Новые произведения Лиона Измайлова (на этот раз в соавторстве с молодым писателем В. Чебуровым) продолжают прежнюю тему — разоблачение взяточничества, шумихи, потребительского отношения к жизни. Повесть «Четыре мушкетёра» — пародия на известный роман А. Дюма «Три мушкетёра».

ЧЕТЫРЕ МУШКЕТЁРА

Глава 1

Три дара гражданина Вартаняна-отца

В первый понедельник июня 197… года непонятный, но противный звук разнёсся по небольшому городку N, лежащему для одних на пути из Москвы на юг, для других на обратной дороге. Звук напоминал одновременно пожарную сирену и выступление местного вокально-инструментального ансамбля «Поющие самосвалы». Перепуганные горожане, оказавшиеся на улице в этот час, подумали, что это просто пожар на танцверанде. Но тут же многие вспомнили, что время — рабочее, а в рабочее время, известно, не до танцев — надо и на работе отметиться, и в магазины успеть, — и пошли дальше кто куда, предварительно махнув рукой в сторону предполагаемого генератора неопознанных звуковых колебаний местной окружающей среды.

И хотя звуки от этого не прекратились, только редкие зеваки из числа пенсионеров и школьников, прогуливавших уроки в ожидании летних каникул, пошли смотреть, в чём дело.

Такое безразличие исходило отнюдь не из плохой работы врачей «ухо-горло-нос», причиной тому было географическое положение города в атласе автомобильных дорог. Многие с нескрываемым любопытством побежали бы смотреть, что случилось, чтобы не пользоваться потом чужими сплетнями, а иметь в каждой квартире свои, но их удерживало сознание того, что они постоянно жили и функционировали на большой дороге, которая, как мы уже знаем, соединяет Москву и юг и наоборот. Поэтому им, в отличие от жителей соседних деревень и посёлков, не выходящих на большую дорогу, приходилось, сидя в своём городе, идти на два, а то и на три шага впереди в направлении цивилизации. В N и магазины открывались на час раньше, и известный уже нам ансамбль начинал выкрикивать модные мелодии на неделю раньше, чем окрестные магнитофоны. Но то же самое чувство лидерства как раз и не позволяло жителям N чему-либо удивляться, и они, подражая столичным жителям, считали себя обязанными одинаково равнодушно взирать как на посещение местного продуктового магазина гуманоидами из соседних деревень, так и на свободную торговлю пластинками Луи Армстронга в придорожном табачном киоске.

Именно в силу этого качества, передаваемого из поколения в поколение как почти единственное генетическое наследие, на шум отреагировали должным образом очень немногие, кого он и привёл на главную площадь. И только там им стало ясно происхождение звука.

Около местной гостиницы «Центральная», на которой недавно появилась вывеска «Hotel», читаемая профанами как «хотел», а окрестными жителями как «отёл», стояла ярко-оранжевая машина непонятной марки и оглушительно ревела на маленького «жигулёнка» ВАЗ-2106, который, очевидно, не успел посторониться и вовремя убрать с её пути четыре фары, из-за чего и стоял теперь, кокетливо прищурив одну из них.

Как и в больших городах, в N не было недостатка в инспекторах, если необходимость в них возникала в светлое время суток.

Возле живописного технического сооружения из двух автомобилей уже ходил сотрудник ГАИ, деловито пощёлкивая компостером, как это делают зубные врачи для запугивания своих жён и детей. Но владельца оранжевой машины на месте не было. Более того, выскочивший из «Жигулей» высокий и смуглый водитель утверждал, что его не было на месте и в момент столкновения. Инспектор вежливо попросил водителя «Жигулей» дыхнуть, успокоился и стал ждать дальше, не обращая внимания на нетерпение пострадавшего. Потом, заскучав, начал останавливать все машины подряд, как это делают некоторые инспекторы ГАИ, когда скучают.

Пока он проверял документы у очередного водителя грузового автотранспорта, приоткрылся багажник оранжевой машины, и из него вылез молодой человек.

Если бы его попросили составить словесный автопортрет, то получилось бы примерно следующее.

