведу его к тебе", - сказал истопник.

И евнух оставил его и удалился. Он вошёл к своей госпоже и сообщил ей об этом и сказал: "Никто его не Знает, это только прохожий на дороге". И Нузхат-аз-Заман промолчала. Что же касается Дау-аль-Макана, то, очнувшись от обморока, он увидал, что луна достигла середины неба, и на пего повеял предрассветный ветерок и взволновал в нем горести и печали.

И Дау-аль-Макан прочистил голос и хотел говорить стихи, а истопник спросил его: "Что это ты хочешь делать?" - "Я хочу сказать какие-нибудь стихи, чтобы погасить огонь моего сердца", - ответил Дау-аль-Макан. А истопник сказал: "Ты не знаешь, что со мной случилось! Я только потому спасся от смерти, что уговорил евнуха". - "А что же было? Расскажи мне, что случилось", - спросил Дау-аль-Макан.

И истопник ответил: "О господин, ко мне пришёл евнух, когда ты был без чувств, и у него была длинная палка миндального дерева. Он всматривался в лица людей, которые спали, и спрашивал, кто говорил стихи, но никого не нашёл бодрствующим, кроме меня. И когда он спросил меня, я сказал: "Это прохожий на дороге". И евнух ушёл, и Аллах спас меня от него, а иначе он убил бы меня. И он сказал мне: "Когда ты услышишь его ещё раз, приведи его к нам".

Услыхав это, Дау-аль-Макан заплакал и воскликнул: "Кто помешает мне говорить стихи! Я буду говорить, и пусть со мной случится то, что случится! Я близко от моей страны и не стану ни о ком думать". - "Ты хочешь только погубить свою душу!" - воскликнул истопник. Но Дау-аль-Макан сказал: "Я непременно буду говорить!" И тогда истопник вскричал: "С этого места между нами легла разлука! Я намеревался не расставаться с тобою, пока ты не вступишь в твой город и не встретишься со своим отцом и матерью! Ты пробыл у меня полтора года, и я не причинил тебе ничего дурного. Что это тебя подпяло говорить стихи, когда мы до крайности устали от ходьбы и бессонницы! Все люди прилегли отдохнуть от усталости, и они нуждаются во сне". - "Я не отступлюсь от того, что делаю!" - воскликнул Дау-аль-Макан. И горести взволновали его, и он обнаружил затаённое и произнёс такие стихи:

"Постой у жилища ты, приветствуя стан пустой,
И к ней воззови - ответ, быть может, подаст она.
И если обитает тебя ночь тоски по ней,
Во урагане зажги огонь от пламени страсти ты.
Не диво, что коль шуршит змеёю пушок его,
Я жгучий укус сорву, срывая румянец губ.
О рай! Ты покинут был душой моей нехотя!
Блаженства навек я жду, не то б я погиб в тоскою.

И ещё он произнёс такие два стиха:

"Мы жили, и были дни нам верными слугами.
И жили мы вместе все в жилище прекраснейшем.

А окончив свои стихи, он издал три крика и упал на землю без чувств, и истопник поднялся и накрыл его. А Нузхат-аз-Заман, услыхав первые стихи, вспомнила своего брата, отца и мать, а услышав вторые стихи, заключавшие упоминание её имени, имени её брата и их общего обиталища, она заплакала и кликнула евнуха и сказала ему: "Горе тебе! Тот, кто произнёс стихи в первый раз, произнёс их и во второй раз, и я слушала его близко от себя. Клянусь Аллахом, если ты не приведёшь его ко мне, я разбужу царедворца, и он тебя побьёт и выгонит! Но возьми эти сто динаров, отдай их тому человеку и приведи его ко мне, только ласково, не причиняя ему вреда. А если он не согласится, дай ему этот мешок с тысячей динаров; если же он откажется - оставь его и узнай, где он находится и какое его ремесло и из каких он земель. И возвращайся ко мне скорее и не пропадай..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьдесят третья ночь

Когда же настала семьдесят третья ночь третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхатаз-Заман послала евнуха искать того человека и сказала ему: "Берегись возвратиться ко мне и сказать: "Я не нашёл его!" И евнух вышел и стал колотить людей и топтать их в палатках, но не нашёл никого бодрствующим, - все люди от усталости спали. Но, дойдя до истопника, он увидал, что тот сидит с непокрытой головой, и, приблизившись к нему, схватил его за руку и спросил: "Это ты говорил стихи?" И истопник испугался за себя и сказал: "Нет, клянусь Аллахом, о начальник людей, это не я!" - "Я не оставлю тебя, - сказал евнух, - пока ты не покажешь мне того, кто говорил стихи. Я боюсь гнева моей госпожи, если вернусь к ней без него".

Услышав слова евнуха, истопник испугался за Дауаль-Макана и, горько плача, сказал евнуху: "Клянусь Аллахом, это не я, и я его не знаю, я только слышал, как один человек, прохожий на дороге, говорил стихи. Не впадай из-за меня в грех: я чужеземец и пришёл вместе с вами из Иерусалима, города друга Аллаха". - "Пойдём со мной. Расскажи это моей госпоже своими устами. Я никого не видел бодрствующим, кроме тебя", - сказал евнух. И истопник воскликнул: "Разве ты не пришёл и не видел меня там, где я сижу? Ты знаешь моё место, и никто не может никуда тронуться, - его схватят сторожа. Иди же к себе, и если ты с этой минуты ещё раз услышишь, что кто-нибудь говорит стихи, - все равно, далеко он или близко, - это буду я или кто-нибудь, кого я знаю. И ты узнаешь о нем только от меня). Потом он поцеловал евнуху голову и стал его уговаривать. И евнух оставил его, но, обойдя один раз кругом лагеря, он спрятался и встал позади истопника, боясь вернуться к своей госпоже без пользы.

А истопник подошёл к Дау-аль-Макану, разбудил его и сказал: "Поднимайся, садись, я расскажу тебе, что случилось". И Дау-аль-Макан поднялся, и истопник рассказал ему, что произошло, и юноша воскликнул: "Оставь меня, я больше не буду раздумывать и ни с кем не стану считаться: моя страна близко". - "Почему ты слушаешься своей души и сатаны? Ты никого не боишься, но я боюсь и за тебя и за себя", - сказал истопник. "Заклинаю тебя Аллахом, не говори больше никаких стихов, пока не вступишь в свою страну. Я не думал, что ты в таком состоянии. Разве ты не знаешь, что эта госпожа, жена царедворца, хочет тебя прогнать, потому что ты встревожил её? Она, кажется, больна или не спит, устав с дороги и далёкого пути. Вот уже второй раз она посылает евнуха искать тебя".

Но Дау-аль-Макан не посмотрел на слова истопника, а закричал третий раз и произнёс такие стихи:

"Оставил я хулителей,
Хулою их встревоженный,
Хулят они, не ведая,
Что этим подстрекают лишь.

Сказал доносчик: "Он забыл!"
Я молвил; "В любви к родине!"
Сказали: "Как прекрасен он!"
Я молвил: "О, как я влюблён!"
Сказали; "Как возвышен он!"
Я молвил: "Как унижен я!"
Хоть выпью чашу гибели!
Не подчинюсь хулителю,
Что за любовь корит к ней".

А пока юноша говорил стихи, евнух слушал его, притаившись, и едва он перестал говорить и дошёл до конца, как евнух уже был над его головой. И при виде его истопник убежал и встал поодаль, смотря, что произойдёт между ними.

И евнух сказал: "Мир вам, о господин!" И Дау-аль-Макан отвечал: "И с вами мир и милость Аллаха и его благословение!" - "О господин", - сказал евнух..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьдесят четвёртая ночь

Когда же настала семьдесят четвёртая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что евнух сказал Дау-аль-Макану: "О господин, я приходил к тебе сегодня ночью три раза, так как моя госпожа звала тебя к себе". - "А откуда эта сука, которая меня требует, прокляни её Аллах и прокляни он её мужа вместе с нею!" - воскликнул Дау-аль-Макан и напустился на евнуха с бранью, а евнух не мог ему отвечать, так как госпожа велела ему не обижать юношу и привести его только по собственному желанию, а если он не пойдёт, дать ему сто динаров.

И евнух повёл мягкие речи и говорил ему: "О господин, возьми это и пойдём со мной! О дитя моё, мы не погрешили перед тобою и не обидели тебя. Нужно только, чтобы твои благородные шаги привели тебя со мною к моей госпоже. Ты получишь от неё ответ и вернёшься во здравии и благополучии. Для тебя будет у нас великая радость".

Услышав это, юноша поднялся и пошёл среди людей, переступая через них, а истопник шёл за ним и смотрел на него и говорил про себя: "Пропала его юность! Завтра его повесят!"

И истопник шёл до тех пор, пока не приблизился к тому песту, куда они направлялись (а они не видели его). И тогда он остановился, думая: "Как низко будет, если он скажет на меня: "Это он сказал мне - говори стихи".

Вот что было с истопником. Что же касается Дау-альМакана, то он до тех пор шёл с евнухом, пока не достиг места. И тогда евнух вошёл к Нузхат-аз-Заман и сказал ей: "О госпожа, я привёл тебе того, кого ты требовала. это юноша красивый липом, и на нем следы благоденствия". И когда Нузхат-аз-Заман услыхала это, её сердце затрепетало, и она воскликнула: "Пусть он скажет какиенибудь стихи, чтобы я услышала его вблизи, а потом спроси, как его имя и из какой он страны".

И евнух вышел и сказал ему: "Говори, какие знаешь, стихи, госпожа здесь вблизи слушает тебя. А после я спрошу тебя о твоём имени, твоей стране и твоём положении". - "С любовью и охотой, - отвечал Дау-аль-Макан, - но если ты спросишь о моем имени, то это стёрлось, и образ мой исчез, и тело моё истощено. А моя повесть - начало её неизвестно и конец её нельзя изложить. И вот я точно пьяный, который выпил много вина, не скупясь для себя, и его охватило похмелье, так что он блуждает, сам себя потеряв, не зная, что делать и утонув в море размышлений".

Услышав эти слова, Нузхат-аз-Заман заплакала, и её плач и стоны умножились. "Спроси его, не покинул ли он кого-нибудь из любимых, например отца и мать?" - сказала она евнуху. И тот спросил его, как приказала ему Нузхат-аз-Заман.

И Дау-аль-Макан ответил: "Да, я покинул их всех, и мне всех дороже моя сестра, с которой меня разлучил рок".

Нузхат-аз-Заман промолчала, услышав, что он произнёс эти слова. И потом она воскликнула: "Аллах великий да сведёт его с теми, кого он любит!.."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьдесят пятая ночь

Когда же настала семьдесят пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Нузхат-аз-Заман, услышав слова юноши, воскликнула: "Аллах да сведёт его с теми, кого он любит!" А потом она сказала евнуху: "Скажи ему, что я хочу послушать рассказ о его разлуке с близкими и родиной".

И евнух сказал юноше то, что велела ему госпожа. И Дау-аль-Макан принялся вздыхать и произнёс такие стихи:

"Поистине, к ней любовь - подруга всех любящих.
Почту я тот дом, где Хипд жилище нашла себе.
Любовь к ней - любви иной не знает весь род людской,
И "прежде" у неё нет, и нет у неё "потом".
И кажется прах долин мне мускусом с амброю,
Когда пробежит по нем красавицы Хипд нога.
Примет мой возлюбленной на холмике в таборе,
Великой во племени - вокруг все рабы её.
О други, ведь лучше нет под вечер стоянки нам.
Постоите! Вот ивы ветвь, вот веха забытая.
Спросите же сердце вы моё: ведь поистине
Со страстью дружит оно, нельзя отклонить её.
Усладу времени, Аллах, вспои облаков дождём,
И вечно пусть в толще их раскатистый гром громит".

Когда же он окончил свои стихи и Нузхат-аз-Заман услышала его, она приподняла край занавеса носилок и посмотрела на юношу. И когда её взор упал на его лицо, она угнала ею и, убедившись, что это он, вскрикнула: "О брат мой, о Дау-аль-Макан!" И он тоже посмотрел на неё и узнал её и закричал: "О сестрица, о Нузхат-аз-Заман!" И Нузхат-аз-Заман бросилась к нему, и он принял её в объятия, и оба упали без чувств. И когда евнух увидал их в таком состоянии, он удивился и накинул на них что-то, чтобы прикрыть их. Он подождал, пока они пришли в себя, и когда оба очнулись от забытья, Нузхат-аз-Заман очень обрадовалась и её заботы и горести прошли. И радости сменяли в ней одна другую, и она произнесла такие стихи:

"Дал клятву рок, что смущать мне жизнь вечно будет он"
Ты нарушила свой обет, судьба, искупи же грех!
Наступило счастье, любимый мой помогает мне!
Поднимайся же на зов радости, подбери подол!
Не считал я раем кудрей его лишь до той поры,
Пока с алых губ не напился я воды Каусара".

Услышав это, Дау-аль-Макан прижал сестру к груди, и от чрезмерной радости из глаз его полились слезы, и он произнёс такие стихи:

"Мы оба равны в любви, но только она порой
Терпеть может с твёрдостью, во мне же нет твёрдости.
Она опасается угрозы завистников,
А я без ума тогда, когда угрожают мне".

И они посидели немного у входа в носилки, а потом Нузхат-аз-Заман сказала: "Войдём внутрь носилок. Расскажи мне, что произошло с тобою, а я расскажу тебе, что было со мной".

И когда они вошли, Дау-аль-Макан сказал: "Расскажи сначала ты!" И Нузхат-аз-Заман поведала ему обо всем, что было с нею с тех пор, как она покинула его в хане, и что произошло у неё с бедуином и купцом: как купец купил её у бедуина и отвёл её к брату Шарр-Кану и продал её ему. И Шарр-Кан освободил её, после того как купил, и, написав свою брачную запись с нею, вошёл к ней. И как царь, её отец, прослышал о ней и прислал к Шарр-Кану, требуя её. И затем она воскликнула: "Слава Аллаху, пославшему тебя ко мне! Мы как вышли от нашего отца вместе, так и вернёмся вместе!"

Потом она сказала ему: "Мой брат Шарр-Кан выдал меня замуж за этого царедворца, чтобы он меня доставил к моему отцу. Вот что выпало мне с начала и до конца. Расскажи же мне ты, что случилось с тобою после того, как я ушла от тебя".

И Дау-аль-Макан рассказал ей все, что с ним произошло, от начала до конца: как Аллах послал ему истопника и как тот поехал вместе с ним и тратил на него свои деньги. И рассказал, как истопник служил ему ночью и днём, и Нузхат-аз-Заман поблагодарила истопника за это. "О сестрица, - сказал потом Дау-аль-Макан, - этот истопник совершил для меня такие дела, которых никто не делает для возлюбленных и отец не делает для сына. Он сам голодал, а кормил меня, и шёл пешком, а меня сажал. И то, что я живу, - дело его рук". - "Если захочет Аллах великий, мы воздадим ему за это, чем можем", - отвечала Нузхатаз-Заман.

Потом она кликнула евнуха, и тот явился и поцеловал Дау-аль-Макану руку, и Нузхат-аз-Заман сказала ему: "Возьми подарок за добрую весть, о благой лицом, так как моя встреча с братом случилась благодаря тебе. Кошель, который у тебя, и то, что в нем, - твоё. Иди и приведи ко мне скорее твоего господина!" И евнух обрадовался и, отправившись к царедворцу, вошёл к нему и позвал его к своей госпоже. И когда он привёл его, царедворец пошёл к своей жене, Нузхат-аз-Заман, и нашёл у неё её брата и спросил о нем. И Нузхат-аз-Заман рассказала ему, от начала до конца, что случилось с ними, и добавила: "Знай, о царедворец, что ты взял не невольницу - ты взял дочь царя Омара ибн ан-Нумана. Я Нузхат-аз-Заман, а это мой брат, Дау-аль-Макан".

И когда царедворец услышал от неё эту повесть и уверился в истинности её слов и явная правда сделалась ему ясна, он убедился, что стал зятем царя Омара ибн ан-Нумана, и произнёс про себя: "Мне судьба получить наместничество какой-нибудь страны!"

Потом он приблизился к Дау-аль-Макану и поздравил его с благополучием и со встречею с сестрой, а затем тотчас же приказал своим слугам приготовить Дау-альМакану шатёр и коня из лучших коней. И сестра юноши сказала ему: "Мы приблизились к нашей стране, и я останусь наедине с братом, чтобы нам вместе отдохнуть и насытиться друг другом, пока мы не достигли нашей земли; ведь мы уже долгое время в разлуке". - "Будет так, как вы хотите", - отвечал царедворец и послал им свечей и всяких сладостей и вышел от них. А Дау-альМакану он прислал три платья из роскошнейших одежд. И он шёл пешком, пока не пришёл к носилкам (а он знал свой сан), и Нузхат-аз-Заман сказала ему: "Пошли за евнухом и вели ему привести истопника. И пусть он приготовит ему коня, чтобы ехать, и назначит ему трапезу, утром и вечером, и велит ему не расставаться с нами". И царедворец послал за евнухом и приказал ему это сделать, и евнух отвечал: "Слушаю и повинуюсь!" И затем он взял своих молодцов и ходил, ища истопника, пока не нашёл его в конце лагеря (а он седлал осла, чтобы убежать), и слезы текли по его щекам от страха и от печали из-за разлуки с Дау-аль-Маканом, и он говорил: "Я предупреждал его, ради Аллаха, по он меня не послушал. Посмотри-ка! Каково-то ему!" И он не закончил ещё своих слов, как евнух уже стоял у его головы, а слуги окружили его, и когда истопник заметил, что евнух стоит возле его головы и увидал кругом его молодцов, лицо его пожелтело, и он испугался..."

И Шахразаду застигло утро, и он? прекратила дозволенные речи.

Семьдесят шестая ночь

Когда же настала семьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что истопник хотел оседлать осла и убежать, и стал говорить сам с собою и сказал: "Посмотрика! Каково-то ему..." И он не закончил ещё своих слов, как евнух ужо стоял возле его головы, а кругом были ею молодцы. И истопник обернулся, и когда он увидел евнуха возле себя, у него задрожали поджилки, и он испугался и сказал, возвысив голос: "Не знал он, как велико то благо, которое я ему сделал! Я думаю, что он указал на меня евнуху и этим слугам и сделал меня сообщником в грехе!" По евнух вдруг закричал на него и сказал: "Кто это говорил стихи! О лжец, как это ты говоришь мне: "Я не говорил стихов и не знаю, кто их говорил", а это твой товарищ говорил их. Я не покину тебя отсюда и до Багдада, и то, что случилось с твоим товарищем, случится и с тобой!"

Услышав слова евнуха, истопник воскликнул: "То, чего я боялся, случилось!" И произнёс такой стих:

"Чего опасался я - случилось!
Мы все возвращаемся к Аллаха!"

Потом евнух крикнул слугам: "Спустите его с осла!" А истопника сняли с осла и привели ему коня, и он сел и поехал вместо с караваном, и слуги кольцом окружили его, и евнух сказал им: "Если у него пропадёт единый голосок, это будет ценою жизни одного из вас!" И потихоньку он добавил: "Оказывайте ему почёт и не унижайте его!"

А истопник, видя кругом себя этих молодцов, отчаялся в жизни и, обернувшись к евнуху, сказал: "О начальник, я ему не брат и не близкий! Этот юноша не мой родственник - я только истопник в бане и нашёл его брошенные на навозной куче и больным!"

И караван шёл, а истопник плакал и строил насчёт тебя тысячу предположений, и евнух шёл с ним рядом и не о чем не сообщал ему, а только говорил: "Ты встревожил нашу госпожу, говоря стихи вместе с этим юношей, во не бойся за себя!" И он исподтишка подсмеивался над истопником. А когда делали привал, им приносили еду, и он ел с истопником из одной посуды. А после трапезы евнух приказывал слугам принести кувшин с сахарным питьём и отпивал из него, а потом он давал истопнику, и гот тоже отпивал. Но у него не высыхала слеза, так он боялся за себя и печалился о разлуке с Дау-аль-Маканом и о том, что случилось с ними на чужбине.

И они ехали. А царедворец то был у входа в носилки, чтобы услужить Дау-аль-Макану, сыну царя Омара ибн анНумана, и его сестре Нузхат-аз-Заман, то поглядывал на истопника, пока Нузхат-аз-Заман с братом Дау-аль-Маканом разговаривали и сетовали. И они непрерывно ехали и приблизились к своей стране настолько, что между ними и их землёю осталось лишь три дня. И к вечеру они сделали привал и отдохнули и пробыли на привале до тех пор, пока не заблистала заря, и тогда они проснулись и хотели грузиться, как вдруг показалась великая пыль, от которой потемнел воздух, так что стало темно, будто тёмной ночью. И царедворец закричал: "Подождите, не нагружайте". И, сев на коней вместо со своими слугами, направился к этой пыли. И когда они к ней приблизились, из-за неё показалось влачащееся войско, подобное бурному морю, где были стяги, знамёна, и барабаны, и всадники, и витязи. И царедворец удивился этому. И когда в войске увидели их, от него отделился отряд в пятьсот всадников, и они подошли к царедворцу и тем, кто был с ним, и окружили их. И вокруг каждого невольника из невольников царедворца встали пять всадников.

"Что случилось и откуда это войско, которое делает с нами такие дела?" - спросил царедворец. И ему сказали: "Кто ты такой, откуда ты идёшь и куда направляешься?" - "Я царедворец эмира Дамаска, царя ШаррКана, сына царя Омара ибн ан-Нумана, властителя Багдада и земли Хорсана, иду от него с податью и подарками, направляясь к его отцу в Багдад", - отвечал царедворец. И, услышав его слова, воины отпустили платки на лица и заплакали и сказали: "Царь Омар ибн ан-Нуман умер, и умер не иначе, как отравленным. Иди, с тобою не будет беды, и встреться с его старшим везирем Данданом!"

Услышав эти речи, царедворец горько заплакал и воскликнул; "О разочарованье нам от этого путешествия!" И он плакал вместе с теми, кто был с ним, пока они не смешались с войском. И тогда у везиря Дандана испросили царедворцу разрешение войти, и тот позволил. И везирь приказал разбить свои шатры и, сев на ложе среди палатки, велел царедворцу сесть. Когда тот сел, он спросил, какова его повесть. И царедворец рассказал ему, что он царедворец эмира Дамаска и привёз дары и дамасскую подать. И везирь Дандан заплакал при упоминании об Омаре ибн ан-Нумане. А затем везирь Дандан сказал царедворцу: "Царь Омар ибн ан-Нуман умер отравленным. И после его смерти люди не решили, кому отдать власть после него, и даже стали убивать один другого. Но их удержали вельможи и благородные и четверо судей. Люди сговорились, чтобы никто не прекословил указанию четырех судей, и состоялось соглашение, что мы пойдём в Дамаск и достигнем сына Омара ибн ан-Нумана, царя Шарр-Кана, и приведём его и сделаем султаном в царстве его отца. Но среди них есть множество людей, которые хотят его второго сына. Говорят, что его имя Дауаль-Макан и что у него есть сестра по имени Нузхат-азЗаман. Они отправились в земли аль-Хиджаз. Прошло уже пять лет, как никто не напал на слух о них".

Услышав это, царедворец понял, что случай, происшедший с его женой, - истина. Он опечалился великой печалью о смерти султана, но все же он был очень рад, в особенности тому, что прибыл Дау-аль-Макан, так как он будет султаном в Багдаде вместо своего отца..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьдесят седьмая ночь

Когда же настала семьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царедворец Шарр-Кана услышал, что говорил везирь Дандан о царе Омаре ибн ан-Нумане, он опечалился, но все же был рад за свою жену и её брата Дау-аль-Макана, так как тот будет султаном в Багдаде вместо своего отца.

И царедворец обратился к везирю Дандану и сказал ему: "Поистине, то, что случилось с вами, чудо из чудес. Знай, о великий везирь, тем, что вы встретили меня, Аллах избавил вас от тягот и дело вышло так, как вы желаете, легчайшим способом. Аллах воротил вам Дау-альМакана и его сестру Нузхат-аз-Заман, и все устроилось и облегчилось".

Услышав эти слова, везирь сильно обрадовался и сказал: "О царедворец, расскажи мне их историю! Что произошло с ними и почему они отсутствовали?"

И царедворец рассказал ему историю Нузхат-аз-Заман, которая стала его женой, и поведал, что было с Дау-альМаканом, от начала до конца. Когда он кончил рассказывать, везирь Дандан послал за эмирами, везирями и вельможами царства и сообщил им обо всем. И они очень обрадовались и удивились такому совпадению. А затем они все собрались и, придя к царедворцу, встали перед ним и облобызали землю меж его рук, и с этого времени везирь подходил к царедворцу и вставал перед ним. А потом царедворец собрал большой диван и сел вместо с везирем Данданом на трон, и перед ними были все эмиры, вельможи и обладатели должностей, стоявшие сообразно своим степеням. И после того распустили сахар в розовой воде и выпили. И эмиры сели совещаться и разрешили остальным воинам всем вместе выезжать и ехать понемногу вперёд, пока совет закончится и их нагонят. И воины облобызали землю меж рук царедворца и сели на коней, и перед ними были военные знамёна. А когда вельможи закончили совещание, они поехали и нагнали войска.

И царедворец приблизился к везирю Дандану и сказал ему: "По-моему, мне следует пойти вперёд и опередить вас, чтобы приготовить султану подходящее место и уведомить его, что вы прибыли и избрали его над собою султаном вместо его брата Шарр-Кана". - "Прекрасно решение, которое ты принял!" - отвечал везирь. И царедворец встал, а везирь Дандан поднялся из уважения к нему и предложил ему подарки, заклиная его их принять. Тогда эмиры и обладатели должностей тоже поднесли ему подарки и призвали на него благословение и сказали: "Может быть, ты поговоришь о нашем деле с султаном Дауаль-Маканом, чтобы он оставил нас пребывать в наших должностях?" И царедворец согласился на то, о чем его просили. А затем он велел своим слугам отправляться, и везирь Дандан послал шатры вместе с царедворцем и приказал постельничим поставить их за городом, на расстоянии одного дня. И они исполнили его приказание. И царедворец сел на коня, до крайности обрадованный, и говорил про себя: "Сколь благословенно это путешествие!" И его жена стала великой в его глазах, и Дау-аль-Макан также. И он поспешал в путь и достиг места, отстоящего от города на один день, и там он велел сделать привал, чтобы отдохнуть и приготовишь место, где бы мог сидеть султан Дау-аль-Макан, сын царя Омара ибн ан-Нумана.

А сам он расположился поодаль, вместе со своими невольниками, и приказал слугам испросить для него у госпожи Нузхат-аз-Заман разрешения войти к ней. И когда её спросили об этом, она разрешила. Тогда царедворец вошёл к ней и свиделся с нею и её братом. Он рассказал им о смерти их отца и о том, что главари государства назначили Дау-аль-Макана над собою царём вместо его отца, Омара ибн ан-Нумана, и поздравил его с царской властью. И брат с сестрой заплакали об утрате отца и спросили, почему он был убит. "Сведения у везиря Дандана, - отвечал царедворец, - завтра он со всем войском будет здесь. А тебе, о царь, остаётся только поступать так, как тебе указали, ибо они все выбрали тебя султаном, и если ты этого не сделаешь, они поставят султаном другого, и ты не будешь в безопасности от того, кто станет вместо тебя султаном. Может быть, он тебя убьёт, пли между вами возникнет распря, и власть уйдёт из ваших рук".

И Дау-аль-Макан на некоторое время потупил голову и затем сказал: "Я согласен, так как от этого дела нельзя быть в стороне". Он убедился, что царедворец говорил правильно, и сказал ему: "О дядюшка, а как мне поступить с моим братом Шарр-Каном?" - "О дитя моё, - отвечал царедворец, - твой брат будет султаном Дамаска, а ты султаном Багдада. Укрепи же мою решимость и приготовься". И Дау-аль-Макан принял его совет.

А затем царедворец принёс ему платье из одежд царей, которое привёз везирь Дандан, подал ему кортик и вышел от него. Он приказал постельничим выбрать высокое место и поставить там большую просторную палатку для султана, чтобы он там сидел, когда явятся к нему эмиры. И велел поварам приготовить роскошные кушанья и подать их, а водоносам он приказал расставил" сосуды с водой.

А через час полетела пыль и застлала края неба, а потом эта пыль рассеялась и за нею показалось влачащееся войско, подобное бурному морю..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьдесят восьмая ночь

Когда же настала семьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царедворец приказал постельничим разбить просторную палатку, чтобы люди могли собраться у царя. И они разбили большую палатку, как обычно делают для царей. И когда они кончили работать, вдруг налетела пыль и воздух развеял её, и за нею показалось влачащееся войско. И стало ясно, что это войско Багдада и Хорасана, и во главе его везирь Дандан, и все они радуются, что Дауаль-Макан стал султаном. А Дау-аль-Макан был одет в царские одежды и опоясан мечом торжеств, и царедворец подвёл ему коня, и он сел со своими невольниками, и все, кто был в шатрах, шествовали перед ним.

И он вошёл в большую палатку и, сев, приложил кортик к бедру, и царедворец почтительно стоял перед ним, и невольники встали у прохода, ведшего в шатёр, с обнажёнными мечами в руках. А потом приблизились войска, и солдаты попросили разрешения войти. И когда царедворец испросил для них разрешение у султана Дау-аль-Макана, тот позволил и велел им входить десяток за десятком. Царедворец сообщил войскам об этом, и они отвечали вниманием и повиновением и встали все в проходе, а десять из них вошли. И царедворец прошёл с ними и ввёл их к султану Дау-аль-Макану. И, увидав его, они почувствовали страх и почтение, но Дау-аль-Макан встретил их наилучшим образом и обещал им всякое благо.

И они поздравили его с благополучием, призывая на него благословение, и дали ему верные клятвы, что не ослушаются его приказа. А затем они облобызали перед ним землю и удалились, и вошёл другой десяток воинов, и султан поступил с ними так же, как с первыми.

И они непрестанно входили, десяток за десятком, пока остался только везирь Дандан, и, войдя, он облобызал землю меж рук Дау-аль-Макана, и тот поднялся и подошёл к нему и сказал: "Добро пожаловать везирю, престарелому родителю! Поистине, твои деяния - деяния славного советчика, а устроение дел в руке всемилостивого, пресведущего".

Затем он сказал царедворцу: "Выйди сей же час и вели накрыть столы". И приказал призвать все войско, и солдаты явились и стали пить и есть. А потом Дау-альМакан сказал везирю Дандану: "Прикажи войскам стоять десять дней, чтобы я мог уединиться с тобою и ты мог бы рассказать мне о причине убийства моего отца".

И везирь последовал слову султана и сказал: "Это непременно будет!" А потом он вышел на середину лагеря и велел войскам стоять десять дней. И они исполнили его приказанье. И везирь дал им разрешение гулять и велел" чтобы никто из прислуживающих не входил к царю для услуг в течение трех дней. И все люди стали молиться и пожелали Дау-аль-Макану вечной славы.

А после того везирь пришёл к нему и рассказал о том, что было. И Дау-аль-Макан подождал до ночи и вошёл к своей сестре Нузхат-аз-Заман и спросил её: "Знаешь ты, почему убили моего отца, или не знаешь о причине этого, как это было?" И Нузхат-аз-Заман отвечала: "Я не знаю о причине этого".

И она велела повесить шёлковую занавеску, а Дауаль-Макан сел по другою сторону от неё и приказал привести везиря Дандана. И когда тот явился, сказал ему: "Я хочу, чтобы ты подробно рассказал мне о причине убийства моего отца, царя Омара ибн ан-Нумана".

"Знай, о царь, - сказал везирь Дандан, - что, когда царь Омар ибн ан-Нуман воротился из своей поездки на охоту и ловлю и прибыл в город, он спросил о вас, но не нашёл вас. И он понял, что вы отправились в паломничество, и огорчился из-за этого, и его гнев увеличился, и грудь стеснилась, и он провёл полгода, расспрашивая о вас всех приходивших и уходивших, но никто не сказал ему о вас. И вот в один из дней мы были перед ним (а со дня вашего исчезновения прошёл уже целый год), и вдруг явилась к нам старуха благочестивого вида, и с нею пять девушек, высокогрудых девственниц, подобных луне и облагающих красотою и прелестью, описать которую бессилен язык. И при совершённой своей красоте они читали Коран и знали философию и рассказы о древних. И эта старуха попросила разрешения войти к царю. И когда он позволил ей, она вошла и поцеловала землю меж ею рук (а я сидел рядом с царём).

И когда старуха вошла, царь приблизил её к себе и увидел на ней слезы воздержной жизни и благочестия, и, усевшись, она обратилась к нему и сказала: "Знай, о царь, что со мною пять девушек, равных которым не владел ни один царь, ибо они разумны, красивы, прелестны и совершенны. Они читают Коран с его разночтениями и знают науки и рассказы о минувших народах. И вот они стоят перед тобою, служа тебе, о царь времени, а при испытании возвышается человек либо унижается. И покойный твой отец посмотрел на девушек, и их вид обрадовал ею. "Каждая из вас, - сказал он им, - пусть расскажет мне, что знает из преданий об ушедших людях (и прежде бывших народах..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Семьдесят девятая ночь

Когда же настала семьдесят девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан говорил царю Дау-аль-Макану: "И покойник, твой отец, посмотрел на девушек, и вид их обрадовал его, он сказал им: "Каждая из вас пусть расскажет мне что-нибудь из преданий об ушедших людях и прежде бывших народах". И одна из них выступила вперёд, поцеловав перед ним землю, и сказала: "Знай, о царь, что воспитанному надлежит избегать лишних речей и украшаться добродетелями. Он должен исполнять предписания и сторониться великих грехов и быть в этом прилежным, как прилежен тот, кто погибнет, если будет уклоняться от этого. Основа вежества - благородные свойства. Знай, что главная основа земной жизни - стремление к вечной жизни, а цель жизни - поклонение Аллаху. И надлежит тебе быть добрым с людьми и не уклоняться от этого обычая, ибо людям величайшего сана больше всего нужна рассудительность. А царь в ней более нуждается, нежели чернь, так как чернь пускается в дела, не ведая о последствиях. Тебе следует жертвовать, на пути Аллаха, и твоей душой и твоим имуществом. И знай, что враг - это соперник, которого ты оспариваешь и можешь убедить при помощи доводов и остерегаешься его. А что до друга, то между ним и тобою нет судьи, который бы рассудил вас, кроме доброго права. Выбирай для себя друга после того, Как испытаешь его, и если он принадлежит к братьям будущей жизни, пусть хранит и соблюдает внешность закона, зная его внутреннюю сущность по мере возможности. Если же он из братьев здешней жизни, то пусть будет свободен и правдив, не невежествен и не злобен. Ибо невежда заслуживает, чтобы от него убежали его родители. А лжец не будет другом, так как слово "садик" (друг) взято от "садык" (правда), а правда возникает в глубине сердца. Так как же может он изрекать ложь языком? Знай, что следование закону полезно для того, кто так поступает; люби же твоего друга, если он таков, и не порывай с ним. А если он проявит что-нибудь для тебя неприятное, то ведь он не жена, с которой можно развестись, а потом снова взять её обратно, - нет, сердце его как стекло: если оно треснет, его не соединить. Аллаха достоин сказавший:

Охранять стремись от обид сердца ты друзей своих:
Возвратить их вновь, убегут когда, - затруднительно.
И поистине, коль уйдёт любовь, то людей сердца -
Точно стёклышко: раз сломается, уж не слить его.

И девушка сказала в конце своей речи, указывая на пас: "Люди разума говорили: "Лучшие друзья те, кто сильнее всех в добрых советах; лучшие из действий те, что прекраснее всех последствиями; и лучшая хвала та, что исходит из уст мужей". Сказано: не пристало рабу пренебрегать благодарением Аллаху особенно за две милости: здоровье и разум. Сказано также: кто чтит свою душу, для того ничтожны его страсти, а кто возвеличивает мелкие несчастия, того Аллах испытывает великими бедами. Кто повинуется страстям - губит права Аллаха, а кто слушает сплетника - губит друга. Если кто думает о тебе хорошо - оправдай его мнение. Кто далеко заходит в споре - грешит, а кто не остерегается несправедливостей, тому грозит меч". Вот я расскажу тебе кое-что о достоинствах судей. Зиви, царь, что присудить должное будет полезно только после установления вины. И надлежит судье ставить людей на должное им место, чтобы благородный не стремился обижать, а слабый не отчаивался в справедливости. И следует ему также возлагать доказательство на обвиняющего, а клятву - на отрицающего. Мировая допускается между мусульманами, кроме той мировой, которая дозволяет запретное или запрещает дозволенное. Если ты сегодня в чем-либо сомневаешься - обратись к своему разуму и различи в этом верный путь, чтобы возвратиться к истине. Истина - обязанность, возложенная на нас, и вернуться к истине лучше, чем упорствовать в ложном. А затем знай примеры из прошлого, разумей постановления и ставь тяжущихся перед собою на равном месте, и пусть останавливается твой взор на истине. Поручи свои дела Аллаху, великому и славному, и потребуй улики от обвинителя. И если улика явится, ты возьмёшь для него должное, а иначе возьми клятву с обвиняемого: таков суд Аллаха. Принимай свидетельство правомочных мусульман друг против друга, ибо Аллах великий повелел судьям судить по внешности, а он сам заботится о тайном. И следует судье воздержаться от суда при сильной боли или голоде и стремиться, творя суд между людьми, к лику Аллаха возвышенного, ибо тот, чьи намерения чисты и кто в мире со своей душой, тому довольно Аллаха в делах с другими людьми.

Сказал аз-Зухри: "Три свойства, если они есть у судьи, требуют его устранения: почитание дурных, любовь к похвалам и нежелание отставки".

Омар ибн Абд-аль-Азиз отставил одного судью, и тот спросил его: "За что ты меня отставил?" - "До меня дошло о тебе, - сказал Омар, - что твои слова больше, чем твой сан".

Рассказывают, что дославный аль-Кскандер сказал своему судье: "Я назначил тебя на должность и поручил тебе этим мой дух, мою честь и мою доблесть. Охраняй же эту должность своей душой и разумом". А своему повару он сказал: "Тебе дана власть над моим телом, заботься же о нем, как о своей душе". И сказал он своему писцу: "Ты распоряжаешься моим умом, охраняй же меня в том, что ты за меня пишешь".

Потом первая девушка отошла и выступила вторая..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до восьмидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до восьмидесяти, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан говорил Дау-альМакану: "А затем отошла назад первая девушка и выступила вторая и поцеловала землю меж рук царя семь раз, а потом сказала:

"Говорил Лукман своему сыну: "Три рода людей узнаются лишь при трех обстоятельствах: не узнать кроткого иначе, как во гневе, ни доблестного иначе, как на войне, ни друга твоего иначе, как при нужде в нем".

Сказано: "Обидчик кается, если его и хвалят люди, а обиженный в мире, если его и порицают люди".

Сказал Аллах: "Не считай тех, кто радуется им дарованному и любит, чтобы их хвалили за то, чего они не делали, - не считай, что они в убежище от пытки, - им будет мучение болезненное".

Сказал пророк, - молитва и привет с ним: "Деяния судятся по намерениям, и всякому мужу будет то, на что он вознамерился". И ещё сказал он, - мир с ним: "Подлинно в теле есть кусочек, и если он хорош, хорошо и все тело, а если он испортится, портится и все тело. Так! И кусочек этот - сердце. И диковиннее всего, что есть г человеке, - сердце его, ибо в нем руководство его дедами. И если в сердце подымется жадность - погубит человека желание. И если овладеет им печаль - убьёт его грусть. А если велик будет его гнев - усилится его вспыльчивость. Если же оно счастливо удовлетворением - не опасен гнев человеку. И если сердце постигнет страх человека заботит горесть. А если поразит его беда - на него нападает грусть. И если наживёт он имущество - часто отвлекает оно его от поминания его господа. Если же он подавлен нуждой - его занимают заботы. Когда же мучает его грусть - он обессилен слабостью, и во всяком положении нет для него добра ни в чем, кроме поминания Аллаха и заботы о том, чтобы добыть средства для здешней жизни и устроить жизнь будущую".

Спросили одного мудреца: "Кто из людей в наихудшем положении?" И он отвечал: "Тот, в ком страсть одолела мужество и чьи помыслы удалились в высоты, так что его знания расширились, а оправдания уменьшились".

Как хорошо то, что сказал Кайс:

"И меньше других людей мне нужен назойливый,
Что мнит всех заблудшими, не зная и сам пути.
И деньги и качества взаймы лишь даны тебе;
Ведь то, что сокрыто в нас, мы все на себе несём.
И если, берясь за дело, в дверь ты не в ту войдёшь,
Заблудишься, а войдя, где нужно, свой путь найдёшь".

Потом девушка сказала: "Что же до рассказов о подвижниках, то Хишам ибн Бишр говорил: "Я спросил Омара ибн Убейда: "В чем истинное подвижничество?" И он отвечал мне: "Это изъяснил посланник божий, - да благословит его Аллах и да приветствует! - в словах своих: "Подвижник тот, кто не забывает о могиле и испытании и предпочитает вечное преходящему; кто не считает "завтра" в числе своих дней и относит себя к числу умерших".

Известно, что Абу-Зарр говорил: "Бедность мне любезнее богатства, и болезнь мне любезнее, чем здоровье".

И сказал кто-то из слушавших: "Да помилует Аллах Абу-Зарра!" А я скажу: "Кто уповает на хороший выбор Аллаха великого, тот будет доволен положением, которое выбрал для него Аллах. Говорил кто-то из верных людей: "Ибн Абу-Ауфа совершал с нами утреннюю молитву и стал читать: "О, завернувший в плащ..." и, дойдя до слов его - велик он! - "и когда будет вострублено в трубу", он упал мёртвый".

Говорят, что Сабит аль-Бунани так плакал, что его глаза едва не пропали, и к нему привели человека, чтобы лечить его. "Я буду его лечить с условием, чтобы он меня слушался", - сказал этот человек. И Сабит спросил: "А в чем?" - "В том, чтобы не плакать", - отвечал лекарь. И Сабит сказал: "А какой прок от моих глаз, если они не будут плакать?"

Один человек сказал Мухаммеду ибн Абд-Аллаху: "Дай мне наставление..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьдесят первая ночь

Когда же настала восемьдесят первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: "И вторая девушка говорила твоему покойному отцу, Омару ибн ан-Нуману: "Один человек сказал Мухаммеду ибн Абд-Аллаху: "Дай мне наставление". И тот ответил: "Моё наставление тебе: будь в этой жизни владыкой воздержанным, а до будущей жизни рабом жадным". - "Как так?" - спросил человек. И Мухаммед ответил: "Воздержный в этой жизни владеет и вольной жизнью в будущем".

Говорил Гаус ибн Абд-Аллах: "Было два брата среди сынов Израиля, и один спросил другого: "Какое самое страшное дело ты сделал?" - "Я проходил мимо гнёзда с птенцами, - отвечал тот, - и, взяв оттуда одного из птенцов, бросил его обратно в гнездо, но не к тем птенцам, от которых я взял его; это самое страшное дело, которое я сделал". - "А какое дело самое страшное из того, что сделал ты?" - "Что до меня, - отвечал ему брат, - то вот самое страшное дело, которое я совершаю: вставая на молитву, я боюсь, что делаю это только ради награды". А отец слышал их речи и воскликнул: "О боже, если они говорят правду, возьми их к себе!" И сказал кто-то из разумных: "Поистине, эти двое из числа достойнейших детей".

Говорил Сапд ибн Джубейр: "Я был вместе с Фудалой ибн Убейдом и сказал ему: "Дай мне наставление", а он отвечал: "Запомни из моих слов две черты: не придавай Аллаху никого в товарищи и не обижай ни одну из тварей Аллаха". И он произнёс такое двустишие:

"Таким, каким хочешь, будь -
Аллах многомилостив.
Заботы оставь свои - ведь в жизни дурными
Два дела лишь должно счесть, - не будь же ты
Близок к ним, -
Придача богов других и к людям жестокость".

А сколь прекрасны слова поэта:

"Когда ты не взял с собой запас благочестия
И встретишь по смерти тех, кто им запастись успел"
Ты каяться будешь в том, что с ними несходен ты,
И в том, что запаса ты не сделал, подобно им".

Затем выступила третья девушка, после того как отошла вторая, и сказала:

"Поистине, глава о подвижничестве очень обширна, но я расскажу из неё кое-что, что мне вспомнится со слов благочестивых предков.

Сказал кто-то из знающих: "Я радуюсь смерти и не уверен, что найду в ней отдых. Но я знаю, что смерть стоит между мужем и его делами, и я надеюсь, что добрые дела будут удвоены, а злые дела прекратятся".

Когда учёный Ата-ас-Сулами заканчивал наставление, он начинал трястись, дрожать и горько плакать. Его спросили: "Почему эго?" И он отвечал: "Я собираюсь приступить к великому делу, а именно - стать перед лицом великого Аллаха, чтобы поступать сообразно с моим наставлением. Поэтому-то Али Звина-аль-Абидин, сын аль-Хусейна, дрожал, вставая на молитву, и когда его спросили об этом, он сказал: "Разве знаете вы, перед кем я встаю и к кому обращаюсь?"

Говорят, что рядом с Суфьяном ас-Саури жил один слепой человек, и когда наступал месяц рамадан, он выходил с людьми молиться, но молчал и оставался дольше других. И говорил Суфьян: "Когда настанет день воскресения, приведёт людей Корана, и они будут выделены среди других тем признаком, что им оказано будет большое уважение".

Говорил Суфьян: "Если бы душа утвердилась в сердце как следует, оно бы наверно взлетело от радости, стремясь к раю, и от печали и страха перед огнём".

И говорят со слов Суфьяна, что он сказал: "Смотреть в лицо несправедливому - грех".

Затем третья девушка отошла и выступила четвёртая и сказала:

"А вот и я расскажу кое-что из того, что мне вспомнится из рассказов о праведниках.

Передают, что Бишр Босоногий говаривал: "Я слышал, как Халид говорил: "Берегись тайного многобожия!" - "А что такое тайное многобожие?" - спросили его. И он сказал: "Если кто-нибудь из вас молится и очень долго длит поясные и земные поклоны, то снова становится нечистым".

Говорил кто-то из знающих: "Добрые дела искупают злые", а Ибрахим говорил: "Я пробил Бишра Босоногого открыть мне кое-что из тайн истинной жизни, и он сказал мне: "О сынок, этой науке нам не следует учить всякого: из каждой сотни - пять, как подать с денег". И я нашёл его слова прекрасными и одобрил их, - говорил Ибрахим ибн Адхам, - и однажды я молюсь и вижу - Бишр тоже молится. И я встал сзади него, творя поклоны, пока не прокричал муздзин. И тут поднялся человек в обтрёпанной одежде и сказал: "О люди, берегитесь вредоносной правды, и нет зла в полезной лжи; в необходимости нет выбора, и не помогут слова при отсутствии блага, как не повредит молчание, когда оно есть". Однажды я увидел, - говорил Ибрахим, - как у Бишра упал даник, и я встал и подал ему вместо него дирхем, но он сказал: "Я не возьму его". - "Это вполне дозволено", - сказал я. И Бишр отвечал: "Я не променяю на блага здешней жизни блага жизни будущей. Рассказывают, что сестра Бишра Босоногого отправилась к Ахмеду ибн Ханбалю..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьдесят вторая ночь

Когда же настала восемьдесят вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: "И девушка говорила твоему отцу, что сестра Бишра Босоногого отправилась к Ахмеду ибн Ханбалю и сказала ему: "О Имам веры, мы прядём ночью и работаем для жизни днём. Мимо нас редко проходят стражники Багдада со светильниками, а мы сидим на крыше и прядём при свете их. Запретно ли это нам?" - "Кто ты?" - спросил её Ахмед ибн Ханбаль. "Сестра Бишра Босоногого", - отвечала она. И ибн Ханбаль воскликнул: "О семейство Бишра, я не перестаю усматривать благочестие в ваших сердцах".

Говорил кто-то из знающих: "Когда Аллах хочет своему рабу добра, он открывает ему врата дела".

Когда Малик ибн Динар проходил по рынку и видел что-нибудь, чего ему хотелось, он говорил: "О душа, черни, я не соглашусь на то, чего ты желаешь!" И говорил он: "Да будет доволен Аллах, спасение души в том, чтобы перечить ей, а беда для души в том, чтобы ей следовать".

Говорил Мансур ибн Аммар: "Однажды я совершил паломничество и направлялся в Мекку через Куфу, а ночь была тёмная. И вдруг я услышал, как кто-то кричит в глубине ночи: "О боже, клянусь твоей славой и величием, совершив грех, я не хотел тебя ослушаться, и я не отрицаю бытия твоего. Это прегрешение ты судил мне совершишь в твоей предвечной безначальности. Прости же мне то, в чем я преступил; я ослушался тебя по неведению!" И, окончив молиться, он произнёс такой стих из Корана: "О те, кто уверовал, охраняйте себя и ваших близких от огня, топливо которого - люди и камни...", и я услышал шум падения, причины которого я не знал, и уехал. А когда настал следующий день, мы шли по дороге и увидели похоронное шествие, и за ним шла старуха, силы которой ушли. Я спросил её об умершем, и она сказала: "Это похороны одного человека, который вчера проходил мимо нас, когда мой сын стоял и молился. И он прочёл стих из книги Аллаха великого, и у этого человека лопнул жёлчный пузырь, и он умер".

Затем четвёртая девушка отошла и выступила пятая и сказала:

"А вот я расскажу кое-что из того, что мне вспомнится из рассказов о праведных предках.

Говорил Маслам ибн Динар: "Если исправить тёмные мысли, простятся и малые и великие прегрешения. И если вознамерится раб оставить грехи - придёт к нему милость Аллаха". И говорил он: "Всякое благо, которое но приближает к Аллаху, есть бедствие, и малое в здешней жизни отвлекает от многого в будущей, а многое в здешней жизни заставляет забыть о малом в жизни будущей".

Спросили Абу-Хазима: "Кто счастливейший из людей?" И он сказал: "Человек, жизнь которого проходит в повиновении Аллаху". - "А кто глупейший из людей?" - спросили его. И он ответил: "Тот, кто продаёт свою будущую жизнь за здешнюю жизнь другого".

Передают, что когда Муса - мир с ним! - пришёл к воде Мадьянитов, он сказал: "Господи, я нуждаюсь во благе, которое ты мне ниспослал!" И Муса просил своего господа, но не просил людей. И пришли две девушки, и он напоил их скотину и не пустил пастухов вперёд. И девушки, вернувшись, рассказали об этом своему отцу, Шуайбу, - мир с ним! А тот сказал: "Может быть, он голоден?" - и он велел одной из них: "Воротись к нему и позови его!" И девушка, придя к Мусе, закрыла лицо и сказала: "Мой отец зовёт тебя, чтобы дать тебе награду за то, что ты принёс нам воды". Но Муса не желал этого и не хотел следовать за нею. А это была женщина с большим задом, и ветер подымал её одежду, так что Мусе был видел её зад, и он зажмуривал глаза. И потом он сказал ей: "Будь сзади, а я пойду впереди тебя". И она шла сзади, пока он не вышел к Шуайбу - мир с ним!

Когда ужин был приготовлен..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьдесят третья ночь

Когда же настала восемьдесят третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: "И пятая невольница говорила твоему отцу: "И Муса - мир с ним! - вошёл к Шуайбу, когда ужин был приготовлен. И Шуайб сказал ему: "О Муса, я хочу дать тебе награду за то, что ты принёс им воды. А Муса отвечал: "Я из людей того дома, где не продают деяния будущей жизни за все золото и серебро на земле". - "О юноша, - ответил Шуайб, - ты ведь мой гость, а мой обычай и обычай моих отцов почтить гостя, накормив его пищей". И Муса поел, а затем Шуайб нанял его на время восьми паломничеств, то есть лет, и как плату за это предназначил ему в жены одну из своих дочерей. И работа Мусы для Шуайба была за неё выкупом, как сказал Аллах великий, говоря за Шуайба: "Я хочу женить тебя на одной из этих моих двух дочерей за то, что ты прослужишь у меня восемь паломничеств. И если ты завершишь десяток, это будет от тебя, а я не хочу тебя затруднять".

Один человек сказал своему другу, которого он долго не видел: "Ты заставил меня тосковать, так как я давно не видел тебя". - "Меня отвлёк от тебя ибн Шихаб, - ответил его друг. - Знаешь ли ты его?" - "Да, - сказал спрошенный, - он уже тридцать лет мой сосед, но я с ним не заговариваю". - "Ты забыл Аллаха и потому забыл соседа, а если бы ты любил Аллаха, то любил бы и соседа, - ответил ему друг. - Разве ты не знаешь, что сосед имеет такие же права на соседа, как родственник?"

Говорил Хузейфа: "Мы вступим в Мекку вместе с Ибрахимом ибн Адхамом, и Шакик аль-Бальхи тоже совершал паломничество в этом году. Мы встретились во время обхода, и Ибрахим спросил Шакика: "Как вы поступаете в ваших землях?" - "Когда имеем - едим, а когда голодаем - терпим", - ответил Шакик. И Ибрахим воскликнул: "Так делают собаки из Балха! Мы же, когда имеем, почитаем Аллаха, а когда голодаем, воздаём ему хвалу". И Шакик сел перед Ибрахимом и сказал ему: "Ты мой наставник".

Говорил Мухаммед ибн Имран: "Один человек спросил Хамима Глухого: "Что заставляет тебя полагаться на Аллаха?" И тот отвечал: "Два обстоятельства: я знаю, что мой удел не съест никто, кроме меня, и моя душа спокойна о нем. И я знаю также, что я сотворён не без ведома Аллаха, и потому я в смущении перед пим".

Затем пятая девушка отошла, и выступила старуха, и, поцеловав землю меж рук твоего отца девять раз, сказала:

"Ты слышал, о царь, что они все говорили о подвижничестве. Я последую их примеру и расскажу часть того, что дошло до меня о великих предках.

Говорят, что имам аш-Шафии разделял ночь на три части: первая треть для науки, вторая для сна и третья - для ночной молитвы.

А имам Абу-Ханифа бодрствовал полночи, и один человек указал на него, когда он проходил, и сказал другому: "Этот бодрствует всю ночь". И, услышав это, имам сказал: "Мне стыдно перед Аллахом, что приписывается мне то, чего во мне нет". И стал после этого бодрствовать всю ночь.

Говорил ар-Раби: "Аш-Шафии целиком произносил Коран в течение месяца рамадана семьдесят раз, и все это во время молитвы".

Говорил аш-Шафии - да будет доволен им Аллах! - "Я десять лет не ел досыта ячменного хлеба, так как сытость ожесточает сердце, уничтожает сообразительность, навлекает сон и делает сытого слишком слабым, чтобы стоять на молитве".

Передают со слов Абд-Аллаха ибн Мухаммеда ас-Суккари, что он говорил: "Я беседовал с Омаром, и он сказал мне: "Я не видел человека благочестивей и красноречивей, чем Мухаммед ибн Идрис-аш-Шафии. Случилось, что я вышел вместе с аль-Харисом ибн Лабибом ас-Саффаром, - а аль-Харис был учеником аль-Музани, - и у него был прекрасный голос. И он прочёл слова Аллаха - велик он: "Бог день, когда они не заговорят и не будет им позволено оправдаться). И я увидел, что у имама аш-Шафии изменился цвет лица и волосы поднялись на его коже, и он сильно задрожал и упал без сознания. Придя в себя, он воскликнул: "У Аллаха ищу спасения от того, чтобы быть на месте лжецов и в толпе небрегущих. О боже, перед тобою смиряются сердца знающих! О боже, подари мне прощение моих грехов по твоей щедрости и укрась меня твоим покровом и прости мне моё неумение по величию лика твоего!" А затем я поднялся и ушёл.