Это был тот редкий красавец, каких, хотя и не разучилось порождать заоблачное Закавказье, тем не менее пора уже заносить в Красную книгу как породу, исчезающую с лица земли. Действительно, таких красавцев уже не встретишь ни в московском, ни в любом другом метрополитене, ибо все они ездят либо на такси, либо на своих авто. Его глаза излучали свет во всех диапазонах спектра, включая инфракрасный и ультрафиолетовый; его брови напоминали размах крыльев орла-стервятника, выполняющего упражнения утренней гимнастики; от взмаха его ресниц поднималась пыль с мостовой, начинались перемещения воздуха, называемые попросту ветром, и этот ветер, используя огромную боковую площадь носа, разворачивал гордую голову её владельца.

А голос… Конечно, не такой, как у Марио дель Монико и тем более у Льва Лещенко, но его с успехом заменял клаксон, поставленный на машину. Этот клаксон производится по индивидуальному заказу одной американской фирмой, выпускающей к тому же ещё и космические ракеты, но буквально как ширпотреб. У этой фирмы есть отделение в Италии, работающее исключительно на Закавказские республики, а распределение происходит через филиал, расположенный там, где улица Московская поворачивает через три угла за четвёртый и где написано мелом на заборе: «Приём пустой тары и посуды».

Стоит эта игрушка дороже машины, но гудит так, что будит любого самого что ни на есть ночного сторожа.

Правда, этот гудок вызывает раз в год недоразумения при техническом осмотре, которые зачастую кончаются выниманием не только одного червонца из бумажника владельца, но и двух и более.

Итак, мы остановились на голосе, заменённом клаксоном. Зато всё остальное у владельца машины было своё: и джинсы на длинных и сильных ногах, и прочее на остальных, не менее мускулистых частях тела.

Если незаметно перейти от словесного автопортрета, составленного главным очевидцем, лицом, явно заинтересованным, к словам остальных очевидцев, получился бы обыкновенный юноша лет девятнадцати — двадцати шести, каких через N проезжало в определённые периоды довольно много, так что куда большее внимание привлёк его автомобиль.

Это был один из неудачных результатов естественного отбора, который производят иногда на свет городские свалки и склады металлолома. Куплен он был, по-видимому, в нечернозёмной полосе в качестве «Волги» ГАЗ-21, потом из него пытались сделать «мерседес», используя детали «Запорожца», но природу обмануть нелегко, если нет в избытке запчастей от «Москвича». Поэтому всё получилось так, как предстало перед притихшей публикой.

Конечно, вид этого ихтиозавра и сознание того, что он, юноша, его владелец, нисколько ему не мешали, тем более что он так и не сумел продать эту машину в тех местах, где всё продаётся, но не всё покупается.

И тем не менее нельзя отрицать ценность слов Вартаняна-отца, что сопутствовали такому дару.

«Сын мой! — произнёс закавказский крестьянин с тем чистейшим акцентом, от которого его так и не отучили московские рынки. — Сын мой, этот лимузин, наша семейная реликвия, передававшаяся из поколения в поколение, служил нам верой и правдой, но, если вдруг вам удастся добраться на нём до столицы, не вздумайте продавать его, ибо вас могут принять за сумасшедшего.

В том случае, если вы будете приняты в какой-нибудь институт, для чего и предпринимаете это путешествие, поддерживайте честь вашего имени, которое широко известно не только нам с вами, но и нашим ближайшим родственникам. Опасайтесь случайностей и не ищите приключений.

Мне остаётся дать вам письмо к нашему бывшему соседу Тревильяну, который начал так же, как вы, а теперь, сидя в столице, коллекционирует письма соседей, привозимые их детьми. И смею надеяться, он не оставит вас своей заботой. Явитесь к нему и делайте всё, что он скажет».

После таких слов гражданин Вартанян-отец вручил сыну письмо, доверенность на автомобиль, крепко пожал руку и отсчитал двести рублей.

В тот же день юноша пустился в путь со всеми тремя отцовскими дарами.