Говорил кто то из верных людей: "Когда я пришёл в Багдад, аш-Шафии был там. Я сел на берегу, чтобы омыться для молитвы, и вдруг мимо меня прошёл человек и сказал мне: "О молодец, совершай хорошо омовение, и Аллах даст тебе хорошее и в здешней жизни и в будущей". И я обернулся и вижу - идёт человек, за которым следует толпа. Я поторопился с омовением и пошёл по его следам, и он обернулся ко мне и спросил: "Есть у тебя какая-нибудь нужда?" - "Да, - ответил я, - научи меня тому, чему научил тебя Аллах великий". - "Знай, - сказал человек, - что тот, кто правдив с Аллахом - спасается, а кто любит свою веру - уцелеет от гибели. Кто воздержан в здешней жизни, глаза того прохладятся в жизни будущей". - "Не прибавить ли тебе ещё?" - спросил он. И когда я ответил: "Да", он сказал: "Будь воздержан в этой жизни и жаден до будущей. Будь правдив в твоих делах и спасёшься со спасающимся". И он ушёл, а я спросил о нем, и мне сказали: "Это имам аш-Шафии".

Имам аш-Шафии говорил: "Я хотел бы, чтобы люди извлекли пользу из моею знания с тем, чтобы ничто потом не приписывалось мне..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьдесят четвёртая ночь

Когда же настала восемьдесят четвёртая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: "И старуха говорила твоему отцу: "Имам аш-Шафии говорил: "Я хотел бы, чтобы люди извлекли пользу из моего знания с тем, чтобы ничто потом не приписывалось мне. Споря с кемнибудь, - говорил он, - я всегда хотел, чтобы Аллах великий поддержал его в истине и помог ему её проявить. Я никогда ни с кем не спорил иначе, как для того, чтобы проявить истину, и я не думаю о том, изъяснит ли Аллах истину моими устами или устами моего соперника".

И говорил он - да будет доволен ям Аллах! - "Если ты боишься из-за знания твоего стать гордым, вспомни, чьего благоволения ты ищешь и какого блага желаешь и какой кары страшишься".

Сказали Абу-Ханифе: "Повелитель правоверных АбуДжафар аль-Мансур поставил тебя судьёй и назначил тебе десять тысяч дирхемов". И Абу-Ханифа не согласился. Когда же настал день, в который было назначено принести ему деньги, он совершил утреннюю молитву, а затем закрылся одеждой и не говорил. И к нему пришёл посол от повелителя правоверных с деньгами и, войдя к Абу-Ханифе, обратился к нему, но тот не ответил. И посол халифа сказал: "Эти деньги дозволены". Но Абу-Ханифа ответил: "Я знаю, что они мне дозволены, но я не хочу, чтобы мне в сердце запала любовь к притеснителям". - "А если бы ты вошёл к ним и старался уберечься от любви к ним", - сказал посол. И Абу-Ханифа ответил: "Я не уверен, что, войдя в море, не замочу своей одежды". А вот слова аш-Шафии, - да будет доволен им великий Аллах! -

"Душа моя, коль речи мои ты примешь,
Богатою ты и славною вечно будешь.
Мечты оставь и страстные ты желанья!
Как часто мечта влечёт за собой погибель"

А вот слова Суфьяна ас-Саури из его наставления Алню ибн аль-Хасану ас-Сулами: "Будь правдив и берегись лжи, обмана, лицемерия и заносчивости, ибо Аллах уничтожает праведное дело одним из этих свойств. Не заимствуй своей веры ни от кого, кроме тех, кто оберегает свою веру, и да будет твой собеседник из воздержанных в этой жизни. Вспоминай чаще о смерти и учащай просьбу о прощении. Проси у Аллаха благополучия на оставшийся срок твоей жизни и будь искренним советчиком всякому правоверному, когда он спросит тебя о делах своей веры; бойся обмануть правоверного, ибо кто обманул правоверного, тот обманул Аллаха и его посланника. Оставь споры и препирательства; брось то, что внушает тебе сомнение, ради того, что для тебя несомненно, и будешь благополучен. Призывай к благому и удерживай от порицаемого - будешь возлюбленным Аллаха; укрась свои тайные мысли - Аллах украсит твои явные действия; принимай оправдания оправдывающихся и не питай ненависти ни к кому из мусульман; сближайся с тем, кто порывает с тобою, и прощай обижающим тебя - будешь товарищем пророков, пусть будет твоё дело вручено Аллаху и в тайном и в явном. Бойся Аллаха, как боится тот, кто знает, что умрёт и восстанет и что ему суждено воскреснуть и стоять перед всесильным. И знай, что ты идёшь к одной из обителей: либо в возвышенный рай, либо в жаркий огонь".

Потом старуха села рядом с девушками, а твой покойный отец, услышав их слова, понял, что они достойнейшие женщины своего времени. И он увидал их красоту и прелесть и великое образование и приблизил их к себе и, обратившись к старухе, оказал ей почёт и отвёл ей и девушкам тог дворец, где была царевна Абриза, дочь царя румов, и прислал им то, что им было нужно из благ.

И они пробыли у него десять дней, и старуха с ними. И всякий раз, как царь входил к ней, он находил её погруженной в молитву, и ночь она выстаивала, а днём постилась. И в сердце царя запала любовь к ней, и он сказал мне: "О везирь, поистине эта старуха из числа праведниц, и велико почтение к ней в моем сердце!"

А когда настал одиннадцатый день, царь встретился с нею, чтобы отдать ей деньги за девушек, и она сказала: "О царь, знай, что цена этих девушек выше того, о чем люди заключают сделки, но я не потребую за них ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней, мало это будет или много".

И, услышав её слова, твой отец удивился и спросил: "О госпожа, а какова цена за них?". И старуха ответила: "Я продам их только за пост в течение целого месяца, чтобы ты днём постился, а ночью стоял бы на молитве ради Аллаха великого. И если ты это сделаешь - они твоя собственность в твоём дворце, и делай с ними, что хочешь".

И царь удивился её совершённой праведности, воздержанию и благочестию, и она стала великой в его глазах, и он воскликнул: "Да сделает Аллах эту праведную женщину нам полезной!"

А потом он условился с нею, что пропостится месяц, как она его обязала, и старуха молвила: "А я помогу тебе молитвами и буду за тебя молиться. Принеси мне кувшин воды".

И царь велел принести ей кувшин воды, и она взяла его и стала над ним читать и бормотать и просидела немного, говоря слова, которых мы не понимали и ничего не уразумели в них. А затем она накрыла кувшин лоскутом материк, запечатала его и, подав его твоему отцу, сказала: "Когда ты пропостишься первые десять дней, разреши пост в одиннадцатую ночь, выпив то, что в этом кувшине: питьё извлечёт из твоего сердца любовь к здешнему миру и наполнит его светом и верой. А завтра я уйду к моим друзьям, людям невидимого мира, - я стосковалась по ним, - и вернусь к тебе, когда пройдут первые десять дней".

И твой отец взял кувшин, а затем он поднялся и выбрал отдельное помещение во дворце, куда и поставил кувшин, а ключ он положил за пазуху. Люди невидимого мира - святые.

И когда пришёл день, царь стал поститься, а старуха ушла своей дорогой..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьдесят пятая ночь

Когда же настала восемьдесят пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан говорил Дау-аль-Макану: "И когда пришёл день, царь стал поститься, а старуха ушла своей дорогой. И царь завершил десятидневный пост, а на одиннадцатый день он открыл кувшин и выпил из него и нашёл, что питьё приятно действует на его душу. А когда пришли вторые десять дней месяца, явилась старуха, и у неё был кусок сладкого в зеленом листе, не походившем на листья деревьев. Она вошла к царю и приветствовала его. И царь, у видя её, поднялся и сказал: "Добро пожаловать, праведная госпожа!" - "О царь, - отвечала она, - люди невидимого мира приветствуют тебя. Я рассказала и про тебя, и они возрадовались и посылают тебе эти сласти - они из сластей будущей жизни. Вкуси же от них в конце дня".

И твой отец обрадовался великою радостью и воскликнул: "Слава Аллаха, который сделал моими братьями людей невидимого мира!" А потом он поблагодарил старуху и поцеловал ей руки из уважения и оказал девушкам величайший почёт.

И минуло двадцать дней, как твой отец постился, а в конце двадцатою дня старуха пришла к нему и сказала: "Знай, о царь, я рассказала невидимым людям о нашей любви и сообщила им, что я оставила девушек у тебя, и они очень обрадовались, что красавицы находятся у царя, подобного тебе, так как они, когда видят их, усердно возносят за них молитвы, исполняемые Аллахом. Я хочу отправиться с ним к невидимым людям, чтобы их благое дыхание коснулось девушек, и, может быть, они вернутся к тебе с сокровищами земли. И по окончании твоего поста ты позаботишься об их одеждах. И те деньги, которые они тебе принесут, помогут тебе в твоих нуждах".

Услышав слова старухи, твой отец поблагодарил её за это и сказал: "Если б я не боялся перечить тебе, я не согласился бы ни на сокровища, ни на что другое. Но когда ты уходишь с ними?" - "В двадцать седьмую ночь, - отвечала старуха, - а вернусь я к тебе в начале месяца, когда ты уже завершишь свой пост и пройдёт время очищения девушек и они будут твои, под твоей властью. Клянусь Аллахом, цена каждой из этих девушек во много раз больше твоего царства". - "Я знаю это, о праведная госпожа", - ответил царь. А старуха после этого сказала: "Ты непременно должен послать со мной кого-нибудь, кто тебе дорог, чтобы он нашёл утешение и получил благословение невидимых людей". - "У меня есть невольница румийка, по имени Суфия, и она меня наделила двумя детьми, девочкой и мальчиком, но они исчезли несколько лет тому назад, - отвечал царь. - Возьми её вместе с девушками, чтобы ей досталось благословение..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьдесят шестая ночь

Когда же настала восемьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану:

"И твой отец сказал старухе, когда она потребовала у него девушек: "У меня есть невольница румийка, по имени Суфия, и она меня наделила двумя детьми, девочкой и мальчиком, но они исчезли несколько лет назад. Возьми её с собою, чтобы ей досталось благословение. Быть может, невидимые люди помолятся За неё Аллаху, чтобы он возвратил ей детей и она свиделась бы с ними".

И старуха воскликнула: "Прекрасно то, что ты сказал!" А когда твой отец стал близок к концу поста, старуха сказала ему: "О дитя моё, я отправляюсь к невидимым людям, приведи же мне Суфию".

И царь позвал её, и она тотчас же явилась. И когда царь передал её старухе, та присоединила её к прочим девушкам. А затем она вышла в свою горницу и, вьшеся запечатанный кубок, подала его царю и сказала: "Когда наступит тридцатый день, пойди в баню, а потом выйди из неё, войди в одну из тех комнат, что в твоём дворце, выпей этот кубок и засни. Ты достигнешь тогда того, чего желаешь, и мир тебе от меня".

И царь обрадовался и поблагодарил старуху и поцеловал ей руки, и она сказала ему: "Поручаю тебя Аллаху". - "А когда я увижу тебя, о благочестивая госпожа? Я хотел бы не разлучаться с тобою", - сказал царь. И старуха призвала на него благословение и отправилась с невольницами и царицей Суфией.

А царь прожил после этого три дня, и показался новый месяц, и тогда царь поднялся и пошёл в баню и, выйдя оттуда, вошёл в одну из комнат во дворце и велел никому не входить и запер дверь. И он выпил кубок и лёг спать, а мы сидели, ожидая его до конца дня, но он не вышел из комнаты. "Быть может, он устал от бани, бессонных ночей и многодневного поста и потому спит", - сказали мы и прождали его до следующего дня, но он не вышел" Тогда мы встали у дверей в комнату и начали говорить, возвысив голос, и думали, что, может, он проснётся и спросит, в чем дело. Но этого не случилось. И мы сорвали дверь и вошли к нему и увидели, что он уже разложился и его мясо сгнило и кости раскрошились. И когда мы увидели его в этом состоянии, нам стало тяжело, и мы взяли кубок и нашли на его крышке кусок бумаги, на котором было написано: "Кто сделал зло, о том не будут тосковать. Таково воздаяние тому, кто строит козни дочерям царей и портит их. Мы оповещаем всякого, кто прочтёте эту бумажку, что Шарр-Кан, прибыв в наш город, восстановил против нас царевну Абризу, но ему было недостаточно этою, и он взял её от нас и привёз к вам, и потом отослал с чёрным рабом, и тот убил её. И мы нашли её убитой в пустыне и брошенной на землю. Так не поступают цари. И воздаянием тому, кто это сделал, будет то, что случилось с ним. Не подозревайте никого в его убийстве: убила его ловкая распутница, имя которой Зат-ад-Давахи. И вот я забрала жену царя, Суфию, и отправилась с ней к её родителю Афридуну, царю альКустантынии. Мы непременно нападём на вас и убьём вас и отнимем у вас ваши жилища; вы погибнете до последнего, и не останется среди вас живущих в домах или раздувающих огонь, кроме тех, кто поклоняется кресту и поясу".

И, прочитав этот листок, мы узнали, что старуха обманула нас, и её хитрость с нами удалась. И тут мы стали кричать и бить себя по лицу и плакать, но от плача не было нам никакой пользы.

И среди войск возникло разногласие о том, кого сделать над собою султаном. И некоторые хотели тебя, а другие твоего брата Шарр-Кана. И мы пребывали в несогласии целый месяц. А затем некоторые из нас объединились, и мы захотели отправиться к твоему брату Шарр-Кану и ехали до тех пор, пока не нашли тебя. Вот почему умер султан Омар ибн ан-Нуман".

Когда везирь Дандан кончил свои речи, Дау-аль Макан я сестра его Нузхат-аз-Заман заплакали, и царедворец также заплакал, а затем он сказал Дау-аль-Макану: "О царь, от плача нет никакой пользы, и польза для тебя лишь в том, чтобы укрепить своё сердце, усилить свою решимость и утвердить своё господство. Ибо, поистине, тот, то оставил подобное тебе, не умер".

И тогда Дау-аль-Макан перестал плакать и велел поставить престол перед входом в палатку. А затем он приказал выстроить войска, и царедворец встал сбоку, и все оруженосцы встали позади, а везирь Дандан впереди него. И каждый эмир и вельможа знал своё место.

А потом Дау-аль-Макан сказал везирю Дандану: "Расскажи мне о казнохранилищах моего отца". - "Слушаю и повинуюсь", - отвечал везирь и осведомил его о казнохранилищах и о сокровищах и драгоценностях, находящихся там, и показал ему, сколько в его казне денег, И Дау-аль-Макан выдал войскам деньги и одарил везиря Дандана роскошным платьем и сказал ему: "Ты остаёшься на своём месте". И везирь поцеловал землю меж его рук и пожелал ему долгой жизни.

Потом Дау-аль-Макан наградил эмиров, а затем он сказал царедворцу: "Покажи мне подать Дамаска, которую ты везёшь с собою". И царедворец показал ему сундуки с деньгами, редкостями и драгоценными камнями.

И Дау-аль-Макан взял их и роздал войскам..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьдесят седьмая ночь

Когда же настала восемьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Дау-альМакан велел царедворцу показать ему подать Дамаска, которую он вёз. И царедворец показал ему сундуки с деньгами, редкостями и драгоценностями. Дау-аль-Макан взял их и роздал все войскам, ничего не оставив. И эмиры поцеловали землю меж его рук и пожелали ему долгой жизни, говоря: "Мы не видели царя, который бы давал подобные подарки". Потом они отправились в свои шатры, а наутро Дау-аль-Макан велел им выезжать, и они ехали три дня, а на четвёртый день увидели Багдад и вступили в город, и оказалось, что он украшен. И султан Дау-альМакан вошёл во дворец своего отца и сел на престол. И войска и везирь Дандан и царедворец из Дамаска встали перед ним, и тогда Дау-аль-Макан приказал своему личному писцу написать письмо его брату Шарр-Кану и упомянуть в нем о том, что случилось, с начала до конца, а в конце написать: "Тотчас, как прочитаешь это письмо, снаряжайся и явись с твоими войсками: мы отправимся в поход на неверных, чтобы отомстить за нашего отца и снять с себя позор". А затем он свернул и запечатал письмо и сказал везирю Дандану: "Никто, кроме тебя, но отправится с этим письмом, но тебе надлежит говорить с Шарр-Каном мягко и сказать ему: "Если ты желаешь царства твоего отца, - оно твоё, а брат твой будет твоим наместником в Дамаске, как он сообщил нам".

И везирь Дандан вышел и собрался в путь, а потом Дау-аль-Макан велел отвести истопнику роскошное помещение и постелить лучшие циновки (а у этого истопника длинная история).

Однажды Дау-аль-Макан выехал на охоту и ловлю и воротился в Багдад. И один из эмиров предложил ему чистокровных коней и прекрасных невольниц, которых бессилен описать язык. И одна из этих невольниц понравилась султану, и он уединился с нею и вошёл к ней в эту ночь, и она тотчас же понесла от него.

А через некоторое время везирь Дандан воротился из путешествия и рассказал Дау-аль-Макану про его брата Шарр-Кана, что тот идёт к нему. "Тебе следует выйти и встретить его", - сказал он султану. И Дау-аль-Макан отвечал: "Слушаю и повинуюсь". И он выступил со своими приближёнными из Багдада и продвинулся на один день пути и разбил свои палатки, ожидая брата, а к утру царь Шарр-Кан прибыл с войском Дамаска, где были неустрашимые витязи и свирепые львы и разящие храбрецы.

И когда подошли конные отряды и налетели облачка пыли и приблизились полки и затрепетали торжественные стяги, Шарр-Кан со своей свитой вышел навстречу Дауаль-Макану, и тот, увидев своего брата, хотел спешиться, но Шарр-Кан стал его заклинать не делать этого. И он сам спешился и прошёл несколько шагов, и когда он оказался перед Дау-аль-Маканом, тот бросился к нему, и Шарр-Кан прижал его к груди. И они громко заплакали и стали утешать друг друга, а потом оба сели на коней и ехали вместе с войском, пока не приблизились к Багдаду. И они спешились, и Дау-аль-Макан со своим братом Шарр-Каном, вошли в царский дворец и провели там ночь, а наутро Дау-аль-Макан вышел и приказал собирать войска со всех сторон и объявить поход и священную войну.

И затем стали ждать, пока прибудут войска со всех земель, и всякому, кто являлся, оказывали почёт и обещали хорошее, пока не прошёл таким образом целый месяц, а люди все шли непрерывными толпами.

И потом Шарр-Кан сказал своему брату: "О брат мой, расскажи мне свою повесть". И Дау-аль-Макан осведомит его обо всем, что ему выпало, с начала до конца, и о том, такую милость оказал ему истопник. "Вознаградил ли ты его за его милость?" - спросил Шарр-Кан. И Дау-аль-Макан ответил: "О брат мой, я не вознаградил его до сего времени, но я его награжу с волею Аллаха великого, когда вернусь из похода..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьдесят восьмая ночь

Когда же настала восемьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что ШаррКан спросил своего брата Дау-аль-Макана: "Вознаградил ли ты истопника за его милость?" И ют отвечал: "О брат мой, я не вознаградил его до сего времени, но я его награжу, если захочет Аллах великий, когда вернусь из похода и освобожусь".

И Шарр-Кан узнал, что его сестра, царевна Нузхатаз-Заман была правдива во всем, что она рассказала. И он скрыл своё дело с нею и послал ей привет с царедворцем, и она тоже послала с ним привет, пожелала ему счастья и осведомилась о своей дочке, Кудыя-Факап. И Шарр-Кан сообщил ей, что девочка в безопасности и в полнейшем здравии и благополучии, и Нузхат-аз-Заман восхвалила и поблагодарила Аллаха великого. А Шарр-Кан обратился к своему брату за советом, выступать ли им, но Дау-аль-Макан отвечал: "О брат мой, когда войска соберутся полностью и придут отовсюду кочевники". И затем он велел заготовить припасы и доставить военное снаряжение.

А потом Дау-аль-Макан вошёл к своей жене, которая носила уже пять месяцев, и отдал её под начало учёных и счётчиков, назначив им жалование и выдачи. А на третий месяц по прибытии сирийских войск он двинулся и путь, когда явились кочевые арабы, и все войска отовсюду, и войска, и отряды отправились, и полки потянулись непрерывно, и имя главы войска дейлемитов было Рустум, а главу турецкого войска звали Бахрам.

И Дау-аль-Макан поехал посреди войска, и справа от него был его брат, Шарр-Кан, а слева - царедворец, его зять. Они ехали в течение целого месяца и каждую неделю делали привал в каком-нибудь месте и отдыхали там три дня, так как людей было много. И они ехали таким образом, пока не достигли земель румов. И жители селений и деревень и нищие убежали и устремились в альКустантынию.

И когда Афридун, их царь, прослышал о случившемся, он поднялся и направился к Зат-ад-Давахи, а это она измыслила хитрость и, отправившись в Багдад, убила царя Омара ибн ан-Нумана и потом взяла своих девушек и царевну Сусрию и вернулась с ними всеми в свою страну. Когда же она вернулась к своему сыну, царю румов, и почувствовала себя в безопасности, она сказала ему "Прохлади твои глаза! Я отомстила за твою дочь, царевну Ибризу, убила царя Омара ибн ан-Нумана и привезла Сутю. Поднимайся теперь, поезжай к царю аль-Кустантылии и возврати ему Суфию, его дочь. Осведоми его о том, что случилось, чтобы мы все были настороже и приготовили бы военное снаряжение. Я поеду вместе с тобою к фридуну, царю аль-Кустантынии. Мне думается, что мусульмане не устоят в бою с нами". - "Дай срок, пока они приблизятся к нашим землям, а мы приготовимся", - отвечал царь румов, а затем они стали собирать людей и снаряжаться. И когда пришла к ним весть о мусульманах, они были уже готовы и собрали людей, и в передовых отрядах отправилась Зат-ад-Давахи.

И когда они достигли аль-Кустантынии, её величайший царь, царь Афридун, прослышал о прибытии Хардуба, царя румов, и вышел к нему навстречу. И, встретившись с царём румов, Афридун спросил его, как он поживает и почему он явился. Хардуб осведомил его, какие хитрости предлагала его мать Зат-ад-Давахи, которая убила царя мусульман и отняла у него царевну Суфию, и сказал: "Мусульмане собрали войска и пришли, и мы хотим быть все, как одна рука, и встретить их". И царь Афридун обрадовался прибытию своей дочери и убийству Омара ибн анНумана. Он послал во все области, требуя подкрепления, и сообщил всем, почему был убит Омар ибн ан-Нуман. И войска христиан устремились к нему, и не прошло трех месяцев, как полностью собралось войско румов, а потом подошли и франки из разных краёв: французы, немцы, дубровничане, жители Зары, венецианцы, генуэзцы и прочие войска желтолицых.

И когда войска собрались и на земле стало тесно от их множества, величайший царь Афридун приказал им выступать из аль-Кустантынии, и они отправились, и, выступая, войска их следовали через город десять дней. И они шли, пока не остановились в просторной долине ан-Нумана (а эта долина была вблизи от солёного моря), и стояли три дня, а на четвёртый день они хотели трогаться. Но к ним пришли вести о приближении войск ислама, защитников народа лучшего из людей. И они пробыли в долине ещё три дня, а на четвёртый день увидали взлетевшую пыль, которая застилала края неба. И не прошло часа дневного времени, как эта пыль рассеялась и разорвалась в воздухе на клочки и улетела, и мрак её разогнали звезды зубцов копий и молнии белых клинков, и из-за неё показались исламские знамёна и мухаммеданские стяги, и приблизились витязи, подобные разлившемуся морю и одетые в кольчуги, которые ты сочтёшь за облака, покрывающие луну.

И тогда войска встали друг против друга, и оба моря столкнулись, и глаза встретились с глазами, и первый, кто выступил на бой, был везирь Дандан с войсками Сирии (а их было тридцать тысяч всадников). И с везирем были предводитель дейлемитов Рустум и глава турок Бахрам с двадцатью тысячами. И сзади них шли люди, пришедшие с солёного моря, одетые в тяжёлые кольчуги и подобные открытой луне в тёмную ночь. И христиане принялись кричать: "О Иса, о Мариам, о крест" (будь он проклят!), и обрушились на везиря Дандана и на бывшие с ним сирийские войска.

А все это случилось по измышлению Зат-ад-Давахи, ибо царь обратился к ней перед тем, как выступить, и спросил: "Как поступить и что придумать? Ведь ты виновница этого тяжёлого дела". И она сказала ему: "Знай, о великий царь и грозный волхв, я укажу тебе дело, которое не в силах измыслить Иблис, даже если он призовёт на помощь свои поверженные рати..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьдесят девятая ночь

Когда же настала восемьдесят девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что все это было по измышлению старухи, ибо царь обратился к ней перед тем, как выступить, и спросил её: "Как поступить и что придумать? Ведь ты виновница этого тяжёлого дела". И она сказала ему: "Знай, о великий царь и грозный волхв, я укажу тебе дело, которое бессилен придумать Иблис, даже если он призовёт на помощь свои поверженные рати. Пошли пятьдесят тысяч человек, и пусть они сядут на корабли и едут по морю, до самой Дымовой горы, и остаются там, не трогаясь с места, пока не придут к вам знамёна ислама, и тогда расправляйтесь с ними. А потом выйдут на них войска с моря и будут сзади них, а мы встретим их с суши, и никто из них не спасётся, и прекратится наша забота и будет нам вечный мир".

И царь Афридун одобрил план старухи и воскликнул: "Твой план - прекрасный план, о госпожа хитроумных стариц и прибежище волхвов, когда подымаются смуты!"

И когда войско ислама налетело на них в этой долине, они не успели опомниться, как уже огонь пылал в шатрах и мечи работали среди тел; а потом подошли войска Багдада и Хорасана, - сто двадцать тысяч всадников, и в передовых отрядах был Дау-аль-Макан.

И, увидя их, войска неверных, бывшие в море, вышли к ним из воды и последовали за ними. И Дау-аль-Макан, увидав их, воскликнул: "Обратитесь на неверных, о племя избранного пророка, и сразитесь с людьми нечестия и вражды, повинуясь милостивому, милосердному!"

А тут подошёл Шарр-Кан с другими отрядами мусульманских войск, числом около ста двадцати тысяч, а войск неверных было около тысячи тысяч и шестисот тысяч. И когда мусульмане соединились друг с другом, их сердца укрепились, и они закричали: "Поистине, Аллах обещал нам поддержку и пригрозил неверным покинуть их!" А затем столкнулись мечи и зубцы, и Шарр-Кан прорвал ряды и ворвался в гущу тысяч, и бился боем, от которого поседеют дети. И он гарцевал среди неверных и работал острорежущим мечом, возглашая: "Аллах велик!", пока не прогнал врагов обратно к берегу моря.

И тела их утомились, и Аллах дал победу вере ислама, и люди сражались, без вина пьяные. В этой стычке было убито сорок пять тысяч неверных, а мусульман погибло три тысячи пятьсот. И лев веры, царь Шарр-Кан, не спал в эту ночь, ни он, ни его брат, Дау-аль-Макан, - напротив, они подбодряли людей и обходили раненых, поздравляя их с победой и наградой по воскресений. Вот что было с мусульманами.

Что же касается царя Афридуна, царя аль-Кустантынии, и царя румов с его матерью, старухой Зат-ад-Давахи, то они собрали эмиров войска и говорили между собой: "Мы бы достигли цели и излечили бы нашу душу, по обольщение нашей многочисленностью - вот что нас предало".