Автомобиль вызывал улыбки у водителей машин, обгонявших его, то есть у всего водительского состава, оказавшегося в это время на шоссе. Но Вартанян только считал эти улыбки и крепче сжимал в руках баранку, чтобы не получилось такого казуса, когда рулевое колесо начинает катиться самостоятельно, как, впрочем, и другие агрегаты и гайки.

И вот так он добрался до города N, где и был остановлен прищуренной фарой какого-то мелкого автомобилишки.

Когда Вартанян вылез из багажника, заменявшего ему номер гостиницы с той разницей, что у номера в гостинице удобства были в коридоре, а у багажника на улице, он услышал какие-то посторонние звуки, напоминающие отдалённо слова, которыми обычно приветствуют друг друга водители, если их автомобили успели поцеловаться прежде, чем познакомились их хозяева.

— У тебя что, мигалка не работает? — кричал владелец «Жигулей», яростно крутя указательным пальцем возле виска.

— Я тебе сейчас так сделаю, что всю жизнь будешь мигать двумя руками! — ответствовал наш достопочтенный юноша.

Он вытащил из багажника монтировку, показал её жигулисту и положил на прежнее место.

Тому некогда было лезть в багажник, чтобы ответить на достойном случая уровне, поэтому он решил разить противника оружием сатиры, для чего начал подробно описывать стоявшим вокруг любителям происшествий конструкцию оранжевого автомобиля.

Благодарная публика не преминула воспользоваться случаем, чтобы бесплатно посмеяться, поэтому юноше пришлось снова открывать багажник и лезть туда за своим веским аргументом в образе монтировки. И он уже достал её и взял поудобнее, но тут инспектор ГАИ вдруг перестал скучать и подошёл к спорившим.

— Документы, — сказал он таким голосом, каким обычно завсегдатаи ресторанов заказывают свои любимые блюда.

Юноша подал инспектору права с талоном, полупрозрачным от многократного жевания его милицейскими компостерами. Незнакомец тоже подал какой-то красный документ, выглядевший внушительнее любых прав и даже намекавший инспектору на некоторые обязанности.

После того как инспектор просмотрел оба документа, незнакомец жестом предложил ему отойти в сторону и шепнул:

— Слушай, избавь меня от этого проходимца. Я обещаю найти способ сообщить твоему начальству о том, что ты лучший инспектор в районе.

Инспектор многозначительно посмотрел вдоль дороги, отдал незнакомцу его документ и предложил юноше прогуляться вместе с собой до поста ГАИ, находившегося неподалёку.

— Вы не имеете права меня задерживать! — вскричал Вартанян. — Я тороплюсь, у меня дела!

Тот, кто торопится, не спит в багажнике, когда машина едет, — спокойно ответил ему инспектор, не оставляя намерения отвести юношу в свою будку.

Это он виноват, растопырил фары на всю дорогу! — продолжал возмущаться Вартанян, продвигаясь, однако, вслед за инспектором к будке ГАИ. — Я еду в Москву, я найду там на вас управу! Я имею на руках письмо к самому Тревильяну, он вас из-под земли достанет!

Услышав эту фамилию, незнакомец вздрогнул и начал вспоминать: «Тревильян, Тревильян… Уж не тот ли самый Тревильян?! Если тот, то случайны ли это столкновение и вызванная им задержка? Уж не специально ли этот Тревильян подсунул с виду безобидного юнца со своим броневиком, чтобы сорвать мои планы?»

И тут он увидел лежащий на обочине почтовый конверт и механически поднял его, продолжая раздумывать. Конверт оказался незапечатанным. Незнакомец достал оттуда сложенный вчетверо листок, весь исписанный красивыми, но, увы, незнакомыми буквами, и не было кнопки вызова, чтобы нажать её и сказать вошедшему дежурному: «Переводчика ко мне!»

«Но что бы ни было написано в этом письме, — думал он, — его надо изъять и впредь быть аккуратнее. Только бы этот проходимец не увидел Милку! Если она догадается, что искать меня надо здесь, не дождавшись в условленном месте, это может сорвать операцию».

В это время на дороге появился интуристский автобус, шедший с невероятной скоростью, на что инспектор ГАИ с присущим ему мастерством не обратил внимания.