И Зат-ад-Давахи сказала им: "Вам будет польза лишь в том, чтобы искать благоволения мессии и придерживаться правой веры. Клянусь мессией, войску мусульман придал силу лишь этот сатана, царь Шарр-Кан!" - "Я намерен, - сказал царь Афридун, - выстроить завтра против них войска и выпустить на них знаменитого витязя, Луку ибн Шамлута, ибо он, если выступит против царя Шарр-Кана, убьёт его и убьёт других витязей, так что из них не останется ни одною. А сегодня вечером я хочу окурить вас святейшим ладаном".

И, услышав его слова, начальники облобызали землю. А ладан, который он разумел, был кал великого патриарха отрицающего, отвергающего. И они соперничали за обладание им и одобрили его мерзкие свойства, и патриархи румов посылали его во все области своих земель в шёлковых лоскутках, и смешивали его с мускусом и благовониями, и когда слух об этом доходил до царей, они брали кал по тысяче динаров за каждую драхму, и цари даже посылали его разыскивать, чтобы окуривать им невест. И патриархи смешивали его со своим калом, так как кала великого патриарха не хватало на десять областей. А величайшие цари клали немного этого кала в сурьму для глаз и лечили им больных и страдающих животом. И когда настало утро и засияло и заблистало светом, витязи поспешили в бои копьями..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до девяноста

Когда же настала ночь, дополняющая до девяноста, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда настало утро и засияло светом и заблистало, витязи поспешили в бой копьями, а царь Афридун призвал своих приближённых патрициев и вельмож своего царства и наградил их и начертил крест на их лицах и окурил их тем ладаном, о котором помянуто раньше, то есть калом великого патриарха и коварного волхва. А окурив их, он призвал к себе Луку ибн Шамлута, которого называют меч мессии. И, окурив его калом и потом натерев им его небо, он дал ему кал понюхать и выпачкал им его щеки, а остатком кала он намазал ему усы. А в земле румов не было значительнее человека, чем этот проклятый Лука, и не было лучшего стрелка и бойца мечом и копьём в день схватки, и он отличался гнусной наружностью, и лицо его было как морда осла, а образ, как образ обезьяны. Его внешность - внешность соглядатая, и близость к нему тяжелее, чем разлука с любимым; от ночи ему досталась мрачность, от льва - зловонное дыхание, и от тигра - наглость, а неверие оставило на нем клеймо. И он подошёл к царю Афридуну, поцеловал ему ноги и встал перед ним, и царь Афридун сказал ему: "Я хочу, чтобы ты выступил против Шарр-Кана, царя Дамаска, сына Омара ибн ан-Нумана, и отвёл от нас к облегчил эту беду". И Лука отвечал: "Слушаю и повинуюсь!" И царь начертил на его лице крест и объявил, что победа достанется ему вскорости.

И Лука ушёл от царя Афридуна, и потом этот проклятый Лука сел на рыжего коня, и на нем была красная одежда и золотая кольчуга, выложенная драгоценными камнями, и нёс он копьё с тремя зубцами, словно он проклятый Иблис в день уничтожения племён. И он и его нечестивое племя тронулось в путь, как бы гонимое в огонь, и среди них был глашатай, который возглашал поарабски: "О народ Мухаммеда, - да благословит его Аллах и да приветствует! - пусть выходит из вас лишь один ваш витязь, меч ислама Шарр-Кан, правитель Дамаска Сирийского!" И он не закончил ещё своих слов, как вдруг на равнине раздался гул, звуки которого услышали все люди, и конский топот рассеял войска, напоминая о дно Хонейна" И злодеи испугались и повернули шеи в сторону шума, и вдруг оказалось, что это царь Шарр-Кан, сын царя Омара ибн ан-Нумана. Когда его брат Дау-аль-Макан увидал этого проклятого на поле и услышал глашатая, он обернулся к своему брату Шарр-Кану и сказал ему: "Они хотят тебя". И Шарр-Кан отвечал: "Если так, это мне тем любезней". И, убедившись в этом и услышав глашатая, который кричал на поле: "Пусть не выходит ко мне никто, кроме Шарр-Кана!", мусульмане поняли, что этот проклятый - витязь румских земель и что он поклялся очистить Землю от мусульман, а иначе он будет в числе понёсших потерю, ибо это он жёг сердца, и его злобы боялись войска турок, дейлемитов и курдов.

И тут Шарр-Кан вышел к нему, подобный ярому льву, а сидел он на хребте чистокровного коня, похожего на испуганного газеленка. И он погнал его к Луке и, оказавшись подле него, потряс в руке копьё, подобное змееехидне, и произнёс такие стихи:

"У меня есть рыжий, узде послушный, воинственный,
И отдаст тебе, сколько хочешь ты, он из сил своих.
И копьё прямое, остёр и гибок зубец его,
И как будто мать всех превратностей на древке его,
И клинок индийский, отточенный, - обнажив его,
Словно молнию, что мелькает в небе, увидишь ты".

И Лука не понял значения этих речей и силы нанизанных слов; нет, он ударил себя рукою по лицу из уважения к кресту, нарисованному на нем, а затем поцеловал её и, направив дротик на Шарр-Кана, бросился на него. Он подкинул дротик одной рукой так, что он скрылся из глаз смотрящих, и поймал его другой рукой, как делают чародеи, а потом бросил им в Шарр-Кана. И дротик вылетел из его руки, как сверкающая огненная стрела. И люди зашумели и испугались за Шарр-Кана. Но когда дротик подлетел близко к Шарр-Кану, он схватил его в воздухе, и умы людей смутились.

А затем Шарр-Кан потряс дротик той рукой, которой он взял его у христианина, так что едва не сломал его, и подбросил его в воздух, и дротик скрылся из глаз, но он поймал его другой рукой быстрее мгновения ока, и издал вопль, исходивший из глубины сердца, и воскликнул: "Клянусь тем, кто создал семь небосводов, я ославлю этого проклятого во всех странах!"

И он бросил в него дротик, и Лука хотел сделать с дротиком то же, что и Шарр-Кан, и протянул руку, чтобы поймать дротик в воздухе, но Шарр-Кан поспешил метнуть в него второй дротик и ударил его, и дротик попал в середину креста, бывшего у него на лице, и Аллах устремил его душу в огонь, скверное это обиталище! И когда неверные увидали, что Лука ибн Шамлут упал убитый, они стали бить себя по лицу и кричать: "О горе! О гибель!" И взывали о помощи к патриархам монастырей..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто первая ночь

Когда же настала девяносто первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда неверные увидели, что Лука ибн Шамлут упал убитый, они стали бить себя по лицу и кричать: "О горе! О гибель!" И взывали о помощи к патриархам монастырей, восклицая: "Где кресты?" И монахи стали молиться, а потом они все объединились против Шарр-Кана и, выставив острые мечи и копья, ринулись в бой и сражение.

И войско встретилось с войском, и груди оказались под ударами копыт, и заработали острые мечи и копья, и плечи и кисти ослабели, и кони как будто были созданы без ног, и глашатай войны непрестанно взывал, пока не устали руки и день не ушёл и не приблизилась ночь с её мраком. И оба войска расстались, и все витязи были от сильного боя и ударов копьём, как пьяные. И земли наполнились убитыми, и тяжелы были раны, и раненых не отличить было от мёртвых.

А потом Шарр-Кан встретился со своим братом Дауаль-Маканом и царедворцем и везирем Данданом, и сказал своему брату Дау-аль-Макану и царедворцу: "Поистине, Аллах открыл врата погибели для неверных. Слава же Аллаху, господу миров!" - "Мы не перестанем воздавать хвалу Аллаху за то, что он снял печаль с арабов и персов, - ответил Дау-аль-Макан брату, - и люди, поколение за поколением, будут рассказывать о том, что ты сделал с проклятым Лукой, исказителем Евангелия, и о том, как ты поймал копьё в воздухе и поразил врага Аллаха среди людей. И слава твоя будет вечна до конца времён". - "О великий царедворец и грозный храбрец", - сказал потом Шарр-Кан. И царедворец ответил ему: "Я здесь!" И Шарр-Кан молвил: "Возьми с собою везиря Дандана и двадцать тысяч всадников и пройди с ними к морю расстояние в семь фарсахов. Двигайтесь скорее, чтобы быть близко от берега и чтобы между вами и врагом было два фарсаха. Укрывайтесь в ложбинах, пока не услышите, как шумят неверные, выходя с кораблей, и до вас не донесутся крики со всех сторон, когда между нами и ими заработают копья. И когда вы увидите, что наши войска повернули вспять, как бы убегая, и неверные ползёт за ними со всех сторон, даже со стороны моря и шатров, будьте в засаде; но едва ты увидишь знамя с надписью: "Нет бога, кроме Аллаха. Мухаммед - посол Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует!" - подними зеленое знамя, крикни: "Аллах велик!" и несись на них сзади и постарайся, чтобы неверные не встали между убегающими и морем". - "Слушаю и повинуюсь", - ответил придворный. И они сговорились об этом деле в тот же час, а потом войска снарядились и отправились, и царедворец взял с собою везиря Дандана и двадцать тысяч человек, как велел Шарр-Кан.

А когда настало утро, враги сели на коней, обнажив мечи, подвязав копья и неся оружие, и люди рассыпались по холмам и котловинам, и священники закричали, и головы обнажились, и взвились кресты на парусах кораблей, и воины направились к берегу со всех сторон. Они вывели коней на сушу и собрались нападать и убегать, и мечи заблистали, и толпы двинулись, и засверкали молнии копий на кольчугах, и завертелся жёрнов гибели над головами пеших всадников, и головы летели с туловищ, и языки немели, и глаза покрывались мраком, и лопались жёлчные пузыри. И мечи работали, и черепа отлетали, и отсекались запястья, и кони погружались в кровь, и воины хватали Друг Друга за бороду, и войска ислама призывали благословение и привет Аллаха на господина людей и возглашали хвалу милосердому за дарованные им милости. А войска неверных возглашали хвалу кресту и поясу, и выжимкам и выжимателю, и священникам и монахам, и вербному воскресенью и митрополиту.

И Дау-аль-макан с Шарр-Каном отступили назад, и воины повернули вспять и показали врагам, что бегут, и войска неверных поползли на них, думая, что они разбиты, и приготовились биться и сражаться. И люди ислама возвысили голос, читая начало главы о Короне, и убитые были растоптаны под ногами коней. И глашатай румов кричал: "О рабы мессии, исповедующие правую веру, о слуги первосвятителя, поддержка свыше явилась нам! Войска ислама склонились к бегству. Не поворачивайтесь же к ним спиною, но пусть овладеют мечи их затылками! Не прекращайте преследования, иначе вы отступитесь от мессии, сына Мариам, который заговорил в колыбели!"

И Афридун, царь аль-Кустантынии, подумал, что войска неверных побеждают, и он не знал, что это искусный Замысел мусульман. Он послал к царю румов весть о победе и говорил ему: "Нам помог только кал великого патриарха, когда запах его повеял и с бород и с усов и разлился среди всех рабов креста, присутствующих и отсутствующих. Клянусь чудесами, твоей дочерью Абризой, назареянкой, служанкой Мариам, и водами крещения, я не оставлю на земле ни одного бойца за веру, и я твёрдо принял это злое намерение".

И гонец отправился с этим посланием, а неверные закричали друг другу: "Отомстите за Луку!.."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто вторая ночь

Когда же настала девяносто вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что неверные закричали друг другу: "Отомстите за Луку!" А царь румов стал кричать: "Отомстим за Абризу!" И тогда царь Дау-аль-Макан крикнул: "О рабы владыки воздающего, бейте неверных и отступников белыми клинками и серыми копьями!" И тогда мусульмане вновь повернули на неверных и заработали среди них режущим и секущим. И глашатай мусульман взывал: "На врагов веры, о любящий пророка, избранника! Вот время сделать угодное всеблагому, всепрощающему! О надеющийся на спасение в день устрашающий, поистине рай под сенью мечей!"

И вот Шарр-Кан со своими воинами ринулся на неверных и отрезал им путь к бегству и гарцевал и кружил между рядами. И вдруг всадник, прекрасно изогнувшийся, расчистил в войске неверных круг и стал гарцевать среди нечестивых, разя мечом и копьём, и наполнил землю головами и телами. И неверные устрашились его боя и склонили шеи под его разящими ударами, - а он опоясался двумя мечами, взором и острым клинком, и подвязал два копья, - копьё на древке и свой стан, - и обильные кудри его заменяли войско, обильное числом, как сказал о нем поэт:

Прекрасны кудри длинные лишь тогда,
Когда их пряди падают в битвы день -
На плечи юных с копьями у бедра,
Что длинноусых кровью напоены.

А другой говорит:

Сказал я ему, когда он меч подвязал себе:
"Довольно ведь лезвий глаз, и острый не нужен меч".
Он молвил: "Клинки очей влюблённым назначены,
А меч предназначен тем, кто счастья в любви по знал".

И, видя его, Шарр-Кан воскликнул: "Заклинаю тебя Кораном и знаменьями всемилостивого, кто ты, о витязь из витязей? Своими деяниями ты ублаготворил воздающего владыку, которого одно дело не отвлекает от другого, когда обратил в бегство людней неверия и беззакония". И витязь воззвал к нему, говоря: "Ты вчера заключил со мною союз, как ты скоро забыл меня!" И он откинул с лица покрывало, так что стала явна его скрытая красота, и вдруг оказалось, что это Дау-аль-Макан.

И Шарр-Кан обрадовался ему, но только он побоялся, что бойцы стеснятся вокруг нею и храбрецы обрушатся на него, и будет это из-за двух причин: во-первых, так как он молод годами и был укрыт от дурного глаза, и, во-вторых, потому, что его жизнь - величайшая опора царства. "О царь, - сказал он ему, - ты подверг себя опасности. Подведи твоего коня вплотную к моему коню. Я считаю, что враги тебе опасны, и лучше, чтобы ты не выходил из-под знамён, и мы могли бы метать во врагов твои верные стрелы".

"Я хочу быть равен тебе в бою и не жалею себя, сражаясь перед тобой!" - воскликнул Дау-альМакан. И затем войска ислама обрушились на неверных и охватили их со всех сторон и бились с ними, как должно биться, и сломили они мощь неверия, непокорства и нечестия. И царь Афридун опечалился, увидя, какое постигло румов дурное дело. А они повернули спины и предались бегству, направляясь к кораблям. И вдруг с берега моря вышли на них войска, и во главе их был везирь Дандан, повергающий храбрецов, который разил их мечом и копьём вместе с эмиром Бахрамом - начальником сирийских племён, предводителем двадцати тысяч львов.

И войска ислама окружили неверных и сзади и спереди. И отряд мусульман обратился против тех, что были на кораблях, и ввергли их в гибель, так что они пробросались в море, и перебили их великое множество, больше ста тысяч патрициев, и не спасся из их храбрецов ни малый, ни великий. И захватили их корабли с бывшими на них деньгами, сокровищами и грузом - все, кроме двадцати кораблей, - ив этот день мусульмане забрали добычу, какой не захватывал никто в минувшие времена, и ничьё ухо не слышало о подобном сражении и бое. И среди захваченного было пятьдесят тысяч коней, кроме сокровищ и прочей добычи, которую не объять ни счётом, ни счислением, и как нельзя сильнее обрадовались они победе и поддержке, которую послал им Аллах.

Вот что было с ними. Что же касается беглецов, то они добрались до аль-Кустанынии, а к обитателям её пришла раньше весть, что это царь Афридун побеждает мусульман. И старуха Зат-ад-Давахи сказала: "Я знаю, что мой сын, царь румов, не будет среди беглецов, и не страшится он войск ислама и обращает жителей земли в христианскую веру". И старуха приказала великому царю Афридуну украсить город, и жители проявили радость и пили вино и не знали они, что было суждено.

И посреди их радостей вдруг закаркал над ними ворон горя и печалей, и приблизились двадцать бежасних кораблей, и на одном из них был царь румов. И Афридун, царь аль-Кустантынии, встретил их на берегу, и ему рассказали, что их постигло, и велик был их плач, и раздавались их стенания, и радость сменилась печалью и горем.

И рассказали Афридуну, что Луку ибн Шамлута поразила превратность судьбы и ударила его стрела гибели, бьющая без промаха. И вырос тогда перед царём Аридуном судный день, и узнал он, что заблуждения их не исправил". И поднялись среди румов причитания, и решимость их ослабела, и заплакали плакальщики, и со всех сторон поднялись стенания и плач. И царь румов вошёл к царю Афридуну и рассказал ему об истинных обстоятельствах и о том, что бегство мусульман было обманчивое и притворное, и сказал: "Не жди, что прибудут ещё войска, кроме тех, которые уже прибыли". Услышав эти слова, царь Афридун упал без чувств, и нос его оказался у него под ногами, а потом он сказал: "Быть может, мессия разгневался на них и привёл к ним мусульман".

И великий патриарх, пришёл к царю, озабоченный, и тот сказал ему: "Отец наш, на наше войско напала гибель, и мессия воздал нам". - "Не огорчайтесь и не печальтесь, - ответил ему патриарх, - наверное, кто-нибудь из вас совершил проступок перед мессией и все были наказаны за его прегрешение. По теперь мы станем читать за вас в церквах молитвы, пока эти мухаммеданские войска не будут отброшены".

А затем после этого пришла старуха Зат-ад-Давахи и сказала: "О царь, поистине войско мусульман многочисленно, и мы получим победу над ними только хитростью. Я намерена устроить коварство и обман и отправлюсь к войскам ислама. Быть может, я достигну того, чего хочу от предводителя, и убью их витязя, как убила его отца. А если моя хитрость с ним удастся, никто из его войска не вернётся в свою сторону, - все они сильны лишь из-за него. Но я хочу, чтобы христиане, жители Сирии, которые выходят продавать свои товары всякий месяц и всякий год, помогли мне - через них исполнится моё желание". - "В какое время ты хочешь, чтобы было это дело?" - спросил царь. И старуха велела ему привести к ней сто человек из Неджрана сирийского. И когда их привели к царю, тот сказал им: "Не знаете ли вы, что испытали христиане от мусульман?" - "Да, знаем", - отвечали они. И царь сказал: "Знайте, что эта женщина подарила себя мессии, и теперь она вознамерилась отправиться с вами в обличий единобожников, чтобы устроить хитрость, польза от которой обратится на нас и помешает мусульманам до нас добраться. Подарите ли вы себя мессии, а я вам дам кантар золота? Кто из вас останется цел, тому будут деньги, а кто умрёт, тому воздаст мессия". - "О царь, мы подарили себя мессии, и мы - выкуп за тебя", - отвечали они. И тогда старуха взяла все нужные ей зелья и положила их в воду и кипятила их на огне, пока не осело чёрное вещество, и, подождав, пока зелья остынут, она прикрыла их краем длинного платка. А затем она надела поверх одежды плащ, обшитый шнурком, и взяла в руки чётки, вошла к царю, и не узнал её ни он, ни кто-либо из сидевших с ним. И она открыла лицо, и все, находившиеся в зале, восхвалили её за хитрость. И сын её обрадовался и воскликнул: "Да не лишит нас мессия твоего лица!" И старуха выехала с христианами, что были из Кеджрана сирийского, и они двинулись, направляясь к войску Багдада..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто третья ночь

Когда же настала девяносто третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что, услышав эти слова, царь Афридун упал без чувств, и его кос оказался у него под ногами.

И когда он очнулся от обморока, страх затряс мешок его желудка, и он пожаловался старой Зат-ад-Давахи. А эта проклятая была кудесница из кудесниц, искусная в колдовстве и обмане, распутница, хитрица, развратница и обманщица. У неё был зловонный рот, красные веки, жёлтые щеки, мрачный облик, гнойливые глаза, паршивое тело, волосы с проседью, горбатая спина и бледный цвет лица, и из носу у неё текло. Но она читала писания ислама и путешествовала к священному храму Аллаха, - все для того, чтобы уразуметь верования Корана. И два года она исповедовала еврейство в Иерусалиме, чтобы усвоить коварство людей и джиннов. И она - опасность из опасностей и бедствие из бедствий, нечестивая по вере, непокорная никакой религии. И чаще всего она жила у своего сына Хардуба, царя румов, из-за невинных девушек, так как она любила прижиматься, и если это запаздывало, она впадала в небытие. И всякую девушку, которая ей нравилась, она обучала этой премудрости и натирала шафраном, и девушка от крайнего наслаждения ненадолго лишалась чувств. И тем, кто её слушался, она благодетельствовала, и внушала своему сыну склонность к ней; тех же, кто её не слушался, она ухитрялась погубить. И этому она научила Марджану, Рейхану и Утруджу, невольниц Абризы. А царица Абриза не терпела старухи и ненавидела лежать с нею, так как у неё из подмышек шёл скверный запах, а её ветры были зловоннее падали, и тело её было грубее пальмового лыка. И тех, кто лежал с нею, старуха соблазняла драгоценностями и обучением науке. Абриза же отдалялась от неё, прибегая к мудрому и знающему. И Аллаха достоин тот, кто сказал:

О, униженно перед богатыми упадающий
И над бедными возносящий кичливо!
О, желающий, набирая деньги, уродство скрыть,
Благовоньями не покрыть ветров дурнушке!
Но вернёмся к рассказу о её кознях и хитрых проделках.

И вот она отправилась, и с нею отправились вельможа христиан и войска их, и они двинулись к войску ислама. А после её отъезда царь Хардуб вошёл к царю Афридуну и сказал ему: "О царь, не нужен нам ни великий патриарх, ни его молитвы! Лучше сделаем так, как придумала моя мать Зат-ад-Давахи, и посмотрим, что она учинит с войсками мусульман при её беспредельной хитрости. Они со своей силой подходят к нам и скоро будут перед нами и окружат нас".

И когда царь Афридун услышал эти слова, страх стал велик в его сердце, и в тот же час и минуту он написал во все христианские области, говоря: "Надлежит, чтобы никто из людей христианской веры и приверженцев креста, особенно жители укреплений и крепостей, не оставался сзади; напротив, пусть придут к нам все - и пешие, и конные, и женщины, и дети. Войско мусульман попирает нашу землю; спешите же, спешите, пока не пришла беда!"

Вот что было с этими. Что же касается старухи Зат-ад-Давахи то она выступила со своими людьми за город и "дела их как мусульманских купцов. И она взяла с собою сотню мулов, нагруженных аптиохийскими материями, мадипским атласом, царской парчой и другими тканями, и взяла от царя Афридуна письмо такого содержания: это купцы из сирийской земли, которые были в наших странах. Не должно никому причинять им зла и брать с них десятину, пока они не достигнут своей страны и безопасного места, ибо от купцов процветают земли и они не враги и не разбойники".

А затем проклятая Зат-ад-Давахи сказала тем, кто был с нею: "Я хочу устроить хитрость, чтобы погубить мусульман". И они ответили ей: "О царица, приказывай нам, что хочешь, мы тебе покорны, и да не сделает мессия тщетными твои дела!"

И старуха надела одежду из белой мягкой шерсти и стала тереть себе лоб, пока на нем не сделалось большое клеймо. Она намазала его жиром и устроила так, что оно стало испускать сильный свет. А проклятая была худа телом, и глаза её провалились, и она заковала себе ноги на ступнями и пошла, и шла до тех пор, пока не достигла войска мусульман. Тогда она сняла с ног цепи (а они оставили следы у неё на икрах), и смазала их драконовой кровью, а затем она велела своим людям покрепче побить её и положить в сундук, и сказала: "Кричите слова единобожия, вам не будет от этого большой беды". - "Как мы побьём тебя, когда ты наша госпожа Зат-ад-Давахи, мать славного царя?" - спросили её. И она отвечала: "Осуждения не найдёт тот, кто в нужник пойдёт, когда необходимо, - запретное допустимо! А после того, как положите меня в сундук, возьмите его, среди прочих товаров, нагрузите на мулов и везите все это через мусульманское войско, не боясь ничего дурного. А если вам: преградит дорогу кто-нибудь из мусульман, отдайте ему мулов с товарами и идите к их царю Дау-аль-Макану. Попросите у него помощи и скажите: "Мы были в стране неверных, и они ничего не взяли от пас, - наоборот, они написали постановление, чтобы никто не препятствовал нам, - так как же вы отбираете от нас товары? И вот письмо царя румов, где сказано, чтобы никто не делал нам дурного". И если он спросит: "А что вы нажили в стране румов на ваш товар?" - скажите ему: "Мы нажили освобождение одного подвижника, который был в погребе под землёй и провёл там около пятнадцати лет, взывая о помощи, но не получая её; напротив, неверные пытали его ночью и днём, а нам это не было ведомо, хотя мы прожили в аль-Кустантынии некоторое время и продавали свои товары и купили другие. И, снарядившись, мы решили отправиться в нашу страну и провели ночь, разговаривая о путешествии. А наутро мы увидели образ, изображённый на стене, и, подойдя, всмотрелись в него, и вдруг это изображение пошевелилось и сказало: "О мусульмане, есть среди вас кто-нибудь, кто вступит в сделку с господом миров?" - "А как это?" - спросили мы. И изображение осветило: "Аллах дал мне речь, чтобы укрепить вашу уверенность и заставить вас подумать о вашей вере. Выходите из страны неверных и отправляйтесь к войску мусульман, ибо там меч всемилостивого и витязь своего времени, царь Шарр-Кан, и он тот, кто завоюет аль-Кустантынню и погубит людей христианской веры. И когда вы пройдёте трехдневный путь, вы увидите пустынь, называемую пустынь Матруханны. И там, в этой пустыни, есть келья. Пойдите туда с чистыми намерениями и ухитритесь в неё проникнуть силой вашей решимости, так как в ней один человек - богомолец из Иерусалима, по имени Абд-Аллах. Он из благочестивейших людей и творит чудеса, устраняющие сомнения и неясность. Его обманул какой-то монах и заточил в погреб, где он уже долгое время, и спасение его угодно господу рабов, так как освободить его - лучший подвиг за веру".

И, уговорившись со своими людьми об этом рассказе, старуха сказала:

"И когда царь Шарр-Кан обратит к вам свой слух, скажите ему: "И, услышав от изображения эти слова, мы поняли, что тот богомолец..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто четвёртая ночь

Когда же настала девяносто четвёртая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха Зат-ад-Давахи, договорившись со своими людьми об ртом рассказе, сказала: "А когда царь Шарр-Кан обратит к вам свой слух, скажите ему: "И, услышав от изображения эти слова, мы поняли, что тот богомолец один из величайших праведников и искренних рабов Аллаха. Мы проехали три дня и увидели пустынь и свернули и направились к ней и пробыли там день, продавая и покупая, как делают обычно торговцы, а когда день повернул на закат и приблизилась мрачная ночь, мы направились в ту келью, где был погреб, и услышали, как богомолец, после чтения стихов Корана, произнёс такие стихи:

"Я к терпению призываю сердце, и грудь тепла, и течёт в душе огорчения море, залив все.
Если нет спасенья, то лучше смерть, даже скорая:
Ведь поистине мне приятней гибель, чем бедствия.
О блеск молнии, посетишь коль близких и родину,
И сияние красоты их яркой затмит тебя,
От меня скажи: "Как нам встретиться? Разорили нас
Войны долгие, и к залогу дверь уже рапорта".
Передай привет ты возлюбленным и скажи ты им:
"Далеко я ныне, и в церкви румов закован я".

И когда вы достигнете со мной войска мусульман и я окажусь среди них, увидите, какую я тогда устрою хитрость, чтобы обмануть их и убить до последнего", - говорила старуха. И, услышав её слова, христиане поцеловали ей руки и положили её в сундук, побив её сначала, из уважения к ней, жестоким и болезненным боем, так как мы считали подчинение ей обязательным. А потом, как мы и помянули, они направились с нею к войску мусульман.