А когда Вартанян наконец освободился от инспектора и направился к своей машине, он увидел, что незнакомец беседует с пассажиром автобуса. Подойдя ближе, юноша разглядел, что этим пассажиром была молодая и очень красивая женщина, в прошлом блондинка, если судить по тому, что чудом осталось после короткой стрижки.

— Итак, товарищ командир, я немедленно возвращаюсь обратно и жду ваших распоряжений. Прекрасно. А где мне искать вас?

— Я возвращаюсь в Москву.

— Не получив возмещения за ремонт с этого мальчишки?

Незнакомец не успел ответить, как Вартанян, подошедший совсем близко, вдруг крикнул:

— Это ещё неизвестно, кто с кого получит!

Собеседники что-то быстро шепнули друг другу, после чего автобус резко рванулся с места, а незнакомец лихо вскочил за руль своей машины, начал нервно газовать и долго ещё ехал задним ходом, чтобы видеть, что собирается делать Вартанян. Но юноша растерялся и привычно сделал вид, что эта история его уже не занимает.

Зато забеспокоился инспектор. Он выскочил из своей будки и побежал за машиной незнакомца, крича:

— Стой! Стой! Фамилию запиши! Мою фамилию!

Незнакомец высунулся в окно и крикнул:

— Зачем записывать?

— Как зачем? А благодарность у начальства?

— Пришли заказным письмом!

Инспектор успокоился, но только на миг. Потом он опять побежал и начал кричать:

— А куда и кому? Адрес! Адрес!

Издалека до него донеслось:

— Начальству своему пришли!

Когда инспектор, возвращаясь в свою будку, проходил мимо Вартаняна, тот слышал, как он бубнил вполголоса:

— Начальству… Начальство меня и так знает… Ну попадись мне ещё…

Вартанян не стал больше испытывать судьбу в пределах города N, сел в свой автомобиль, поехал дальше и был в Москве на другой день ещё до закрытия профилирующих магазинов, что его очень устраивало.

Глава 2

Кабинет гражданина Тревильяна

«Есть три категории серьёзных людей: музыканты, когда они репетируют, спортсмены, когда они рассказывают о своих успехах, и люди, толпящиеся возле магазинов. Эти последние серьёзны всегда и везде — будь то около продуктовой палатки или около комиссионного магазина. Только возле палатки народ стоит потвёрже, а возле комиссионного одет получше». Так в своё время говаривал Вартаняну его отец, и опыт, вовремя переданный потомству, не пропал даром: юноша довольно быстро нашёл нужный ему магазин, конечно же комиссионный, где заместителем директора по внешней торговле служил пресловутый и легендарный Тревильян.

Гражданин Тревильян, фактически первый замдиректора магазина, человек с высшим образованием, правда незаконченным два раза, начал свой путь действительно как Вартанян. Он тоже приехал в Москву, имея лишь запас энергии, наглости и энтузиазма, необходимого для того, чтобы обратить его в более ощутимые материальные ценности. Но для этого в то время необходимо было образование, а в институты тогда после седьмого класса не принимали, несмотря ни на какие справки и аттестаты зрелости.

Через год акклиматизации в новых для него природных условиях Тревильян поступил учиться в институт физкультуры. Любимыми его предметами стали гимнастический конь и фехтование, но любовь оставалась безответной в течение двух семестров, после чего он сломал ногу импортному коню. Это было сочтено за акт мести неодушевлённому существу, за что Тревильяну предложили поискать себя в другом месте. Но не место ищет человека, а человек место, твёрдо знал он, ученик высшего класса жизненной школы, и вскоре перевёлся с повышением на один семестр в какой-то институт, находящийся по соседству. Там он и познакомился с молодым человеком по фамилии Король. Король в то время учился исключительно тому, как полностью оправдать свою фамилию. Для этого, как ему казалось, необходимо было производить впечатление делового и солидного человека. Впечатление о солидности он быстро наловчился создавать автомобилем, который купил ему на последние тысячи рублей его отец. С деловитостью было хуже, так как никаким делом он не занимался, то есть попросту бездельничал.