Вот все, что было с этой проклятой Зат-ад-Давахи и со людьми. Что же касается мусульманских войск, то после того как Аллах помог им против врагов и воины захватили богатства и сокровища, бывшие на судах, они уселись и стали беседовать, и Дау-аль-Макан сказал своему брату: "Аллах дал нам победу за нашу справедливость и подчинение друг другу. Последуй же, о Шарр-Кан моему приказанию, повинуясь Аллаху, великому, славному: я намерен убить десять царей за моего отца, зарезать пятьдесят тысяч румов и вступить в аль-Кустантынию".

И его брат Шарр-Кан ответил: "Моя душа выкупит тебя от смерти, и война с неверными для меня неизбежна, даже если бы я оставался в их землях мною лет. Но у меня, о брат мой, есть в Дамаске дочь по имени Кудыя-Факан, и моё сердце охвачено любовью к ней. Она - диковина своего времени, и ей ещё предстоят дела". - "И я тоже оставил свою невольницу беременной на сносях, - ответил Дау-аль-Макан, - и я не знаю, чем наделит меня Аллах. Обещай же мне, о брат мой, что если Аллах пошлёт мне дитя мужского пола, ты позволишь, чтобы твоя дочь Кудыя-Факан была женою моему сыну, и дай мне в этом верные клятвы". - "С любовью и охотой, - отвечал Шарр-Кан и протянул руку к своему брату, говоря: - Если у тебя будет дитя мужского пола, я отдам за него мою дочь Кудыя-Факан".

И Дау-аль-Макан обрадовался этому, и они стали поздравлять друг друга с победой над врагами, и везирь Дандан поздравил Шарр-Кана и его брата и сказал им: "Знайте, о цари, Аллах дал нам победу потому, что мы подарили Аллаху, великому, славному, наши души и покинули близких и родных. По-моему, лучше всего нам двинуться за врагами и ожидать их и сразиться с ними. Быть может, Аллах даст нам достигнуть желаемого, и мы истребим наших врагов. А если хотите, садитесь на мои корабли и идите морем, а мы пойдём сушей и будем стойки в бою и сражении во время схватки".

И везирь Дандан, не переставая, подстрекал их к бою и произнёс слова сказавшего:

Лучше благ всех - когда врагов убиваю
Иль на спинах копей несусь, нападая.
Или если гонец придёт от любимой,
Иль любимый, что сам пришёл, без условья".

И слова другого:

"Коль буду я жив, войну возьму себе в матери,
И в братья - копьё моё, в отцы же - мой меч возьму,
Бок о бок со встрёпанным, что смехом встречает смерть,
Как будто убитым быть стремится и хочет он".

А окончив эти стихи, везирь Дандан воскликнул: "Слава тому, кто укрепил нас своей великой поддержкой и отдал нам в добычу серебро и чистое золото!" И Дауаль-Макан велел войскам трогаться, и они двинулись, направляясь к аль-Кустантынии. И ускорили они ход и подошли к просторному лугу, где было все, что есть прекрасного: и резвящиеся звери, и бегающие газели, а воины пересекли многие пустыни, и вода у них вышла шесть дней назад. И, приблизившись к этому лугу, они увидели там полноводные ручьи и спелые плоды, и ту землю, подобную райскому саду, что убралась в свой убор и украсилась, и ветви её упились вином росы и закачались, соединяя сладость райского потока с нежностью ветерка и ошеломляя разум и око, как сказал поэт:

Посмотри на сад ты сверкающий - и подумаешь,
Что разостлан плащ на земле его зелёный.
Если взор очей обратишь к нему, то увидишь ты
Только пруд большой, где вода, кружась, гуляет.
И о душевным оком узришь величье в ветвях его:
Над главой твоей, где бы ни был ты, будет знамя.

Или, как сказал другой:

Поток-щека, от лучей блестящих румяная,
И ползёт на ней молодой пушок - тень ивы.
На ногах ветвей, как браслет, вода обвивается,
Серебром сияя, цветы же - как короны.

И Дау-аль-Макан взглянул на этот луг, где сплетались деревья и пышно цвели цветы и пели птицы, и позвал своего брата Шарр-Кана и сказал ему: "О браг мой, поистине в Дамаске нег подобного места. И мы по двинемся отсюда раньше чем через три дня, чтобы мы могли отдохнуть и войска ислама ободрились бы и укрепили мы свои души для встречи со скверными нечестивцами". И они остались в этом моею и, будучи там, вдруг услышали издали голоса. И когда Дау-аль-Макан спросил о них, ему сказали: "Это караван купцов из земель сирийских, который расположился в этом месте для отдыха. Может быть, воины повстречали их и, возможно, взяли что-нибудь из их товаров, так как эти купцы были в землях неверных".

А через некоторое время пришли купцы, крича и взывая к царю о помощи. И, увидя это, Дау-аль-Макан приказал привести их, и они предстали перед ним и сказали: "О царь, мы были в землях неверных, и они ничего не отняли у нас. Так как же наши братья мусульмане грабят паше имущество, когда мы в их землях? Увидев ваши войска, мы приблизились к ним, и они забрали паши товары. Вот мы рассказали тебе, что с нами случилось".

И потом купцы вынули письмо царя аль-Кустантынии, а Шарр-Кан взял его и прочитал и сказал купцам: "Мы возвратим вам то, что у вас взяли, но вам не следовало возить товары в страны неверных". - "О владыка, - сказали купцы, - Аллах направил нас в их страны, чтобы нам досталось то, что не досталось ни одному завоевателю, ни даже вам в ваших походах". - "А что же досталось вам?" - спросил Шарр-Кан. И купцы ответили: "Мы скажем об этом только наедине, так как, если это дело станет известным среди людей, может случиться, что кто-нибудь узнает об этом, и эго будет причиной нашей гибели и гибели всех мусульман, отправившихся в страны румов".

И купцы принесли сундук, в котором была проклятая Зат-ад-Давахи, и Дау-аль-Макан с браюм взяли их и уединились с ними, и купцы рассказали им о подвижнике и стали так плакать, что довели их до плача..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто пятая ночь

Когда же настала девяносто пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Дау-альМакан и его брат Шарр-Кан уединились с ними, христиане, бывшие в обличье купцов, рассказали им о подвижнике и так плакали, что довели царей до плача. А они рассказывали так, как их научила кудесница Зат-ад-Давахи.

И сердце Шарр-Кана размягчилось, и он почувствовал жалость к подвижнику, и приверженность к Аллаху великому поднялась в нем. "Освободили вы этого отшельника иди он до сей поры в пустыни?" - спросил он купцов. И они сказали: "Нет, мы освободили его и убили начальника пустыни, так как боялись за себя, а потом мы поспешили убежать, страшась гибели. И верные люди рассказали нам, что в этом монастыре целые кантары золота, серебра и драгоценностей". А потом они принесли сундук и вынули оттуда эту проклятую, и она была точно стручок кассии, - так она почернела и исхудала, опутанная цепями и оковами.

И, у видя её, Дау-аль-Макан и присутствовавшие подумали, что это кто-нибудь из лучших богомольцев и достойнейших подвижников, особенно потому, что лоб у неё светился от жира, которым она намазалась. И Дау-альМакан и его брат горько заплакали и, поднявшись, поцеловали ей руки и стали рыдать, но она сделала им знак и сказала: "Бросьте этот плач и послушайте мои речи". И братья прекратили плач, следуя её приказанию, и она сказала: "Знайте, я доволен тем, что сделал со мной мой владыка, так как я считаю постигшее меня несчастье испытанием от него, - велик он и славен, - а кто не стоек в беде и испытаниях, нет тому достуна в езды блаженства. И я хотел бы вернуться в мою страну не от горя, из-за несчастий, которые постигли меня, а чтобы умереть под копытами копей и бойцов за веру, которые по будут живы, а не мертвы".

И она произнесла такие стихи:

"Вот крепость-гора Синай, и битвы огонь горит,
А ты - Моисей и время - время беседы.
Так брось же свой посох, - он пожрёт все творенья их не бойся, верёвка их змеёю не станет.
И строки врагов в бою читай, точно суры, ты,
А меч - ивой на шеях их стихи вырезает".

И когда старуха окончила свои стихи, слезы полились у неё из глаз, а лоб с жиром сиял ярким светом. И ШаррКан поднялся и поцеловал её руки и принёс ей пищу, но она отказалась и сказала: "Я не разговлялся уже пятнадцать лет, как же могу я нарушить пост в этот час, когда мой владыка даровал мне освобождение из плена неверных и отвратил от меня то, что тяжелее пытки огнём? Я подожду до времени заката". Когда же настала вечерняя пора, Шарр-Кан с Дау-аль-Маканом принесли ей еду и сказали ей: "Ешь, подвижник", а она ответила: "Теперь не время есть, теперь время поклоняться владыке воздающему".

И она простояла в михрабе на молитве, пока не прошла ночь. И делала так три дня, вместе с ночами, и присаживалась она только при заключительном приветствии. И когда Дау-аль-Макан увидел, что она поступает так, хорошие мысли о ней овладели его сердцем, и он сказал Шарр-Кан: "Поставь этому богомольцу кожаный шатёр и назначь постельничего, чтобы служить ему".

А на четвёртый день она потребовала еду, и ей подали все кушанья, какие желательны душе и усладительны для глаз, но она съела из этого лишь одну лепёшку с солью и затем принялась поститься. А когда пришла ночь, она встала на молитву.

И Шарр-Кан сказал Дау-аль-Макану: ""Этот человек совсем отказался от жизни и если бы не война, я бы не покидал его и служил бы ему, поклоняясь Аллаху, пока не предстану пред ним. Я хочу войти к нему в шатёр и побеседовать с ним немного". - "И я тоже, - сказал Дауаль-Макан, - но мы завтра отправляемся в поход на альКустантынию и не найдём времени такого, как это". - "Я тоже хочу увидеть этого подвижника, - сказал везирь Дандан, - может быть, он помолится, чтобы я окончил жизнь в войне за веру и предстал бы пред господом. Поистине, я отказываюсь от земной жизни".

И когда спустилась ночь, они вошли в шатёр этой кудесницы авт-ад-Давахи и увидели, что она стоит и молится. И, подойдя к ней, они стали плакать, жалея её, но она не обращала на них внимания, пока не настала ночь. А тогда она закончила молитву заключительным приветствием и, обратившись к ним, поздоровалась с ними и спросила: "Зачем вы пришли?" И они сказали ей: "О богомолец, не слышал ты разве, как мы плакали около тебя?" - "Тот, кто стоит перед лицом Аллаха, не существует в бытии и не слышит ничьего голоса и никого не видит", - отвечала старуха. И они молвили! "Мы хотим, чтобы ты рассказал нам, почему ты был в плену, и молился за нас сегодня ночью, - это лучше для нас, чем владеть аль-Кустантынией". Услышав их слова, старуха воскликнула: "Клянусь Аллахом, не будь вы эмирами мусульман, я вовсе ничего не рассказал бы вам об этом, ибо я жалуюсь только Аллаху! Но вот я расскажу вам, почему я был в плену.

Знайте, что я находился в Иерусалиме кое с кем из святых и боговдохновенных людей, но я не превозносился перед ними, так как Аллах - да будет он возвеличен и прославлен! - даровал мне смирение и воздержанность. И случилось, что я отправился ночью к морю и пошёл по воде, и гордость вошла в меня не знаю откуда, и я сказал себе: "Кто, подобно мне, идёт по воде?" И с того времени моё сердце огрубело. И Аллах наслал на меня любовь к путешествиям. И я отправился в земли румов и ходил по их странам целый год, не оставляя места, где бы я не поклонялся Аллаху. И достигнув той местности, я поднялся на гору, где была пустынь одного монаха по имени Матруханиа. И, увидев меня, он вышел ко мне и поцеловал мне руки и ноги и сказал: "Я увидел тебя, когда ты вошёл в землю румов, и ты возбудил во мне желание посетить страны ислама". А затем он взял меня за руки и ввёл в эту пустынь и пришёл со мною в тёмную келью. И когда я вступил в неё, он поймал меня врасплох и запер меня за дверью. Он оставил меня в келье сорок дней без еды и питья и хотел уморить меня. И случилось, что в какой-то день пришёл в эту пустынь патриций по имени Дикьянус, с десятью слугами, и ещё с ним была его дочь по имени Тамасиль, красавица бесподобная. И когда они вошли в пустынь, монах Матруханна рассказал им обо мне, и патриций сказал: "Выведите его. На нем не осталось достаточно мяса, чтобы насытиться птицам". И они открыли дверь этой тёмной кельи и увидели, что я стою в михрабе и молюсь, читая Коран, славословя и умоляя Аллаха великого. И, увидав меня в этом положении, Матруханна сказал: "Поистине, это колдун из колдунов!"

И когда румы услышали эти слова, они все поднялись и вошли ко мне. И Дикьянус со своими людьми подошёл и жестоко побил меня. И тогда я пожелал смерти и стал укорять себя, говоря: "Вот воздаяние тем, кто превозносится и гордится, когда господь их пожаловал им нечто, для них непосильное! О душа, в тебя вошла гордость и заносчивость! Не знаешь ты разве, что гордость гневит господа и ожесточает сердца и ввергает человека в огонь?" А затем пеня заковали и вернули на моё место (а было оно в пологе под полом этой комнаты). И каждые три дня мне бросали ячменную лепёшку и давали глоток воды. И всякий месяц или два месяца патриций приезжал и заходил в эту пустынь. И его дочь Тамасиль выросла, - а когда я увидел её, ей было девять лет, и я провёл в плену пятнадцать лет, так что всего ей стало двадцать четыре года жизни, - и нег в наших странах или в землях румок никого лучше неё. Её отец боялся, что царь возьмёт у него дочь, так как она отдала себя мессии, но она ездила со своим отцом на коне в обличье мужей-витязей, и нет ей равной по красоте, и те, кто видел её, не знают, что она девушка.

А её отец сложил её богатства в этом монастыре, ибо каждый, у кого есть какие-нибудь ценные сокровища, складывает их в этой пустыни. И я видел там золото, серебро и драгоценные камни всякого рода и всевозможные сосуды и редкости, количество которых не исчислит никто, кроме Аллаха великого. Вы более достойны владеть ими, чем эти неверные; возьмите же то, что есть в монастыре, и раздайте это мусульманам, в особености бойцам за веру.

А когда эти купцы прибыли в аль-Кустантынию и продали свои товары, с ниии заговорило изображение на стене по милости, оказанной мне Аллахом. И они пришли в монастырь и убили монаха Матруханпу, подвергнув его сначала жесточайшей пытке, и они тащили его за бороду, пока он не указал им, где я.

И когда они взяли меня, и у них не было другого пути, кроме бегства, так как они боялись гибели. А завтра вечером Тамасиль, как обычно, приедет в пустынь, и её отец нагонит её, вместе со слугами, так как он боится за неё; и если вы хотите присутствовать при этом, возьмите меня, я пойду перед вами и передам вам богатство и казну патриция Дикьянуса, которая находится на этой горе: я видел, как нечестивые вынимали золотые и серебряные сосуды и пили из них, и видел у них девушку, которая пела им по-арабски (горе мне, если бы этот прекрасный голос раздался при чтении Корана!). Хотите, войдите в монастырь, спрячьтесь там, пока не придёт туда Дикьянус и с ним его дочь, и возьмите её, - она годится только для царя времени - Шарр-Кана или для царя Дау-аль-Макана".

Услышав её слова, все обрадовались, кроме везиря Дандана, который не поверил старухе, и слова её не вошли в его ум, но он побоялся заговорить с нею из уважения к царю. И он был смущён её словами, и на лице его виднелись признаки недоверия, а старуха Зат-ад-Давахи сказала: "Я боюсь, что приедет патриций и увидит эти войска на лугу и не осмелится войти в монастырь". И султан велел двинуть войска по направлению к аль-Кустанинии. И Дау-аль-Макан сказал: "Я хочу взять с собою сотню всадников и много мулов, и мы отправимся к той горе, чтобы нагрузить их богатствами, которые в пустыни".

А затем он послал в ют же час и минуту к старшему царедворцу и велел ему явиться к себе, а также призвал начальников турок и дейлемитов и сказал им: "Когда настанет утро, отправляйтесь в аль-Кустантынию, и ты о вельможа, будешь замещать меня при решениях и планах, а ты, Рустум, заменишь моею брата в бою. Не давайте никому знать, что мы не с вами, а через три дня мы нагоним вас".

Затем он выбрал сотню всадников из храбрецов и удалился вместе со своим братом Шарр-Каном, везирем Данданом и сотней конных. И они взяли с собою мулов и сундуки, чтобы везти деньги..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто шестая ночь

Когда же настала девяносто шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Шарр-Кан и его брат Дау-аль-Макан, везирь Дандан и сто конных поехали к монастырю, который им описала проклятая Зат-ад-Давахи, и взяли с собою мулов и сундуки, чтобы везти деньги. А когда наступило утро, старший царедворец крикнул среди войск клич о выезде, и войска двинулись, думая, что Шарр-Кан, Дау-аль-Макан и везирь с ними, и не зная об их отъезде в монастырь.

Вот что было с этими. Что же касается Шарр-Кана, его брата Дау-аль-Макана и везиря Дандана, то они простояли на месте до конца дня, и нечестивые люди Зат-ад-Давахи ехали тайком, после того как вошли к ней, поцеловали у неё руки и ноги и попросили разрешения уехать. А она позволила и велела им устроить какие она хотела хитрости. Когда же спустился мрак, старуха поднялась и сказала Дау-аль-Макану и его людям: "Идёмте со мной на гору и захватите немного войска!" И они повиновались и оставили на склоне горы пять всадников, а остальные пошли впереди Зат-ад-Давахи, которая окрепла от большой радости.

И Дау-аль-Макан говорил: "Да будет превознесён тот, кто дал силу этому подвижнику, равного которому мы не видели".

А кудесница послала царю аль-Кустантынии письмо на крыльях птицы, осведомляя его о том, что случилось, и в конце письма она говорила: "Я хочу, чтобы ты послал мне десять тысяч всадников из румских храбрецов; пусть идут крадучись по склону горы, чтобы их не увидели войска ислама. И, придя в монастырь, укроются там, пока я не явлюсь к ним, и со мной будет царь мусульман и его брат. Я обманула их и привела сюда вместе с везирем и сотней всадников, не больше. Я передам им кресты, которые в монастыре. Я решила убить монаха Матруханну, так как хитрость удастся, только если он будет убит. А когда моя хитрость исполнится, не достигнет родины из мусульман ни обитатель дома, ни раздувающий огонь, а Матруханна будет выкупом за людей христианской веры и приверженцев креста. Слава же мессии в начале и конце!"

И когда это письмо достигло аль-Кустантынии, смотритель почтовых голубей принёс записку царю Афридуну, и тот, прочтя её, немедленно послал войско, снабдив каждого воина конём, верблюдом, мулом и припасами, и велел им направиться к тому монастырю и, достигнув известного им укрепления, укрыться там.

Вот что было с этими. Что же касается царя Дау-альМакана, его брата Шарр-Кана, везиря Дандана и войска, то они прибыли к монастырю и, войдя туда, увидели монаха Матрухапну, и тот подошёл, чтобы посмотреть, кто они. И тогда подвижник воскликнул: "Убейте этого проклятого!" И они ударили его мечом и заставили выпить чашу гибели. А затем проклятая повела их к месту, где были приношения, и они извлекли оттуда ещё больше редкостей и драгоценностей, чем она им описала, и, собрав все это, положили в сундуки и погрузили на мулов.

А что до Тамасиль, то она не явилась, ни она, ни её отец, так как они боялись мусульман, и Дау-аль-Макан провёл, ожидая её, и этот день, и второй день, и третий день. И тогда Шарр-Кан воскликнул: "Клянусь Аллахом, моё сердце занято мыслью о войсках ислама, и я не знаю, что с ними!" И его брат сказал ему: "Мы захватили эти богатства, и мы не думаем, что Тамасиль или кто-нибудь другой приедет в монастырь после того, как с войсками румов случилось то, что случилось. И надлежит нам удовольствоваться тем, что уготовил нам Аллах, и отправиться! Может быть, Аллах поможет нам завоевать Кустантынию". И затем они спустились с горы, и Зат-адДавахи не могла им воспрепятствовать, так как боялась, что они разгадают её обман.

И они ехали, пока не достигли входа в ущелье, и вдруг, оказывается, старуха посадила там засаду из десяти тысяч всадников, и, увидев мусульман, они окружили их со всех сторон и направили на них копья и обнажили белые клинки, и неверные закричали слова неверия и наложили на тетивы стрелы зла. И Дау-аль-Макан с братом Шарр-Каном и везирем Данданом посмотрели на это войско и увидели, что это войско великое, и вскричали: "Кто сообщил этим воинам о нас?" - "О брат мой, - сказал Шарр-Кан, - теперь не время для речей, - теперь время разить мечом и метать стрелы! Усильте же вашу решимость и укрепите ваши души, ибо это ущелье подобно улице с двумя воротами. Клянусь господином арабов и не арабов, не будь это место узким, я бы уничтожил их, хотя бы их было сто тысяч всадников!" - "Знай мы это, мы бы наверное взяли с собой пять тысяч всадников", - сказал Дау-аль-Макан. И везирь Дандан молвил: "Если бы с нами было в этом узком месте десять тысяч всадников, от них не было бы никакой пользы, но Аллах поможет нам против них. Я знаю это узкое ущелье, и мне известно, что в нем много убежищ, так как я проходил здесь во время похода с царём Омаром ибн ан-Нуманом. Когда мы осаждали аль-Кустантынию, мы находились в этом ущелье, и тут протекает вода холоднее снега. Поднимайтесь же, Выйдем отсюда, прежде чем войска неверных умножатся против нас и будут раньше нас на вершине горы. Они станут кидать на нас камни, и мы не достигнем желаемою".

И они стали поспешно выезжать из ущелья, а подвижник посмотрел на них и сказал: "Что это за боязнь, раз вы продали свои души Аллаху великому, идя по пути его?! Клянусь Аллахом, я провёл под землёй пятнадцать лет и не возроптал на Аллаха за то, что он со мною сделал. Сражайтесь же на пути Аллаха, и кто из вас будет убит, ему приют в раю, а кто убьёт - к чести ведёт его усердие".

И когда они услыхали от подвижника эти слова, их забота и горе прошли, и они стояли твёрдо, пока неверные не двинулись на них со всех сторон. И мечи заиграли на их шеях, и заходила между ними чаша гибели. И мусульмане, повинуясь Аллаху, бились жестоким боем и работали среди врагов его зубцами и наконечниками. Дау-альМакан разил мужей и повергал храбрецов и рубил им головы - пятёрку за пятёркой, десяток за десятком, так что погубил неверных в числе неисчислимом и ко множестве бесконечном. И в это время он вдруг увидел, что проклятая делает бойцам знаки мечом и ободряет их, и всякий, кто боялся, бежал к ней. А она кивала неверным, чтобы они убили Шарр-Кана, и они кидались убивать его о гряд за отрядом, но на всякий отряд, нёсшийся на него, он нападал сам и обращал его в бегство. И за одним нёсся другой отряд, и Шарр-Кан мечом обращал его вспять. И он подумал, что побеждает по благословению этого богомольца, и сказал про себя: "Поистине, Аллах посмотрел на него оком заботливости и укрепил мою волю против спорных благодаря его чистым намерениям! Я вижу, они меня боятся и не могут подступиться ко мне: напротив, всякий раз, как они на меня кинутся, они поворачивают спины и обращаются в бегство".

И войска бились остаток дня, до конца дневного времени, а когда пришла ночь, они расположились в одной из пещер в этом ущелье, испытав много бед и закиданные камнями, и было убито из них в этот день сорок пять человек. А сойдясь друг с другом, они стали искать подвижника, по не увидели ни следа его. Им стало из-за этого тяжело, и они сказали: "Быть может, он погиб мученически". И Шарр-Кан молвил: "Я видел, как он укреплял витязей господними указаниями и охранял их Знамениями всемилостивого". И когда они разговаривали, вдруг пришла проклятая Зат-ад-Давахи, и в руках у неё была голова великого патриция, предводителя двадцати тысяч. А это был непокорный притеснитель и дерзкий сажана, которого убил стрелою один турок, и Аллах немедля поверг его дух в огонь, и, увидя, что сделал тот мусульманин с их товарищем, неверные бросились на него и привели его к гибели, изрубив мечами, и Аллах немедля послал его душу в рай. А проклятая отрезала голову этому патрицию и принесла её и бросила перед Шарр-Каном, царём Дау-аль Маканом и везирем Данданом. И, увидя старуху, Шарр-Кан вскочил на ноги и воскликнул: "Слава Аллаху, что ты спасся и мы тебя видим, о богомолец, подвижник и боец за веру!" А старуха сказала: "О дитя моё, я искал в сегодняшний день мученической смерти и кидался на войска неверных, но они страшились меня. А когда вы разошлись, меня взяла ревность за вас, и я кинулся на старшего патриция, их предводителя, который один считался за тысячу всадников, и ударил его и сбросил ему голову с тела, и ни один неверный не мог подойти ко мне близко. И я принёс вам его голову..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто седьмая ночь

Когда же настала девяносто седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что проклятая Зат-ад-Давахи, взяв голову патриция, главы двадцати тысяч неверных, принесла её и кинула перед Дау-аль-Маканом, его братом Шарр-Каном и везирем Данданом и сказала: "Когда я увидел, каково вам, меня взяла ревность за вас, и я бросился на старшего патриция, ударил его мечом и скинул ему голову. И никто из неверных не мог подойти ко мне близко. Я принёс вам его голову, чтобы ваши души окрепли для боя с неверными и вы ублажили бы своими мечами господа рабов. Я хочу, чтобы вы занялись битвой, а сам пойду к вашему войску, даже если оно у ворот аль-Кустантынии, и приведу вам оттуда двадцать тысяч всадников, которые погубят этих нечестивых". - "А как же ты пойдёшь к ним, о подвижник, когда долина со всех сторон заперта неверными?" - спросил Шарр-Кан. И проклятая сказала: "Аллах укроет меня от их глаз, и они меня не увидит, а кто и видит, не осмелится подойти ко мне: я в эго время исчезну, по воле Аллаха, и он сразится за меня со своими врагами". - "Ты сказал правду, подвижник, так как я был свидетелем этому, - ответил Дау-аль-Макан, - и если ты можешь отравиться в начале ночи, это будет для нас лучше". - "Л уйду сейчас же, - сказала старуха, - и если ты хочешь пойти со мною, невидимый никем, - поднимайся. А коли пойдёт с нами твой брат, мы возьмём и его, по никого другого: сень святого покроет только двоих". - "Что до меня, то я не оставлю моих товарищей, - сказал Шарр-Кан, - но если мой брат согласится, - не беда, чтобы он пошёл с тобою и освободился из этой теснины: ведь он - крепость мусульман и меч господа миров. Если захочет, пусть берет с собою везиря Дандана или кого он выберет, и пришлёт нам десять тысяч всадников в помощь против этих злодеев".

И они столковались и сошлись на этом, а потом старуха сказала: "Дайте срок - я пойду раньше вас и посмотрю, что с неверными: спят они или бодрствуют". Но ей ответили: "Мы выйдем только с тобою и вручаем своё дело Аллаху". - "Если я вас послушаюсь, не упрекайте меня, но корите только себя самих, - сказала старуха. - Я думаю, вам следует дать мне срок, и я узнаю, что с ними".

И Шарр-Кан молвил: "Иди и не мешкай, мы ждём тебя". И Зат-ад-Давахи ушла, а Шарр-Кан после ухода заговорил со своим братом и сказал ему: "Не будь этот подвижник чудотворцем, он бы не убил того патрицияпритеснителя! В этом достаточное доказательство силы этого подвижника, и мощь неверных сломилась поело убийства патриция: он ведь был непокорный притеснитель и дерзкий сатана". И когда они беседовали о чудесах отшельника, вдруг проклятая Зат-ад-Давахи вошла к ним и обещала им победу над неверными, и они поблагодарили подвижника, не зная, что это хитрость и обман. И затем проклятая спросила: "А где царь времени Дауаль-Макан?" И он ответил ей: "Я здесь". А она сказала: "Возьми с собою твоего везиря и ступай за мною - мы пойдём в аль-Кустантынию".

А Зат-ад-Давахи рассказала неверным, какую она устроила хитрость, и они обрадовались до крайности и сказали: "Наши души успокоятся только после убийства их царя за убийство патриция, так как у нас не было воина доблестнее его". И когда скверная старуха Зат-ад-Давахи рассказала им, что она приведёт к ним царя мусульман, они сказали: "Когда ты его приведёшь, мы возьмём его к царю Афрудуну".

А потом старуха Зат-ад-Давахи отправилась, и Дауаль-Макан и везирь Дандан отправились с нею, а она шла впереди них и говорила: "Идите с благословения Аллаха великого". И они ответили ей согласием, и пронзила их стрела судьбы и рока. И она шла с ними до роки, пока не оказалась посреди войска неверных и не достигла упомянутого узкого ущелья. И войска румов смотрели на них, но не причиняли им зла, ибо проклятая так им велела. И когда Дау-аль Макан и везирь Дандан увидели воинов неверных и узнали, что неверные видят их, но не делают им зла, везирь Дандан воскликнул: "Клянусь Аллахом, это чудо подвижника! Нет сомнения, что он из числа избранных". - "Клянусь Аллахом, - сказал Дау-альМакан, - я думаю, что неверные слепы, так как мы видим их, а они нас не видят". И пока они восхваляли подвижника и поминали его чудеса, воздержание и благочестие, вдруг неверные ринулись на них, окружили и схватили их и спросили: "Есть ли с вами ещё кто-нибудь, кроме вас двоих, чтобы нам схватить и его?" - "Разве вы не видите ещё вот этого человека, который перед нами?" - спросил везирь Дандан. Но неверные воскликнули: "Клянёмся мессией, монахами, католикосом и митрополитом, мы не видим никого, кроме вас двоих! "И тогда Дау-аль-Макан вскричал: "Клянусь Аллахом, то, что с нами случилось, - наказание нам от Аллаха великого..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто восьмая ночь

Когда же настала девяносто восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что неверные схватили паря Дау-аль-Макана и везнря Дандана и спросили их: "Есть ли с вами кно-нибудь, кроме вас двоих, чтобы нам схватить его?" И везирь Дандан сказал: "Разве вы не видите ещё вот этого человека, который схватил?" - "Клянёмся мессией, монахами, католикосом и митрополитом, мы не видим никого, кроме нас двоих!" - воскликнули неверные, и затем они наложили им на ноги цепи и назначили людей сторожить их там, где они спали.

А старуха Зат-ад-Давахи скрылась с их глаз, и они стали вздыхать и говорили друг другу: "Поистине, преклонение праведникам приводит их к большему, чем это, и в наказание нам - беда, которая нас постигла".

Вот что было с Дау-аль-Маканом и везирем Данданом. Что же касается до паря Шарр-Кана, то он проспал эту ночь, а когда наступило утро, он встал и совершил утреннюю молитву, и затем он и бывшие с ним войска поднялись и приготовились к бою с неверными. И Шарр-Кан скреплял их сердца и обещал им всякие блага. И они двинулись и достигли неверных, и, увидев их издали, неверные закричали: "О мусульмане, мы взяли в плен вашего султана и его везиря, который устраивает ваши дела. И если вы не отступитесь от боя с нами, мы убьём вас до последнего. Если же вы отдадите нам ваши души, мы пойдём с вами к нашему царю, и он помирится с вами на том, что вы не выйдете из нашей страны и не отправитесь в ваши земли. И вы не будете ничем нам вредить, а мы не будет вредить вам. Если вы согласны, это будет удача, если же откажетесь - будет вам только смерть. Мы вас уведомили, и вот наше последнее слово к вам".

И когда Шарр-Кан услышал их слова и удостоверился, что его брат и везирь Дандан взяты в плен, ему стало от этого тяжко, и его силы ослабли, и он убедился в своей гибели и сказал про себя: "Посмотри-ка! Почему это их взяли в плен? Случилось ли им дурно обойтись с отшельником, или они прекословили ему, или что там ещё с ними?" А затем мусульмане поднялись на бой с неверными и убили из них великое множество. И в этот день можно было отличить храброго от труса. Окрасились мечи и копья, и неверные слетелись к ним отовсюду, как мухи слетаются к вину. А Шарр-Кан и его люди непрестанно сражались и бились, как бьются те, кто не боится смерти не упускает удобного случая, пока долина не потекла от крови и земля не наполнилась убитыми.

Когда же настала ночь, войска разошлись, и каждый отряд ушёл на своё место, и мусульмане воротились в ту пещеру, и была очевидна их неудача и поражение, так как осталось их мало. И только на Аллаха и на мечи могли они положиться. И убито было в этот день из них тридцать пять всадников из эмиров и вельмож, хотя от их меча пали тысячи неверных, пеших и конных.

И, узнав все это, Шарр-Кан почувствовал, что дело стало плохо, и спросил своих людей: "Как поступить?"

И его люди сказали ему: "Будет лишь то, чего хочет Аллах великий".

А на второй день Шарр-Кан сказал оставшимся воинам: "Если вы выйдете на бой, никто из вас не уцелеет, гак как у нас осталось лишь немного воды и пищи. У меня есть замысел, указывающий верный путь: обнажите мечи, выйдите и встаньте у входа в эту пещеру и отражайте всякою, кто подступит к вам. Быть может, подвижник уже прибыл к войску мусульман и приведёт нам десять тысяч всадников, которые нам помогут в сражении с неверными, и, может быть, неверные не увидели его и тех, кто был с ним". И люди Шарр-Кана ответили ему: "Это и есть правильное мнение, и в верности его нет сомнения". А потом воины вышли и заняли вход в пещеру и встали по бокам его, и всякого из неверных, кто хотел войти к ним, они убивали.

И принялись они отражать неверных от входа и стойко бились с ними, пока день не ушёл и не пришла ночь с её мраком..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девяносто девятая ночь

Когда же настала девяносто девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что мусульманские воины заняли вход в пещеру и, встав по бокам её, принялись отражать неверных от входа. И всякого, кто хотел ринуться на них, они убивали. И они стойко бились с неверными, пока день не повернул на закат и не пришла ночь с её мраком, и подле царя Шарр-Кана осталось лишь двадцать пять человек, не больше.

И неверные говорили друг другу: "Когда кончатся эти дни? Мы устали биться с мусульманами!" И один из них сказал: "Поднимемся и бросимся на них - их осталось только двадцать пять человек. А если мы не справимся с гимн, то сожжём их огнём. Если они подчинятся и сдадутся, мы заберём их в плен, а коли они откажутся, мы сделаем их дровами для огня, чтобы они были назиданием для проницательных. Да не благословит мессия их отца и да не будет обитель христиан их приютом!"

И они принесли дров ко входу в пещеру и подожгли их огнём. И тогда Шарр-Кан и бывшие с ним убедились, что погибнут, и сдались.

И когда это случилось, патриций, глава неверных, обратился к тому, кто советовал перебить мусульман, и сказал: "Они будут убиты только перед царём Афридуном, чтобы утолить его жажду мести. Нам следует оставить их у нас пленными, а завтра мы отправимся с ними в аль-Кустантынию и отдадим их царю Афридуну, и он сделает с ними, что захочет".

И неверные сказали: "Вот оно, правильное мнение!" А затем пленных велели скрутить и поставили над ними стражу. Когда же спустился мрак, неверные занялись весельем и едой и велели подать вина и пили, пока все не опрокинулись навзничь. А Шарр-Кан и его брат Дау-альМакан были закованы, как и все храбрецы, бывшие с ними, и Шарр-Кан посмотрел на брата и сказал ему: "О брат мой, как освободиться?" И Дау-аль-Макан отвечал: "Клянусь Аллахом, не знаю; мы стали подобны птицам в клетках". И Шарр-Кан рассердился и вздохнул от сильного гнева и потянулся. Тогда его узы разорвались, и, освободившись от пут, он подошёл к начальнику стражи и взял ключи от цепей у него из-за пазухи и развязал Дау-аль-Макана и везиря Дандана и остальных воинов".

А затем он обернулся к своему брату Дау-аль-Макану и везирю Дандану и сказал: "Я хочу убить троих из этих стражников. Мы возьмём их одежду, наденем её я примем обличье румов и пройдём среди них, так что никого из пас не узнают, и отправимся к нашему войску". - "Этот замысел неправилен, - сказал Дау-аль-Макан. - Я боюсь, что если мы убьём их, кто-нибудь услышит их хрип, и неверные проснётся и перебьют нас. Вернее будет, чтобы мы вышли из ущелья". И они согласились на это. И когда они немного отъехали от ущелья, то увидели привязанные коней, владельцы которых спали. И Шарр-Кан сказал своему брату: "Каждый из нас должен взять коня. А их было двадцать пять человек, и они взяли двадцать взять коней, и Аллах наслал на неверных сон ради мудрой цели, ему ведомой. А потом Шарр-Кан стал вытаскивать у неверных оружие - мечи и копья, пока не набрал довольно, и они сели на взятых ими коней и послали, а неверные думали, что никто не может расковать Дау-аль-Макана, его брата и бывших с ними воинов и что они не в состоянии убежать.

И когда все освободились от плена и оказались в безопасности, Шарр-Кан прибыл к своим воинам и нашёл их ожидающими его, и они стояли словно на огне, погруженные из-за него в глубокое раздумье. И Шарр-Кан обратился к ним и сказал: "Не бойтесь, Аллах сокрыл нас! У меня есть замысел, который, может быть, верен". - "А какой же?" - спросили его, и он сказал: "Я хочу, чтобы вы поднялись на гору и воскликнули бы все единым возгласом: "Аллах велик!" И кричали бы: "Пришли к ним войска мусульманские!" И мы все возопим единым голосом: "Аллах велик!" - и рассеется от это скопище румов. И они не найдут тогда для себя хитрости, так как они пьяны, и подумают, что войска ислама окружили их со всех сторон и приметались к ним. И они примутся колоть друг друга мечами, одурев от опьянения и сна. Мы их порубим их же мечами, и меч будет до утра гулять среди них". - "Этот замысел неправилен, - сказал Дауаль Маках, - а правильно будет нам идти к нашему войску, не произнося ни слова. Если мы крикнем: "Аллах велик!" - они проснутся и настигнут нас, и никто из нас не спасётся". - "Клянусь Аллахом, если они проснутся, нам не будет от этого беды, и я хочу, чтобы вы согласились с моим замыслом - от него будет только добро!" - воскликнул Шарр-Кан. И все ответили согласием, и они поднялись на вершину горы и возгласили: "Велик Аллах!" И горы, деревья и камни возгласили вместе с ними, страшась Аллаха. И неверные услышали это славословие и закричали..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до ста

Когда же настала ночь, дополняющая до ста, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что ШаррКан сказал: "Я хочу, чтобы вы согласились с этим моим замыслом - от него будет одно только добро". И вес ответили согласием и поднялись на вершину горы и возгласили: "Велик Аллах!" И горы, деревья и камни возгласили вместе с ними, страшась Аллаха, и неверные услышали это и стали кричать друг на друга и надели оружие, восклицая: "Враги налетели на нас, клянёмся мессией!"

И они перебили друг друга в таком количестве, которое знает лишь Аллах великий, а наутро стали искать пленных, но не нашли и следа их. И предводители сказали воинам: "С вами сделали это дело пленные, которые были у нас, устремитесь же за ними, пока не настигнете их, и заставьте их выпить чашу бедствия. Пусть не будет вам от этого ни страха, ни смущения".

И они сели на коней и погнались за мусульманами. И через мгновение они их настигли и окружили.

И когда Дау-аль-Макан увидел это, его охватил великий испуг, и он сказал: "То, чего я боялся, случилось, и нам не останется никакого выхода, кроме боя!" А ШаррКан все время молчал и не говорил. И затем Дау-аль-Макан спустился с вершины горы и воскликнул: "Аллах велик!" И люди его закричали вместе с ним и решили сражаться и продать свои души, повинуясь господу рабов. И когда это было, вдруг услышали они голоса, кричавшие: "Нет бога, кроме Аллаха! Аллах велик! Молитва и привет благовестнику, увещателю!" И, обернувшись в сторону голосов, они увидели, что подходят войска мусульман и отряды единобожников.

И при виде их сердца воинов окрепли, и Шарр-Кан понёсся на неверных, восклицая вместе с единобожниками, бывшими с ним: "Нет бога, кроме Аллаха! Аллах велик!" И земля затряслась, как при землетрясении, и войска неверных рассеялись по склонам гор. И мусульмане преследовали их, рубя и разя и отделяя головы от тела, и Дау-аль-Макан со своими людьми, не переставая, рубил головы неверным, пока день не повернул на закат и не пришла ночь с её мраком. А затем мусульмане сошлись и провели в радости всю ночь.

Когда же настало утро и засияло светом, и заблистало, они увидели Бахрама, предводителя турок, и Рустума, предводителя дейлемитов, которые подходили к ним с двадцатью тысячами всадников, подобных хмурым львам. И, увидев Дау-аль-Макана, всадники спешились и приветствовали его и облобызали землю меж его рук. И Дау-альМакан сказал им: "Радуйтесь победе мусульман и гибели племени неверных". И они поздравили друг друга с благополучием и великой наградой при воскресении.

А причиною их прибытия туда было вот что. Когда эмир Бахрам и эмир Рустум и старший царедворец отправились с мусульманскими войсками, развернув знамёна над головою, и достигли аль-Кустантынии, они увидели, что неверные забрались на стены и заняли башни и укрепления, приготовившись к бою во всякой неприступной крепости, узнав, что подходят мусульманские войска и мухаммеданские знамёна. А они услыхали бряцанье оружия и гул криков. И, посмотрев, увидели мусульман и услышали топот копыт их копей за пылью, и вдруг оказалось, что они - точно стая саранчи пли изливающиеся облака. И румы услышали голоса мусульман, читавших, Коран и прославлявших Аллаха. А узнали об этом неверные потому, что так устроила старуха Зат-ад-Давахи по своей лживости, распутству, скрытности и коварству.

И когда войска подошли, подобные морю из-за множества пеших, конных, женщин и детей, эмир турок сказал эмиру дейлемитов: "О эмир, нам опасны враги, которые на стенах. Посмотри на эти башни и на толпу людей, подобную ревущему морю, где бьются волны! Поистине, этих неверных сто раз столько, сколько нас, и мы опасаемся, что какой-нибудь лазутчик расскажет им, что нет с нами султана. Поистине, грозят нам враги, несметные числом, помощь которым не прекращается, том более что отсутствуют царь Дау-аль-Макан и его брат и славнейший везирь Дандан. Узнав, что их нет, румы пожелают захватить нас, и уничтожат нас мечом до последнего, и не спасётся из нас спасающийся. Разумно будет, чтобы ты взял десять тысяч всадников из мосульцев и турок и отправился с ними в пустынь Матруханны, что на лугу Малуханны, за нашими братьями и товарищами. Послушаетесь меня, - будете причиною их освобождения, если неверные стеснили их, а не послушаетесь, - так нет на мне упрёка. А когда отправитесь, возвращайтесь к нам поскорее, ибо рассудительность в том, чтобы опасаться".

И упомянутый выше эмир согласился с этими речами и выбрал двадцать тысяч всадников, и они поехали, пересекая дороги, к названному лугу и знаменитой пустыни. Вот что было причиною их прибытия.

Что же касается старухи Зат-ад-Давахи, то, ввергнув султана Дау-аль-Макана, его брата Шарр-Кана и везиря Дандана в руки нечестивых, эта распутица взяла коня, села на него и сказала неверным: "Я хочу настигнуть войско мусульман и ухитриться погубить его, так как оно находится в аль-Кустантынии. Я скажу им, что их товарищи погибли. Когда они услышат это от меня, их единение распадётся и их полчища рассеются. И потом я пойду к царю Афридуну, властителю аль-Кустантынии, и к моему сыну, царю Хардубу, владыке румов, и расскажу им об этом, и они выйдут со своими войсками к мусульманам и погубят их, не оставив из них никого".

И она отправилась и всю ночь непрерывно скакала на этом коне, а когда наступило утро, она увидела войско Бахрама и Рустума. И, войдя в чащу, она спрятала своего коня, и вышла, и прошла немного, говоря про себя: "Быть может, мусульманские войска вернулись разбитые после боя под аль-Кустантынией". Но, приблизившись к войскам, она посмотрела и вгляделась в их знамёна и увидела, что они не опущены. И она поняла, что мусульмане идут не разбитые и не боятся за своего царя и товарищей. И, убедившись в этом, она поспешила к ним быстрым бегом, как непокорный сатана, и, добежав до них, крикнула: "Спешите, спешите, о войска милосердого, на сражение с племенем сатаны!" И, увидев её, Бахрам подъехал к ней и спешился и поцеловал перед нею землю. "О друг Аллаха, что нового идёт за тобой?" - спросил он. И она сказала: "Не спрашивай о дурных делах и жестоких ужасах! Когда наши товарищи взяли богатства из пустыни Матруханны, они хотели отправиться в аль-Кустантынию, но против них вышло влачащееся войско неверных, несущее беду".

И затем проклятая повторила рассказ об этом, чтобы их смутить и испугать, и сказала: "Большинство их погибло, и их осталось лишь двадцать пять человек", - "О подвижник, когда ты покинул их?" - спросил Бахрам.

"Сегодня ночью", - отвечала она. И Бахрам воскликнул: "Превознесён тот, кто скрутил для тебя далёкие земли, когда ты шествовал на ногах, опираясь на ветвь пальмы! Но ты один из крылатых святых, вдохновлённых открытым им велением". И он сел на своего коня, ошеломлённый, смущённый тем, что услышал от лгуньи и обманщицы, повторяя: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха! Даром пропали наши тяготы и стеснена у нас грудь, и взят в плен наш султан и те, кто с ним!"

И они устремились, пересекая земли днём и ночью, вдоль и поперёк, а когда настало время рассвета, они приблизились ко входу в ущелье и увидели Дау-аль-Макана и брата его Шарр-Кана, которые кричали: "Нет бога, кроме Аллаха! Аллах велик! Благословение и привет благовестнику, увещателю!"

И Бахрам со своими людьми понёсся, и они окружили неверных, как поток окружает безводную степь, и завопили воплем от которого свалились храбрецы и раскололись юры. А когда настало утро и засияло светом и заблистало, на них пахнуло веянием и благоуханием Дауаль Макана, и они узнали друг друга, как было сказано раньше. И они поцеловали землю перед Дау-аль-Маканом и его братом Шарр-Каном, и Шарр-Кан рассказал им о том, что случилось в пещере, и они удивились этому.

А потом они сказали друг другу: "Поспешим в альКустантынию: мы оставили там наших товарищей и сердца наши с ними". И они ускорили шаг, уповая на всемилостивого, всеведущего. И Дау-аль-Макан укреплял мусульман в твёрдости, произнося такие стихи:

"О, слава тебе! Хвалы и славы достоин ты,
И помощь даруй навек, господь мой, в делах моих!
Я вырос в земле чужой, далёкой, и был ты мне
Защитником, и врагов судил одолеть ты мне.
Ты дал и богатство мне, и счастье, и власть паря,
И меч подвязал ты мне победы и доблести.
И сенью ты царственной навек осветил меня,
Обильных щедрот твоих поток на меня излил.
Ты спас от всего меня, что страшным казалось мне.
Советами Старшего, везиря храбрейшего,
Твоею мы милостью на румов накинулись,
Одетые в красное вернулись к себе они.
И вид показал врагам, что в бегство я бросился,
Но снова вернулся к ним, несясь точно быстрый лев
Оставил я в поле их, поверженных на землю,
Как будто не от вина - от смерти хмельны они.
И в руки попали нам суда, до единого,
И власть получили мы на суше и на море.
И вскоре явился к нам подвижник-молитвенник,
Чья сила известна всем, в пустыне и в городе.
Явились мы с мессию ко всем, кто не верует,
И ныне среди людей известны дела мои.
Убили враги средь нас бойцов, и достались им
Пресветлые горницы в раю над потоками".

И когда Дау-аль-Макан окончил свои стихи, его брат Шарр-Кан поздравил его с благополучием и восхвалил его за деяния, а затем они отправились, поспешая в пути..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто первая ночь

Когда же настала сто первая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Шарр-Кан поздравил брата Дау-аль-Макана со спасением и восхвалил его За деяния, а потом они отравились к своим войскам.

Вот что было с ними. Что же касается старухи 3атад-Давахи, то она, повстречав войско Бахрама и Рустума, вернулась в рощу, взяла своего коня и, сев на него, быстро помчалась, пока не приблизилась к мусульманским войскам, осаждавшим аль-Кустантынию. А потом она сошла с коня, взяла его и пришла с ним к шатру, где был царедворец. И тот, увидав её, поднялся ей навстречу, сделал ей знак, кивнув головой, и сказал: "Добро пожаловать богомольцу-подвижнику!" А затем он спросил её, что случилось, и она рассказала ему свою устрашающую повесть и гибельную ложь и сказала: "Я боюсь за эмира Рустама и эмира Бахрама. Я встретил их с войсками по дороге и послал к царю и его людям. С ними было двадцать тысяч всадников, а неверных больше, чем их, и я хочу, чтобы ты сейчас же послал отряд твоих воинов - пусть они скорее соединятся с ними, иначе они погибнут все до последнего. Спешите, спешите!" - торопила она.

И когда царедворец и мусульмане услышали от неё эти слова, их решимость ослабла, и они заплакали. А Зат-адДавахи сказала им: "Просите помощи у Аллаха и будьте стойки в этой беде! Вам должно подражать вашим предкам из народа Мухаммеда, рай с дворцами уготован Аллахом для тех, кто умрёт мучениками, а смерть неизбежна для всякого, но умереть в войне за веру более похвально".

Услышав слова проклятой Зат-ад-Давахи, царедворец позвал брата эмира Бахрама, - а это был витязь по имени Теркаш, - выбрал ему десять тысяч всадников, хмурых храбрецов, и велел ему отправляться. И Теркаш двинулся в путь и ехал, пока не приблизился к мусульманам.

А когда наступило утро, Шарр-Кан увидал облако пыли и испугался за мусульман и воскликнул: "Это войско, что подходит к нам, войско мусульман, - и тогда это явная победа, - или это войско из войск неверных. Но неотвратимо то, что суждено". И он пришёл к своему брату Дау-аль-Макану и сказал ему: "Не бойся ничего! Я выкуплю тебя своей душой от гибели! Если это войска из войск ислама, то это тем большая милость. Если же это наши враги, то с ними неизбежно сразиться. Но я хочу обратиться перед смертью к богомольцу и попросить его помолиться, чтобы я умер не иначе, как мучеником".

И когда они разговаривали, вдруг показались знамёна, на которых было написано: "Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммед-посол Аллаха!" И Шарр-Кан закричал: "Как дела мусульман?" И ему ответили: "Здоровы и благополучны! Мы пришли только из страха за вас". И предводитель войска сошёл с коня, поцеловал землю перед ШаррКаном и спросил: "О мой владыка, как поживает султан, везирь Дандан, Рустум и мой брат Бахрам? Все ли они целы?" - "Все благополучно, - отвечал Шарр-Кан. - А кто вас осведомил о нашем деле?" - спросил он затем. И предводитель ответил: "Подвижник. Он сказал, что встретил моего брата Бахрама и Рустума и послал их к вам, но говорил нам, что неверные окружили их, и врагов много. А и вижу, что дело обстоит как раз наоборот, и вы победители". - "А как добрался до вас подвижник?" - спросили Теркаша. И он ответил: "Он шествовал на ногах и прошёл за день и ночь расстояние в десять дней пути для спешащего всадника". - "Нет сомнения, что это друг Аллаха. Где же он?" - спросил Шарр-Кан. "Мы оставили его с войсками из людей правоверных, и он подстрекал их бороться с людьми неверия и непокорства", - ответили ему, и Шарр-Кан обрадовался. И они воздали хвалу Аллаху за своё спасение и спасение подвижника, и призвали милость Аллаха, и сказали: "Это было начертано в писании".

А затем они двинулись, поспешая в пути, и когда они шли, вдруг взлетело облако пыли, застлавшее все концы земли и помрачившее день. И Шарр-Кан посмотрел на него и сказал: "Я боюсь, что неверные сломили войска ислама: эта пыль застлала восток и запад и наполнила землю с обеих сторон". А потом за этой пылью показался столб из мрака, мрачнее, чем чёрные дни, и он все приближался. И конные и пешие поспешили, чтобы посмотреть, в чем причина этого злого дела, и увидали, что это подвижник, уже упомянутый. И все, теснясь, стали целовать ему руки, а он кричал: "О народ лучшего из людей, светоча во мраке! Неверные обманули мусульман! Нагоните же войско единобожников и спасите их из рук неверных злодеев: они ринулись на них, и постигло их унизительное наказание, когда были они спокойны в своём месте!"

И когда Шарр-Кан услышал это, его сердце взлетело от сильного биения, и он сошёл со своего коня растерянный. А потом он поцеловал подвижнику руки и ноги, и то же сделал брат его Дау-аль-Макан и остальные воины, пешие и конные, кроме везиря Дандана: тот не сошёл с коня и сказал: "Клянусь Аллахом, моё сердце бежит от этого подвижника! Я не знаю о чересчур благочестивых ничего, кроме скверного. Оставьте же его и нагоните ваших товарищей мусульман, ибо этот человек - один из пропавших от врат милости господа миро". Сколько раз я ходил походом с царём Омаром ибн ан-Нуманом и попирал землю в этих местах!" - "Оставь, эти скверные мысли! - воскликнул Шарр-Кан. - Не видал ты разве, как этот богомолец побуждал мусульман к бою, невзирая на мечи и стрелы? Не клевещи на него, ибо клевета порицается и мясо праведных опасно для хулителей. Посмотри, как он подстрекал нас на сражение! Если бы Аллах великий не любил его, он не сократил бы для нею путь в далёкую землю, ввергнув его прежде в жестокое мучение".

Затем Шарр-Кан велел привести отшельнику нубийского мула и сказал ему: "Садись, подвижник, благочестивый богомолец". Но тот не согласился и отказался сесть, выказывая себя подвижником, чтобы достичь цели. И они не знали, что этот распутный подвижник тот, о подобном которому сказал поэт:

Постился, молился он, чтоб цель достичь своей, А сделав дела, забыл и пост и молитвы.

И этот подвижник все шествовал между конными и пешими, точно лисица, хитрящая, чтобы похитить добычу, и, возвышая голос, читал Коран и прославлял милосердого.

И они шли до тех пор, пока не приблизились к войскам ислама, и Шарр-Кан увидел, что они разбиты и царедворец собирается бежать и спасаться, и меч неверных работает среди чистых и нечистые..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто вторая ночь

Когда же настала сто вторая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Шарр-Кан настиг мусульман, они были разбиты и царедворец собирался бежать и спасаться, и меч работал среди чистых и нечестивых. А причиною беспомощности мусульман было то, что когда проклятая Зат-ад-Давахи, враг веры, увидела, что Бахрам и Русум с их войсками отправились к Шарр-Кану и его брату Дау-альМакану, она поехала к войску мусульман и послала эмира Теркаша, как уже было раньше упомянуто. И хотела она этим разделить войска мусульман, чтобы они стали слабее. А затем она оставила их и отправилась в аль-Кустантынию и крикнула во весь голос патрициям румов: "Спустите верёвку, я привяжу к ней письмо, а вы доставьте его вашему царю Придуну, чтобы он и мой сын, царь румов, прочли его и действовали согласно его приказанию и запрещению". И ей спустили верёвку, и она привязала к ней письмо, и содержание его было: "От великой беды и величайшей напасти, Зат-ад-Давахи, царю Афридуну. А затем я придумала вам хитрость, чтобы погубить мусульман, - будьте же спокойны, я взяла их в плен и захватила их сутана и везиря. А затем я отправилась к их войскам и рассказала об этом, и мощь их сломилась и их сила ослабла. Я обманула войска, осаждающие аль-Кустантыпию, и отослала двенадцать тысяч всадников с эмиром Теркашем, кроме взятых в плен, так что мусульман осталось лишь немного. Нужно, чтобы вы вышли на них со всем вашим войском в течение оставшегося дня и налетели на них в их палатах. Но только выходите обязательно вместе и перебейте их до последнего. Поистине, мессия обратил на вас свой взор и дева смягчилась к вам, и я надеюсь, что мессия не забудет деяний, которые я совершила".

И когда письмо её дошло до царя Афридуна, он сильно обрадовался и сейчас же послал привести царя румов, сына Зат-ад-Давахи, и прочитал ему письмо, и тот обрадовался и воскликнул: "Посмотри, каковы козни моей матери: они избавляют нас от ужаса страшного дня". - "Да не лишит нас мессия вида твоей матери!" - воскликнул царь Афридун и велел патрициям кричать о выезде. Весть об этом распространилась в аль-Кустантынии, и войска христиан и приверженцев креста выступили, обнажив мечи, и прокричали слова неверия и ереси, не признавая господа рабов. И, увидав это, царедворец воскликнул: "Румы приблизились к нам, и они знают, что наш султан отсутствует! Быть может, они бросятся на нас, а большинство наших войск отправилось к царю Дау-аль-Макану!"

И царедворец разгневался и вскричал: "О войска мусульман и защитники твёрдой веры, если вы побежите, то погибнете, а будете стойки - победите. Знайте, доблесть в том, чтобы устоять, а Аллах пошлёт облегчение. Да благословит нас Аллах и да посмотрит на вас оком милости!"

И тогда мусульмане закричали: "Аллах велик!" И единобожники издали вопль, и жернова войны завертелись, рубя и разя, и заработали мечи и копья, и наполнились кровью долины и равнины, и священники и монахи стали служить обедни, затянули пояса и подняли кресты. А мусульмане громко превозносили владыку воздающего и кричали, читая Коран. И племя милосердого сшиблось с племенем сатаны, и головы полетели с плеч, и прекрасные ангелы окружили народ избранного пророка, и мечи не переставали работать, пока не ушёл день и не пришла ночь с её мраком. И неверные окружили мусульман и решили, что избежали унизительной пытки. Многобожники жадно взирали на правоверных, пока не взошла и не стала видна заря. И тогда царедворец с войсками сел на коней, надеясь, что Аллах поможет ему, и народ смешался с народом, и война поднялась на ноги, и полетели головы, и доблестный был стоек и шёл вперёд, а трус, повернув спину бежал, и судья смерти судил и решал, пока храбрецов не повыбивали из сёдел и не наполнились мёртвыми луга.

И мусульмане отошли со своего места, и румы овладели частью их палаток и жилищ, и правоверные решили отступить, повернуть и бежать. И в это время вдруг прибыл Шарр-Кан с войсками мусульман и заменами единобожников, и, приблизившись к ним, Шарр-Кан понёсся на неверных, и за ним последовал Дау-аль-Макан, а вслед за ними помчались везирь Дандан, эмир дейлемитов Рустум, Бахрам и брат его Теркаш. И когда неверные увидали это, их умы улетели и разум их исчез, только пыль взвилась, наполнив все концы, и лучшие из мусульман соединились с их пречистыми товарищами. И Шарр-Кан свиделся с царедворцем, восхвалил его за стойкость и поздравил его с вышней поддержкой и победой. И обрадовались мусульмане, и сердца их укрепились, и они понеслись на врагов. преданные Аллаху в бою. И, когда неверные увидали мухаммеданские знамёна, на которых написаны слова о предании себя исламу, они закричали: "О бедствие! о гибель! - и стали взывать к патриархам в монастырях, призывая Юханну и Мариам и крест, - будь он проклят! - и руки их не поднимались на бой. И царь Афридун подъехал к парю румов, и один из них встал справа, а другой слева, и подле них был знаменитый витязь по имени Лявия, который встал посредине, и они выстроились для схватки, хотя были испуганы и потрясены. И мусульмане построили свои войска, и Шарр-Кан обратился к своему брату Дау-аль-Макану и сказал ему: "О царь времени, они несомненно хотят поединка, а это предел наших желаний. Ио я хотел бы поставить вперёд тех из войска, у кого твёрдая решимость, ибо разумный замысел - половина жизни". - "Что же ты хочешь, о обладатель верного мнения?" - спросил султан. И Шарр-Кан сказал: "Я хочу быть в середине войска неверных так, чтобы везирь Дандан был слева, ты - справа, а эмир Бахрам на левом крыле. Ты же, о великий царь, будешь под знамёнами и стягами, так как ты паша опора, и на тебя, после Аллаха, мы полагаемся. И все мы выкупим тебя от колкого злого дела". И Дау-аль-Макан поблагодарил его за это, и поднялись крики, и воины обнажили мечи, и когда это было так, вдруг появился из войска румов витязь и приблизился, и воины увидали, что он сидит верхом на мелко шагающем муле, уносящем всадника из-под ударов мечей, и чепрак его был из белого шелка, и на кем был молитвенный коврик кашмирской работы. А на спине мула сидел старец, прекрасный своей сединой и величественный видом, и одет он был во власяницу из белой шерсти. И он ускорял ход и погонял мула, пока не приблизился к войску мусульман, и тогда он сказал: "Я посланец к вам всем, а на посланце лежит лишь оповещение. Дайте же мне безопасность, и я передам вам послание". - "Ты в безопасности, не страшись же рубящего меча и разящего копья", - отвечал Шарр-Кан, и тогда старец спешился и, сняв с шеи крест перед султаном, поклонился ему поклоном ожидающего милости и сказал: "Я посланец царя Афридуна. Я увещевал его воздержаться и не губить образы человеческие м храмы всемилостивого, и разъяснил ему, что правильнее не проливать крови и ограничиться поединком двух витязей, и он согласился на это и говорит вам: "Я выкуплю моё войско собственной душой, пусть царь мусульман сделает, как я, и выкупит своё войско жизнью. Если он убьёт меня, не останется у войск неверных твёрдости, а если я убью его, не останется твёрдости у войска ислама".

Услышав эти слова, Шарр-Кан воскликнул: "О монах, мы согласны на это, ибо это и есть справедливость, которой не должно противоречить. Вот я выступлю против него и понесусь на него, ибо я витязь мусульман, а он витязь неверных. Если он убьёт меня, то получит победу, и войскам мусульман останется только бегство. Возвращайся же к нему, о монах, и скажи ему: "Поединок будет завтра, так как мы пришли сегодня усталые от пути, а после отдыха не будет ни упрёка, ни порицания". И монах вернулся, радостный, и, прибыв к царю Афрудуну и царю румов, рассказал им об этом. И царь Афридун до крайности обрадовался, и прошли его горести и печали. "Нет сомнения, - сказал он про себя, - что этот ШаррКан лучше их всех рубит мечом и разит копьём, и если я убью его, их решимость сломится и сила их ослабнет". А 3ат-ад-Давахи писала об этом царю Афридуну и говорила: "Шарр-Кан - витязь среди доблестных и доблестный среди витязей". И она предостерегала Афридуна от ШаррКана. А Афридун был великий витязь, так как он сражался разными способами: метал камни и стрелы и бил железным столбом и не боялся великой беды, и, услышав от монаха, что Шарр-Кан согласен на поединок с ним, он едва не взлетел от сильной радости, так как он верил в себя и знал, что никому его не осилить. И неверные провели эту ночь в радости и восторге и пили вино, а когда встало утро, приблизились всадники с серыми копьями и белыми клинками. И вдруг видят они выступает на поле витязь верхом на коне из чистокровных коней в боевой сбруе и с сильными ногами. На витязе была железная кольчуга, припасённая для великой беды, а на груди его было зеркало из драгоценных камней, а в руке меч и кленовое копьё из диковинных изделий франков. И витязь открыл лицо и сказал: "Кто знает меня, тому досталось от меня довольно, а кто меня не знает, увидит, кто я. О, Афридун, осенённый благословением Зат-ад-Давахи".

И не окончил он ещё своих речей, как выступил перед лицо его витязь мусульман Шарр-Кан, верхом на рыжем коне, стоящем тысячу червонным золотом. И на нем были доспехи, украшенные жемчугом и драгоценностями, и опоясан он был индийским мечом с драгоценными камнями, рассекающим шеи и облегчающим трудные дела. И он погнал своего коня меж рядами, а витязи взирали на его очами, и воззвал он к Афридуну, говоря: "Горе тебе, проклятый! Или ты считаешь меня таким, как те витязи, которыми ты встретился, не устоявшие против тебя на поле в жарком бою?" И затем каждый из них понёсся на другого, и оба были подобны столкнувшимся горам или сшибшимся морям. Они приближались и отдалялись, сходились вплотную и расходились, и в шутку, и не в шутку, вступали и отступали, рубя и разя. И войска глядели на них, одни говорили, что победит Шарр-Кан, а другие говорили, что победит Афридун. И витязи сражались до тех пор, пока не прекратились слова и речи. И когда поднялась пыль и день ушёл и солнце стало желтеть, тогда царь Афридун крикнул Шарр-Кану: "Клянусь мессией и истинной верой, ты витязь упорный и храбрец воинственный, но только ты обманщик, и твой нрав не таков, как нрав лучших людей. Я вижу, что дела твои не похвальны и бой твой - не бой вождя, и твои люди возводят твой род к рабам. Вот тебе вывели другого коня, и ты снова ринешься в бой. А я, клянусь моей верой, измучился, сражаясь с тобою. Если ты хочешь сражаться со мною в сегодняшний вечер, не меняй ни доспехов, ни коня, - пусть витязям станет явно твоё благородство и уменье биться".

И, услышав эти речи, Шарр-Кан разгневался из-за слов своих товарищей, которые возводили его род к рабам, и, обернувшись к ним, хотел дать им знак и приказать, чтобы они не меняли ему коня и доспехи, как вдруг Афридун взмахнул копьём и пустил им в Шарр-Кана. А тот обернулся назад и никого не увидел, и понял, что это была хитрость проклятого, и он быстро повернул лицо, а копьё настигло его, но он уклонился от него, опустив голову на уровень луки седла, так что копьё попало ему в грудь. А грудь у Шарр-Кана была высокая, и копьё ободрало кожу на его груди, и он издал единый вопль и исчез из мира.

И обрадовался проклятый Афридун и понял, что он убил его, и закричал неверным с радостью, и заволновались люди беззакония, и заплакали люди правок веры, и когда Дау-аль-Макан увидел, что его брат склоняется на копе и едва не падает, он послал к нему витязей, и храбрецы вперегонку помчались к нему и привели его к Дауаль-Макану. И неверные понеслись на мусульман, и оба войска встретились, и ряды смешались, и заработали острые йеменские клинки, и быстрее всех был подле Шарр-Кана везирь Дандан..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто третья ночь

Когда же настала сто третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Дау-аль-Макан, увидав, как проклятый ударил его брата Шарр-Кана копьём, решил, что от умер, и послал к нему витязей, и быстрее всех был возле Шарр-Кана везирь Дандан, эмир турок Бахрам и эмир дейлемитов. Они настигли его, когда он наклонился, покидая с коня, и поддержали его и возвратились с ним к его брату Дау-аль-Макану, а потом они поручили его слугам и вернулись разить и рубить.

И сильнее стал бой, и поломались концы копий, и превратились речи и разговоры, видна была только льющаяся кровь и сброшенные с плеч головы, и меч непрестанно работал на головах. И распря все усиливалась, пока не прошла большая часть ночи, и оба отряда устали сражаться, и раздался клич: "Расходись!" И всякий отряд вернулся к себе в палатки, и все неверные отправились к воему царю Афридуну и поцеловали перед ним землю, и священники и монахи поздравили его с победою над ШаррКаном. А потом царь Афридун вступил в аль-Кустантытию и сел на престол своего царства, и царь Хардуб пришёл к нему и сказал: "Да укрепят мессия твою руку и да не перестанет помогать тебе, и да возьмёт он праведной матери Зат-ад-Давахи, которая молится за тебя. За что мусульмане уже не устоят после Шарр-Кана". - "Завтра, - сказал Афридун, - будет конец, когда я выйду на бой и вызову Дау-аль-Макана и убью его. Их войска повёрнут тогда спину и обратятся в бегство".

Вот что было с неверными. Что же до войск ислама, то когда Дау-аль-Макан вернулся в палатки, то ему не было не до кого дела, кроме своего брата. И, войдя к нему, он нашёл его в наихудшем положении и в ужаснейшей беде, и позвал везиря Дандана, Рустума и Бахрама, чтобы посоветоваться. И они пришли к нему и выразили мнение, что следует призвать врачей, чтобы лечить Шарр-Кана, и сказали: "Время не подарит такого, как он!"

И они просидели у него всю ночь без сна, а к конце ночи к ним пришёл плачущий подвижник, и, увидя его, Дау-аль-Макан поднялся к нему навстречу, а подвижник погладил рукою рану его брата и прочитал кое-что из Корана, заклиная рапу знамениями всемилостивого. И он неотступно был подло него до утра, бодрствуя, и тогда Шарр-Кан очнулся, открыл глаза, повернул язык во рту и заговорил.

И султан Дау-аль-Макан обрадовался и воскликнул: "Ему досталось благословение через подвижника!" А Шарр-Кан произнёс: "Слава Аллаху за выздоровление! Я сейчас во здравии, а этот проклятый сделал со мной хитрость, и если бы я не склонился быстрее молнии, копьё наверное пронзило бы мне грудь. Слава же Аллаху, который спас меня. А каково положение мусульман?" - "Они плачут по тебе", - отвечал Дау-аль-Макан. "Я в добром Здоровье, - сказал Шарр-Кан, - но где же подвижник?" А подвижник сидел у его изголовья и сказал: "У тебя в головах". И Шарр-Кан обернулся к нему и поцеловал ему руки. И подвижник сказал ему: "О дитя моё, соблюдай прекрасную стойкость, и Аллах увеличит воздаяние тебе, ибо воздаётся по мере трудности". И ШаррКан сказал: "Помолись за меня". И подвижник стал за него молиться.

А когда наступило утро и появилась заря и заблистала, мусульмане вышли на поде битвы, а неверные приготовились рубить и разить. И войска ислама выступили, ища боя и сражения, обнажив оружие. И царь Дау-аль-Макан с Афридуном хотели кинуться друг на друга, по когда Дау-аль-Макан выехал на поле, с ним выехали везирь Дандан и царедворец с Бахрамом и сказали ему: "Мы - выкуп за тебя!" И он воскликнул: "Клянусь священным храмом и Земземом и Местом Ибрахима, я не откажусь выйти к этим мужланам!" И, оказавшись на поле, он заиграл мечом и копьём так, что ошеломил витязей и изумил оба войска. Он понёсся на правое крыло и убил там двух патрициев. И на левом крыле он тоже убил двух патрициев, и, встав посреди поля, крикнул: "Где Афридун? Я заставлю его вкусить унизительную пытку!" И проклятый хотел повернуть назад, подавленный. Царь Хардуб увидал его в таком состоянии и стал заклинать его не выезжать и сказал: "О царь, вчера был твой бой, а сегодня мой бой, - я не посмотрю на его доблесть". И он выехал с острым мечом в руке, и под ним был конь, подобный Абджару, что принадлежал Антару, и это был конь вороной, горячий, как сказал поэт:

Вот кровный конь - со взором он гоняется,
Как будто бы судьбу догнать стремится он.
И масть его нам чёрной, мрачной кажется,
Как ночь черна, когда сгустится мрак ночной.
Своим он ржаньем всех волнует слышащих;
Как гром оно гремит, когда в высотах буря.
Гоняясь с ветром, первым он примчался бы
И блеску молний обогнать невмочь его.

Потом каждый из них кинулся на противника, укрываясь от его ударов, и выказал чудеса, которые он таил себе. И они наступали и отступали, пока не стеснились груди и не истощилось терпение судьбы. И тогда Дау-альМакан вскрикнул и ринулся на царя армян Хардуба и ударил его ударом, скинувшим ему голову и прервавшим его дыхание. И неверные, увидев это, вместе понеслись на него, и все направились к нему, и Дау-аль-Макан встретил их на поле в жарком бою, и сеча и удары продолжались до тех пор, пока кровь не полилась потоками. И мусульмане закричали: "Аллах велик! Нет бога, кроме Аллаха, молитва да будет над благовестителем и увещалем!" И сражались жестоким боем, и Аллах ниспослал победы правоверным и посрамление неверным. И везирь Ашдан закричал: "Отомстите за царя Омара ибн ан-Нумана и за сына его Шарр-Кана!" И обнажил голову и крикнул туркам - а подле него было больше десяти тысяч всадников, - и они понеслись за ним, все как один, и неверные не нашли для себя ничего кроме бегства, и повернули спины, и заработал среди них остро рубящий меч. И убили из них около пятидесяти тысяч всадников, а в плен взяли больше этого, и множество народу было убито в жестокой давке при входе в ворота. А затем румы заперли ворота и взобрались на стены, боясь пытки, а отряды мусульман вернулись, поддержанные Аллахом, победоносные, и они пришли к шатрам, и царь Дау-альМакан вошёл к своему брату и нашёл его в наилучшем состоянии и пал ниц, благодаря преславного всевышнего. И, приблизившись к своему брату, он поздравил его со спасением. А Шарр-Кан сказал ему: "Мы все под благословением этого подвижника, обращающегося к Аллаху. И вы победили только благодаря его принятой молитве, ибо он сегодня все время сидел и молился за победу мусульман..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто четвёртая ночь

Когда же настала сто четвёртая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Дау-аль-Макан, войдя к своему брату Шарр-Кану, нашёл его сидящим, и богомолец был подле него. И он обрадовался и, обратившись к брату, поздравил его со спасением. А ШаррКан сказал: "Мы все под благословением этого подвижника, и вы победили благодаря молитве за вас: он сегодня не двинулся с места, молясь за мусульман. А я нашёл в душе силу, когда услышал ваше славословие, и понял, что вы победили врагов. Расскажи же мне, о брат мой, что выпало тебе на долю". И Дау-аль-Макан рассказал ему, что у него произошло с проклятым Хардубом, и поведал, что убил его и он отправился к проклятию Аллаха. И Шарр-Кан восхвалил его и превознес его рвение.

И когда Зат-ад-Давахи, бывшая в обличье подвижника, услышала об убиении её сына, царя Хардуба, цвет о лица переменился на жёлтый, и закапали из глаз её сильные слезы. Но, однако, она скрыла это и показала мусульманам, что она рада и плачет от сильной радости, потом она сказала себе: "Клянусь мессией, от моей жизни не будет больше проку, если я не сожгу его сердца за его брата Шарр-Кана, как он сжёг моё сердце из-за поры христианской веры и приверженцев Христа - царя Хардуба". Но она скрыла свои мысли.

А везирь Дандан, царь Дау-аль Макан и царедворец остались сидеть у Шарр-Кана, приготовляя ему пластыри и мази и давая ему лекарство, и здоровье направилось к ему, и все очень обрадовались и сообщили об этом войскам, и мусульмане возликовали и говорили: "Завтра он сядет с нами на коня и примет участие в осаде". А потом Шарр-Кан сказал сидевшим подле нею: "Вы сегодня сражались и устали от боя, вам следует пойти к себе и поспать". И они ответили согласием, и каждый из них ушёл к себе в шатёр. Возле Шарр-Кана остались лишь немногие слуги и старуха Зат-ад-Давахи. И Шарр-Кан поговорил с нею, а затем он прилёг уснуть, и слуги также, и сон одолел их, и они заснули, как мёртвые.

Вот что было с Шарр-Каном и его слугами. Что же касается старухи Зат-ад-Давахи, то после того, как они заснули, она одна осталась бодрствовать в палате. И она посмотрела на Шарр-Кана и увидела, что он погружён в сон, и, вскочив на ноги, она вынула отравленный кинжал, такой, что, будь он положен на камень, он наверное расплавил бы его, и, вытащив его из ножен, подошла к изголовью Шарр-Кана, провела кинжалом по его шее и зарезала его, отделив ему голову от тела.

А затем она вскочила на ноги и, подойдя к спящим слугам, отрезала им головы, чтобы они не проснулись. И после того вышла из палатки и пошла к шатру султана. Но, увидев, что сторожа не спят, она направилась шатру везиря Дандана и нашла его читающим Коран. И когда взор везиря встретился с её взором, он сказал: "Добро пожаловать богомольцу-подвижнику!" И, услышав от везиря, она почувствовала в сердце тревогу и сказала: "Я поэтому пришёл сюда в это время, что услышал голос одного из друзей Аллаха, и я ухожу к нему". И она повернулась, уходя, а везирь Дандан воскликнул про себя: "Клянусь Аллахом, я последую за подвижником сегодня ночью!" И он поднялся и пошёл за нею, и, когда проклятая услышала его шаг, она поняла, что он идёт сзади, и испугалась, что опозорится. Если я не обману ею хитростью, я буду опозорена", - подумала она, и обратилась к нему издали и сказала. "О, везирь, я иду за этим другом Аллаха, чтобы узнать его, и когда я его узнаю, я спрошу для тебя позволения подойти к нему, и приду и скажу тебе. Я боюсь, что если ты пойдёшь со мной, не спросивши его позволения, он почувствует ко мне неприязнь, увидав тебя со мною". И везирь, услышав её слова, постыдился ответить ей и оставил её и вернулся к себе в палатку. Он хотел заснуть, но сон не был ему приятен и мир едва не рушился на него. И тогда он вышел из палатки и сказал про себя: "Пойду к Шарр-Кану и поговорю с ним до утра". И он пошёл и, войдя к Шарр-Кану, увидел, что кровь течёт, как из трубы, и слуги зарезаны. И везирь издал крик, который встревожил спящих, и люди поспешили к нему и, увидев лившуюся кровь, подняли плач и стенания. И тогда султан Дау-аль-Макан проснулся и спросил, что случилось, и ему сказали: "Твой брат Шарр-Кан и слуги убиты". И он поспешно поднялся и, войдя в палатку, увидел кричащего везиря Дандана и нашёл тело своею брата без головы - и исчез из мира. И тогда все воины закричали и заплакали и стали ходить вокруг Дау-альМакана, и он очнулся и, посмотрев на Шарр-Кана, заплакал громким плачем, и то же сделали везирь и Рустум и Бахрам. А что до царедворца, то он кричал и очень много плакал, а потом пожелал уехать, так как испытывал ужас. "Не знаете вы, кто сделал это с моим братом и почему я не вяжу подвижника, удалившегося от дел мира?" - спросил Дау-аль-Макан. И везирь воскликну: "А кто навлёк такие печали, как не этот сатана-подвижник! Клянусь Аллахом, моё сердце бежало от него, так как я знаю, что всякий, кто далеко заходит в благочестии, - человек скверный и коварный". И он повторил царю свою повесть и рассказал, что хотел последовать за подвижником, но тот ему не дал этого сделать.

И люди подняли плач и стенания и умоляли близкого, внимающего, чтобы он отдал им в руки этого подвижника, не признающего знамений Аллаха, и они обрядили Шарр-Кана и закопали его на упомянутой горе, печалясь об его славных достоинствах..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто пятая ночь

Когда же настала сто пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что они обрядили ШаррКана и закопали его на упомянутой горе, печалясь о его славных достоинствах. А затем они стали ждать, чтобы открылись ворота города, но их не открывали, и на стенах не было видно ничьего следа. И они удивились до крайности, и царь Дау-аль-Макан воскликнул: "Клянусь Аллахом, я не двинусь, пока не отомщу за моего брата Шарр-Кана и не разрушу аль-Кустантынию и не перебью христианских царей, даже если настигнет меня гибель и я отдохну от этой низкой жизни!"

Потом он велел принести богатства, захваченные в пустыни Матруханны, собрал войска и разделил деньги, не оставив никого, кому бы не дал достаточно денег. А затем он призвал из каждого отряда по триста всадников и сказал им: "Пошлите жалованье домой, так как я останусь здесь у этого города, пока не отомщу за моего брата Шарр-Кана, хотя бы я умер в этом месте".

И, услышав от него эти слова, воины взяли деньги, которые он дал им, и ответили ему: "Слушаем и повинуемся!" А Дау-аль-Макан призвал гонцов и дал им письма и велел передать их и доставить деньги в дома воинов, сообщив их родным, что они здоровы и спокойны. "Расскажите, что мы осаждаем аль-Кустантынию и разрушим её или умрём; хотя бы пробыли здесь месяцы и годы, мы не тронемся отсюда, не завоевав её", - сказал им Дау-аль-Макан и велел везирю Дандану написать письмо его сестре Нузхат-аз-Заман. "Сообщи ей о том, что с нами случилось и каково нам, - сказал он, - и поручи ей заботиться о моем сыне. Когда я выступил, моя жена была близка к родам, и сейчас она не иначе, как родила. И если, как я слышал, ей послан сын, пусть гонцы возвращаются скорее и привезут мне эту весть". И он подарил гонцам немного денег, и они взяли их и отправились в тот же час и минуту, и люди вышли проститься с ними и поручили им беречь деньги.

А когда они отправились, царь обратился к везирю Дандану и велел ему отдать людям приказ подползти близко к стенам, и они подползли, но никого не нашли на стенах и удивились этому. И султан был озабочен этим и стал печалиться о разлуке со своим братом ШаррКаном и не знал, что думать о подвижнике-обманщике. И они провели так три дня и никого не увидели.

Вот что было с мусульманами. Что же до румов и до причины их уклонения от боя в эти три дня, то Зат-адДавахи, убив Шарр-Кана, поспешно пошла и, придя к стенам, закричала сторожам на языке румов, чтобы они спустили ей верёвку. "Кто ты?" - спросили её. И она отвечала: "Я Зат-ад-Давахи!" И её узнали и спустили ей верёвку, а она привязала себя к ней, и её подняли. И, прибыв к румам, она вошла к царю Афридуну и спросила его: "Что это я слышала от мусульман? Они говорили, что мой сын Хардуб убит".

"Да", - отвечал Афридун. И старуха закричала и заплакала, и плакала до тех пор, пока не довела до плача Афридуна и тех, кто был у него, а затем она рассказала Афридуну, что зарезала Шарр-Кана и тридцать слуг. И Афридун обрадовался и поблагодарил её, целуя ей руки, и пожелал ей быть стойкой, потеряв сына. "Клянусь мессией, - воскликнула она, - я не удовлетворяюсь, убив собаку из мусульманских собак в отместку за царя из царей времени! Я непременно устрою хитрость и измыслю козни, которыми убью султана Дау-аль-Макана, везиря Дандана, и царедворца, и Рустума, и Бахрама, и десять тысяч витязей из войск ислама. О, царь времени, - сказала она потом, - я хочу справить печаль по моему сыну и порвать пояс и сломать кресты". А Афридун отвечал си: "Делай, что хочешь, я не буду прекословить тебе ни в чем. Если бы ты и долгое время печалилась по твоём сыне, этого было бы мало. Мусульмане, если они захотели бы нас осаждать лета и годы, не добьются от нас того, чего хотят, и им достанется лишь усталость и труд".

И проклятая, покончив с бедствиями, которые она учинила, и с несчастьями, ею самою придуманными, взяла чернильницу и бумагу и написала: "От Шавахи Зат-ад-Давахи достойным мусульманам: "Знайте, что я входила в ваши земли и примешала свою скверну к вашему благородству. Прежде я убила вашего царя Омара ибн ан-Нумана, посреди его дворца, и также убила многих его людей в сражении при ущелье и пещере, а последние, кого я убила, - это Шарр-Кан и его слуги. И если поможет мне время и будет послушен мне сатана, я непременно убью султана и везиря Дандана. И если вы хотите после этого остаться целы - уезжайте, если же вы хотите гибели ваших душ - не уклоняйтесь от пребывания здесь. И хоть бы вы остались здесь лета и годы, вы не достигнете от нас желаемого. Мир вам!"

И, написав письмо, она провела в печали по царе Хардубе три дня, а на четвёртый день позвала патриция и приказала ему взять эту записку, привязать её к стреле и пустить к мусульманам. А после этого она пошла в церковь и стала плакать и причитать о потере сына, и она сказала тому, кто воцарился после пего: "Я непременно убью Дау-аль-Макана и всех врагов ислама!"

Вот что было с нею. Что же до мусульман, то они провели три дня, огорчённые и озабоченные, а на четвёртый день они посмотрели на стены и вдруг видят - патриций с деревянной стрелой, а на конце её письмо. И они подождали, пока патриций пустил им стрелу, и султан велел везирю Дандану прочитать письмо. И когда тот прочитал его и Дау-аль-Макан услышал, что в нем написано, и понял его смысл, глаза его пролили слезы, и он закричал, мучаясь из-за её коварства, а везирь сказал: "Клянусь Аллахом, моё сердце бежало от неё!" - "Как могла эта распутница схитрить с нами два раза! - воскликнул султан. - Но клянусь Аллахом, я не тронусь отсюда, пока не наполню ей фардж расплавленным свинцом и не заточу её, как птиц заточают в клетке, а потоп привяжу за волосы и распну на воротах аль-Кустантыиии!" И он вспомнил своего брата и заплакал горьким плачем.

А неверные, когда старуха направилась к ним и рассказала, что случилось, обрадовались убиению ШаррКана и спасению Зат-ад-Давахи. Мусульмане же поиериулись к воротам аль-Кустаптынии, и султан обещал им, если он завоюет город, разделить его богатства между ними поровну. Вот! А у султана не высыхали слезы о? печали по брату, и худоба обнажила его тело, так что он стал, точно зубочистка. И везирь Дандан вошёл к нему и сказал: "Успокой свою душу и прохлади глаза! Твой брат умер не раньше своего срока, и нет пользы от этой печали. Как прекрасны слова поэта:

Не свершится что - не свершить того ухищренья, Никогда, а то, чему быть должно, то будет.

Чему быть должно, совершится то своевременно И невежда лишь угнетён всегда бывает. Оставь же плач и стенания и укрепи своё сердце, чтобы нести оружие". - "О везирь, моё сердце огорчено смертью моего отца и брата и тем, что мы вдали от наших земель. Поистине, мой ум занят мыслью о подданных", - сказал Дау-аль-Макан. И везирь и присутствующие заплакали. И они провели некоторое время, осаждая аль-Кустантынию, и когда это было, вдруг пришли из Багдада вести с одним эмиром царя, гласившие, что жена царя Дау-аль Макана наделена сыном и что Нузхат-азЗаман, сестра царя, назвала его Кан-Макан, и с этим мальчиком произойдут великие дела, так как в нем уже увидали чудеса и диковины. И царица приказала учёным и проповедникам молиться за вас на кафедрах, после каждой молитвы, и передаёт вам: "Мы в добром здравье, и дождя много, и твой товарищ истопник в полном довольстве и изобилии, и у него есть слуги и челядь, но он до сих пор не знает, что с тобой случилось! Мир тебе!" И Дау-аль-Макан воскликнул: "Теперь моя спина укрепилась, так как я наделён сыном, имя которого Кан-Макан..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто шестая ночь

Когда же настала сто шестая ночь, она сказала:

"Дошло до меня, о счастливый царь, что когда к царю Дау-аль-Макану пришла весть о рождении сына, он обрадовался великой радостью и воскликнул: "Теперь окрепла моя спина, так как я наделён сыном, имя которому Кан-Макан. Я хочу оставить печаль и совершить в память моего брата чтение Корана и благие дела", - сказал он везирю Дандану. И тот ответил: "Прекрасно то, что ты пожелал!" А затем царь велел разбить палатки на могиле своего брата и собрать тех, кто читает Коран, и одни стали читать, а другие поминали Аллаха до утра. А затем султан Дау-аль-Макан подошёл к могиле своего брата Шарр-Кана и пролил слезы и произнёс такие стихи:

"Его вынесли, и всяк плачущий позади него
Был сражён, как Муса, когда гора низверглась
И пришли к могиле, и мнилось нам, будто гроб его
В сердце каждого, чей господь един, закопан.
И не думал я, пока жив ты был, что увижу я,
Как уносится на руках людей гора Радва"
Никогда! И, прежде чем в землю ты закопан был,
Я не знал, что звезды зайти под землю могут"
И жилец могилы - он может ли быть заложником
В обиталище, где и блеск и свет сияют?
Похвалы ему оживить его обещали вновь,
Когда умер он, и как будто жив он снова.

А окончив свои стихи, Дау-аль-Макан заплакал, и все люди заплакали с ним, а потом он подошёл к могиле и бросился на неё, ошеломлённый, а везирь Дандан произнёс слова поэта:

"Оставивши тленное, достиг ты извечного,
И много людей, как ты, тебя обогнали ведь,
И был безупречен ты, покинувши мир земной,
И с тем, что обрыщешь ты в блаженстве, забудешь жизнь.
Охраною был ты нам от недругов яростных,
Лишь только стрела войны стремилась сразиться в бою,
Все в мире считаю я пустым и обманчивым!
Высоки стремленья тех, кто ищет лишь господа!
Так пусть же господь престола в рай приведёт тебя,
И место там даст тебе, в обители истинной!
Утратив тебя теперь, вздыхаю я горестно
И вижу - грустят восток и запад, что нет тебя".

И везирь Дандан, окончив свои стихи, горько заплакал, и из глаз его посыпались слезы, как нанизанные жемчуга, а затем выступил вперёд человек, бывший сотрапезником Шарр-Кана, и стал так плакать, что его слезы стали похожи на залив, и он вспомнил благородные поступки Шарр-Кана и произнёс стихотворение в пятистишиях:

"Где же дар теперь, когда длань щедрот под землёй твоя
И недуги злые мне сушат тело, как нет тебя?
О вожак верблюдов, да будешь рад ты! Не видишь ли,
Написали слезы немало строк на щеках моих?
Ты заметил их? Услаждают вид их глаза твои?
Поклянусь Аллахом, не выдам я мысли тайные
О тебе, о нет, и высот твоих не касалась мысль
Без того, чтоб слезы глаза мне жгли и лились струёй.
Но хоть раз один отведу коль взор, на других смотря,
Пусть натянет страсть повод век моих, когда спят они.

Когда этот человек окончил свои стихи, Дау-аль-Макан заплакал вместе с везирем Данданом, и воины подняли громкий плач, а затем они ушли в палатки, а султан обратился к везирю Дандану, и они стали советоваться о делах сражения.

И так они провели дни и ночи, и Дау-аль-Макан мучился заботой и горем, и однажды он сказал: "Я хочу послушать рассказы о людях, предания о царях и повести о безумных от любви - быть может, Аллах облегчит сильную заботу, охватившую моё сердце, и прекратит этот плач и причитания".

И везирь отвечал ему: "Если твою заботу облегчит только слушание рассказов о царях, диковинных преданий и древних повестей о безумных от любви и других, то это дело лёгкое, так как при жизни покойного твоего отца у меня не было иного занятия, кроме рассказов и стихов. И сегодня вечером я расскажу тебе о любящей и любимом, чтобы расправилась твоя грудь".

И когда Дау-аль-Макан услышал слова везиря Дандана, он стал ждать только прихода ночи, желая услышать, какие расскажет везирь Дандан предания. И когда подошла ночь, он велел зажечь свечи и светильники и принести нужные кушанья, напитки и курильницы, и ему принесли все это. А затем он послал за везирем Данданом, и когда тот пришёл, царь послал за Бахрамом, Рустамом, Теркашем и старшим царедворцем, и они явились. И когда все предстали перед ним, он обернулся к везирю и сказал ему: "Знай, о везирь, что ночь пришла и развернула и опустила на нас свои покровы, и мы хотим, чтобы ты рассказал нам, какие обещал, повести". - "С любовью и охотой", - сказал везирь..."

И Шахразаду застало утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто седьмая ночь

Когда же настала сто седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что, призвав везиря, царедворца, Рустума и Бахрама, царь Дау-аль-Макан обернулся к везирю Дандану и сказал ему: "Знай, о везирь, что ночь подошла и развернула и опустила на нас свои покровы, и мы хотим, чтобы ты рассказал нам, какие обещал, повести". - "С любовью и охотой, - отвечал везирь. - Знай, о счастливый царь, что дошла до меня повесть о любящем и любимом и посреднике между ними, а также о чудесах и диковинках, с ними случившихся, и прекращает она заботу в сердцах и рассеивает горе, подобное горю Якуба. Вот она.

Повесть о Тадж-аль-Мулуке (ночи 107-136)

Был в минувшие время город позади гор Испаханских, называемый Зелёным городом, и был там царь по имени Сулейман-шах. И был он щедр, благодетелен и справедлив, прямодушен, достоин и милостив. И путники отовсюду шли к нему, и слава о нем распространилась во всех концах и странах света. И он провёл, царствуя, долгое время, в спокойствии и величии, но только не имел потомства и жён. И был у него везирь, близкий к нему по свойствам в отношении щедрости и даров, и случилось так, что в один день среди дней он послал за своим везирем и призвал его пред лицо своё и сказал: "О везирь, поистине стеснилась моя грудь и истомилось терпение и ослабела моя стойкость, так как я без жены и ребёнка, и не таков путь царей, правящих над людьми - и эмиром и бедняком, - ибо они радуются, оставив детей, и умножается ими число их и сила. Сказал пророк, - да благословит его Аллах и да приветствует: "Женитесь, плодитесь, размножайтесь: я буду хвалиться вами перед пародами в день воскресенья". Каково же твоё мнение, о везирь? Посоветуй мне какой-нибудь разумный способ".

И когда везирь услышал эти слова, из глаз его полились, струясь, слезы, и он воскликнул: "Далеко от меня, о царь времени, чтобы заговорил я о том, что присуще всемилостивому! Или ты хочешь, чтобы я вошёл в огонь из-за гнева владыки всесильного? Купи невольницу". - "Знай, о везирь, - отвечал ему царь, - что когда царь купит невольницу, не зная её родами по ведая её племени - неизвестно ему, низкого ли она происхождения, чтобы ему отстранить её, или она из почтённой среды и может стать его наложницей. А когда он придёт к обладанию ею, она может понести от пего, и окажется дитя лицемером, притеснителем и кровопроливцем. И невольница будет подобна болотистой земле: если посадить на ней растение, оно скверно вырастет и плохо укрепится. И такое дитя подвергнется гневу своего владыки, не делая того, что он повелевает и не сторонясь того, что он запрещает. И не буду я никогда этому причиной, купив невольницу, а желаю, чтобы ты посватал мне девушку из царских дочерей, род которой был бы известен и красота прославлена. Если ты укажешь мне знатную родом и благочестивую девушку, дочь мусульманских владык, я к ней посватаюсь и женюсь на ней в присутствии свидетелей, чтобы досталось мне благоволение господа рабов". "Поистине, Аллах исполнил твою нужду и привёл тебя к желаемому, - отвечал везирь. - Знай, о царь, - сказал он, - до меня дошло, что у царя Зар-шаха, владыки Белой земли, есть дочь превосходной красоты, описать которую бессильны слова и речи. И не найти ей подобия в наше время, так как она совершенна до пределов - со стройным станом, насурьмлёнными глазами, длинными полосами, тонкими боками и тяжёлыми бёдрами, и, приближаясь, она искушает, а отворачиваясь, - убивает. И она захватывает сердце и око, как сказал о ней поэт:

О стройная! Стан её ветвь ивы смутит всегда.
Ни солнце, ни серп лупы не сходны с лицом её.
Слюна её - словно мёд, что смешан с пьянящим был
Вином, и в устах её жемчужин нанизан ряд.
И станом стройна она, как гурия райская,
Прекрасно лицо её, и темны глаза её.
И сколько убитых есть, погибших в тоске по ной!
Кто любит её, тех путь опасен и страха поли.
Живу я - она мне смерть - назвать не хочу её! -
Умру без неё, так жизнь не будет щедра ко мне".

И, окончив описание этой девушки, везирь сказал царю Сулейман-шаху: "По-моему, о царь, тебе следует послать к отцу её посланца, понятливого, сведущего в делах и испытанного превратностями судьбы, чтобы он уговорил со отца выдать её за тебя замуж, ибо ей нет соперниц и в дальних землях, ни в ближних, и подлинно достанется тебе её красивое лицо и будет доволен тобою великий господь. Дошло ведь, что пророк - да благословит его Аллах и да приветствует! - сказал: "Нет монашества в исламе".

И тут пришла к царю полная радость, и грудь его расширилась и расправилась, и прекратилась его забота и горе, и он обратился к везирю и сказал: "Знай, о везирь, что никто не отправится для этого дела, кроме тебя, из-за совершенства твоего ума и твоей благовоспитанности. Пойди же в твоё жилище, закончи твои дела и соберись завтра, чтобы посватать за меня эту девушку, которой ты занял мой ум. И не возвращайся ко мне иначе, как с нею!" И везирь отвечал: "Слушаю и повинуюсь!"

А затем везирь отправился в своё жилище и приказал принести подарки, подходящие для царей: дорогие камни, пенные сокровища и другое из того, что легко на вес, по тяжко по цене, и арабских копиий, и давидовы кольчуги, и сундуки с богатствами, описать которые бессильны слова.

И их нагрузили на мулов и верблюдов, и везирь поехал, а с ним сто белых рабов и сто чёрных рабов и сотня рабынь, и развернулись над его головой знамёна и стяги. А царь повелел ему приехать обратно через малый срок времени. И после отъезда везиря царь Сулейман-шах был как на огневых сковородках, захваченный любовью к царевне и ночью и днём.

А везирь днём и ночью свивал под собою землю, в степях и пустынях, пока между ним и тем городом, куда он направился, не остался один лишь день. И тогда он остановился на берегу реки и, призвав одного из своих приближённых, велел ему отправиться скорее к царю Захр-шаху и уведомить царя о его приезде.

И приближённый ответил: "Слушаю и повинуюсь!" И поспешно отправился в тот город, и, когда он прибыл туда, случилось так, что во время его прибытия царь Захр-шах сидел в одном из мест для прогулок перед воротами города. И царь увидел гонца входящим и понял, что это чужеземец. Он приказал привести его пред лицо своё, И, явившись, посланец рассказал ему о прибытия везиря величайшего царя Сулейман-шаха, владыки зеленой земли и гор Испаханских. И царь Захр-шах обрадовался и сказал посланному: "Добро пожаловать!" И взял его и отправился во дворец. "Где ты покинул везиря?" - спросил он его, и гонец сказал: "Я покинул везиря в начале дня на берегу такой-то реки, и завтра он прибудет к тебе, - да продлит Аллах тебе навсегда свою милость и да помилует твоих родителей!" И царь Захршах приказал одному из своих везирей взять большую часть его приближённых, царедворцев, наместников и вельмож царства и выйти с ними навстречу прибывшему, в знак уважения к царю Сулейман-шаху, так как приказ его исполнялся по всей земле.

Вот что было с царём Захр-шахом. Что же касается везиря, то он оставался на месте до полуночи, а потом тронулся, направляясь к городу, и, когда заблистало утро и засияло солнце над холмами и равнинами, он не успел опомниться, как везирь царя Захр-шаха, его царедворцы, вельможи правления и избранные сановники царства явились к нему и встретились с ним на расстоянии нескольких фарсахов от города. И везирь убедился, что его нужда будет исполнена, и приветствовал тех, кто встретил его, а они непрестанно шли впереди него, пока не прибыли ко дворцу царя и не дошли, предшествуя ему, до седьмого прохода, - а это было место, куда не въезжал верховой, так как оно было близко от царя. И везирь спешился и шествовал на ногах, пока не дошёл до высокого портика, а на возвышении под этим портиком было мраморное ложе, украшенное жемчугом и драгоценными камнями, и стояло оно на четырех ножках из слоновых клыков. И на ложе этом была атласная зелёная подушка, обшитая червонным золотом, а над ложем возвышался шатёр, расшитый жемчугом и драгоценными камнями, и царь Захр-шах сидел на этом ложе, и вельможи стояли перед ним.

И когда везирь вошёл к нему и оказался пред лицом его, он укрепил свою душу и освободил свой язык, проявив красноречие везирей и заговорив словами велеречивых..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто восьмая ночь

Когда же настала сто восьмая ночь, она сказала:

"Дошло до меня, о счастливый царь, что когда везирь царя Сулейман-шаха вошёл к дарю Захр-шаху, он укрепил свою душу, освободил свой язык и проявил красноречие везирей и заговорил словами велеречивых и указал на царя тонким указанием, произнеся такие стихи:

"Он явился к нам, изгибая нежно в одеждах стан,
И росой щедрот омочил он плод и сорвавших плод.
Он чарует пас, и бессильны чары и ладанки
Против взглядов глаз, нам колдующих волшебством своим.
Не корите же - ты скажи хулящим, - поистине,
Во всю жизнь мою я любви к нему не могу забыть,
И душа моя, обманув меня, лишь ему верна,
И ночной покой тяготится мною, любя его,
Только ты, о сердце, со мной теперь из сочувствия, -
Пребывай же с ним и оставь меня в одиночестве.
Ничего ушам неохота слышать теперь моим;
Лишь хвалам Захр-шаху стремлюсь внимать я со всех сторон.
Этот царь таков, что когда всю жизнь ты истратил бы
За один лишь взгляд на лицо его, ты богат бы был,
А когда б решил помолиться ты за царя того,
Ты увидел бы, что с тобою все говорят: "Аминь!"
Обитатели всех земель его! Правоверными
Не сочту я тех, кто покинет их, в край другой стремясь".

Когда везирь окончил эти нанизанные стихи, царь Захр-шах приблизил его к себе и оказал ему крайнее уважение. Он посадил его с собою рядом, улыбнулся ему в лицо и почтил его ласковыми речами, и они просидели так до утренней поры, и потом подали трапезу в этом же портике, и они ели, пока не насытились, а затем трапезу убрали, и все, кто был в этом покое, вышли и остались только приближённые. И когда везирь увидел, что покой опустел, он поднялся на ноги и восхвалил царя и поцеловал землю меж его рук, а потом сказал: "О великий царь и грозный господин, я направился к тебе и явился ради дела, которое даст тебе мир, добро и счастье. Я пришёл к тебе как посланный и сват и хочу получить твою дочь, знатную родом и племенем, для царя Сулейманшаха, справедливого, прямодушного, милостивого и благодетеля, владыки этой земли и гор Испаханских. Он прислал тебе многочисленные дары и дорогие редкости и желает стать твоим зятем. А ты, стремишься ли ты также к этому?"

И он умолк, ожидая ответа. И когда царь Захр-шах услышал эти слова, он поднялся на ноги и облобызал чинно землю, и присутствующие удивились смирению паря перед послом, и ошеломлён был их разум. А потом царь восхвалил высокого и милостивого, и сказал, продолжая стоять: "О великий везирь и благородный господин, послушай, что я скажу. Мы - царя Сулейман-шаха подданные, и породниться с ним для нас почётно, и мы жаждем этого. Моя дочь - служанка из служанок его, и величайшее желание моё, чтобы стал он моей поддержкой в нужде и опорой". И потом он призвал судей и свидетелей, и они засвидетельствовали, что царь Сулейман-шах уполномочил своего везиря заключить брак. И царь Захр-шах Заключил договор своей дочери, предовольный.

А потом судьи утвердили брачный договор и пожелали супругам успеха и удачи, и тогда везирь поднялся и велел принести доставленные им подарки и дорогие редкости и дары и поднёс все это царю Захр-шаху, а после того царь принялся снаряжать свою дочь, оказывая везирю уважение, и собрал на свои пиры и великих и низких.

И он устраивал торжества два месяца, не упустив ни чего, что радует сердце и око. И когда все нужное для невесты было полностью готово, царь приказал выставки шатры.

Их разбили вне города и сложили материи в сундуки и приготовили румийских невольниц и прислужниц-турчанок, а царь отослал вместе с невестой ценные сокровища и дорогие камни. И, кроме того, он сделал ей носилки из червонного золота, вышитые жемчугом и драгоценностями, и назначил для одних этих носилок двадцать мулов, чтобы их везти. И стали эти носилки подобны горнице среди горниц, и владелица их была точно гурия из прекрасных гурий, а купол над ними напоминал светлицу из райских светлиц. И сокровища и богатства увязали, и они были нагружены на мулов и верблюдов. И царь Захршах проехал с отъезжающими расстояние в три фарсаха, а потом он простился с везирем и с теми, кто был с ним, и вернулся в родной город, радостный и спокойный. А везирь поехал с царской дочерью и непрестанно проезжал остановки и пустыни..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто девятая ночь

Когда же настала сто девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь отправился с дочерью царя и поехал, непрестанно проезжая остановки и пустыни и ускоряя ход и ночью и днём, пока между ним и его страною не осталось три дня пути. И тогда он послал человека, чтобы известить царя Сулейман-шаха о прибытии невесты. И гонец поспешно поехал и, прибывши к царю, сообщил ему, что невеста прибыла. И царь обрадовался и наградил посланца и велел войскам выходить в великолепном шествии навстречу невесте и тем, кто с нею, в знак уважения, и чтобы они были в лучших одеяниях и развернули бы над головам знамёна.

И войска исполнили его приказание. И глашатай закричал, чтобы в городе не оставалось ни девушки-затворницы, ни почитаемой госпожи, ни разбитой старухи, которая бы не вышла встречать невесту. И они все вышли навстречу ей, и знатные среди них старались ей услужить. Они сговорились отвести её к ночи в царский дворец, а вельможи царства решили украсить дорогу и стояли, пока невеста не проследовала мимо, в предшествии евнухов, и невольницы шли перед нею. И одета она была в платье, которое дал ей отец. Когда она приблизилась, войска окружили её, справа и слева, и носилки с нею двигались до тех пор, пока не достигли дворца. И никого не осталось, кто бы не вышел посмотреть на неё, и начали бить в барабаны, играть копьями и трубить и трубы. И вокруг веял аромат благовоний, и трепетали знамёна, и кони неслись вперегонку, пока шествие не прибыло к воротам дворца.

И слуги поднесли носилки к потайной двери, и местность осветилась блеском царевны, и во все стороны засияли драгоценности, украшавшие её. А когда подошла ночь, евнухи открыли вход в палатку и встали вокруг входа, а потом пришла невеста, и она, среди рабынь, была как месяц среди звёзд, или бесподобная жемчужина между нанизанным жемчугом.

И она вошла внутрь шатра, где ей поставили мраморное ложе, украшенное жемчугом и драгоценными камнями, и села на это ложе, и тогда вошёл к ней царь (а Аллах заронил в его сердце любовь к девушке) и уничтожил её девственность, и прошло тогда его волнение и угнетённость.

И он пробыл подле неё около месяца, и она понесла от него в первую же ночь, а когда месяц окончился, царь вышел и сел на престол своего царства и справедливо судил своих подданных, пока не исполнились её месяцы.

А в конце последней ночи девятого месяца, на заре, пришли к ней потуги, и она села на кресло разрешения. И Аллах облегчил ей роды, и она родила мальчика, на котором блестели признаки счастья. И когда царь услышал о сыне, он обрадовался великой радостью и подарил возвестившему об этом большие деньги и, счастливый, отправился к мальчику и поцеловал его меж глаз, радуясь его чудной красоте. И на нем оправдались слова поэта:

Крепостям величия послал Аллах в этом юноше
Льва сурового, и звезду послал небесам властей.
Его видеть рад и престол царя, и копья зубец,
И толпа людей, и войска в рядах, и лань быстрая.
Не сажай его на грудь женщины - ведь поистине
Он найдёт потом спину лошади более лёгкою.
Отлучи его от груди её - он найдёт потом
Кровь врагов своих самым сладостным из напитков всех.

И затем няньки взяли этого младенца, обрезали ему пуповину, насурьмили ему глаза и назвали его Тадж-альМулук-Харан. И был он вскормлен сосцом изнеженности и воспитан в лоне счастья.

И дни беспрестанно бежали, и годы шли, пока не стало ему семь лет, и тогда царь Сулейман-шах призвал учёных и мудрецов и повелел им обучать своего сына чистописанию, мудрости и вежеству. И они провели за этим несколько лет, пока мальчик не научился тому, что было нужно. И когда он узнал все, что требовал царь, тот взял его от законоведов и учителей и привёл ему наставника, чтобы тот научил его ездить на коне. И наставник обучал его этому, пока ему не стало четырнадцать лет. И когда юноша выезжал за каким-нибудь делом, все, кто его видели, были очарованы..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто десятая ночь

Когда же настала сто десятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Тадж-аль-Мулук-Харан, сын царя Сулейман-шаха, стал искусен в езде на коне и превзошёл людей своего времени крайней прелестью, и он был так прекрасен, что когда он выезжал по какому-нибудь делу, все, кто его видели, очаровывались им. И о нем слагали стихи и благородные люди позорились, влюбляясь в него, такою он отличался сияющей красотой, и сказал о нем поэт:

Обнялись мы с ним, и упился я его запахом:
Он - младая ветвь, что напоена ветром веющим.
Точно пьяный он, что вина не выпил, а только лишь
От пьянящей влаги слюны его охмелел он вдруг.
Оказалась прелесть, вся полностью, им пленённою,
И поэтому все сердца пленил этот юноша.
Я клянусь Аллахом, забвение не придёт на ум,
Пока жизни цепь тяготит меня, да и позже нет.
Если жив я буду-то буду жив, лишь любя его,
А умру - так смерть от любви придёт, - как прекрасна смерть!

А когда ему стало восемнадцать лет, зелёный пушок пополз по родинке на его румяной щеке и украсило её родимое пятно, подобное точке амбры, и юноша похищал умы и взгляды, как сказал о нем поэт:

Он преемником по красе своей стал Иосифу
И влюблённых всех устрашает он, появившиеся.
О, постой со мной и взгляни, - быть может, увидишь ты
На щеке его халифата знак - знамя чёрное.

Или, как сказал другой:

Не увидят очи прекраснее твои зрелища,
Среди всех вещей, что увидеть могут люди,
Чем то пятнышко, ещё юное, на щеке его
Разрумяненной, ниже глаз его столь чёрных.

Или, как сказал другой:

Дивлюсь я на роднику - огню она молится.
Как маг, во щеки не жжёт, в неверье упорная.
Ещё удивительней посланник в глазах его,
Что знаменья подтвердит, хоть, право, волшебник он.
Но вовсе не свежим пухом блещет щека его,
А жёлчью из лопнувших с тоски по нем печеней.

Или, как сказал другой:

Я дивлюсь вопросам людей разумных, в какой земле
Вода жизни пьётся и где течёт поток её.
Её вижу я: на устах газели изнеженной,
Чьи так сладки губы и свеж пушок, на них выросший.
И дивлюся я, если б встретил Муса на месте том,
Этих струй поток он не вытерпел бы наверное.

И когда он сделался таким и достиг возраста мужей, его красота ещё увеличилась. А затем у Тадж-аль-МулукаХарана появились любимцы и друзья, и всякий, кто стремился к нему приблизиться, надеялся, что юноша станет султаном после смерти отца, а он будет у него эмиром.

Тадж-аль-Мулук привязался к охоте и ловле и не прекращал её ни на один час. И его отец Сулейман-шах запрещал ему это, боясь бедствий пустыни и диких зверей, но юноша не слушался его. И случилось, что он сказал своим слугам: "Возьмите корму на десять дней", - и они последовали его приказанию.