И тут как раз появился Тревильян и оказал Королю первую и весьма чувствительную услугу — открыл секрет, как можно быть деловым, ничего при этом не делая или, на худой конец, занимаясь неизвестно чем. Наука оказалась несложной. Надо было просто всегда делать не то, что от тебя требуется в данный момент, и всегда говорить не о том, что беспокоит окружающих. А если ещё изображать соответствующую серьёзность, многие сразу начинают задумываться: мол, что это мы тут всякой чепухой занимаемся, оказывается, не наши мелкие дела, а вон то главное, о чём этот серьёзный человек переживает. Надо было, находясь на студенческой вечеринке, не веселиться, не смеяться со всеми вместе и уж тем более не петь, а сидеть, постоянно глядя на часы, поминутно срываясь с места якобы позвонить по делам, начинать уходить и прощаться ещё до того, как все сядут за стол, и с трудом поддаваться на уговоры остаться. Тогда все понимают, какая для них честь, если Король и Тревильян сидят вот так запросто за одним столом со всеми, и сердце каждого из присутствующих наполняется благоговением перед самим собой, потому что не со всякими эти деловые люди позволят себе беззаботно веселиться.

Кроме того, давно известно, что в театре любого короля играют окружающие, — этими окружающими и был для Короля Тревильян. Он превозносил его, рассказывал при нём истории о его находчивости и успехах, а Королю оставалось только небрежно улыбаться и принимать почести. Особенно большое впечатление это производило на девушек, и новоявленные друзья пунктуально пользовались своими успехами, не забывая и не обижая никого.

Но нельзя сказать, что их деловитость и солидность производили такое же впечатление на преподавателей и на деканат. И здесь Тревильян оказывал Королю услуги каждый семестр. Когда их начинали выгонять из института, что в те времена случалось нередко, Тревильян надевал на себя что похуже, долго ходил возле деканата, как бы робея войти, потом входил и с акцентом, за которым не слышно было языка, но слышны были всхлипывания, рассказывал о бедном горном селе и об оставшейся бабушке.

Потом входил Король. Он говорил, как трудно помогать Тревильяну учиться, если тот не понимает по-русски ни слова, и ещё про то, что из-за этого самопожертвования он сам попал в число неуспевающих. У декана при их появлении выступали на глазах слёзы, и он всё прощал.

Но однажды не простил, потому что увидел Тревильяна где-то на улице с девушкой и услышал, как тот довольно бойко говорил с ней на чистом русском языке, вставляя в свою речь неологизмы и жаргонные слова.

Друзей выгнали с третьего курса. Но эти годы не прошли даром: во-первых, оба получали стипендию, а во-вторых, они приобрели некоторую известность в определённых кругах.

Таких кругов было два. Один круг ценил их за способность достать модные в то время туфли на толстой подошве по цене, пропорциональной этой толщине, и всякое другое дефицитное барахло. Другой круг постоянно норовил выяснить, где можно достать такую обувь, то есть всё время вмешивался не в своё дело.

Каждый круг имел свою армию, в том числе и своих гвардейцев. Тревильян ещё со второго курса прочно возглавлял гвардию Короля. Занятие было не из лёгких, потому что противоборствующую гвардию возглавлял сам капитан Ришельенко, зверь-человек, видевший спекулянтов на два метра под асфальтом. Правда, когда ему присвоили звание майора, работать с ним, то есть против него, стало легче, хотя и далеко не так, как хотелось бы. Он по-прежнему не принимал никаких подарков, включая наличные, и громко топал ногами, наводя ужас на гвардию Короля, а заодно и на свою. Он постоянно плёл интриги и, по слухам, даже в отпуске интересовался, почему летом вход на пляж дороже, чем зимой, если химический состав морской воды один и тот же.

Когда друзей выгнали из вуза, майор Ришельенко, к их удивлению, не испытал радости, а, как им рассказали свои люди, только горестно покачал головой, после чего тем не менее стал наблюдать за ними ещё пристальнее.

А они продолжали повышать свою квалификацию. Король занялся добычей справок об их непригодности к службе в армии, Тревильяну пришлось жениться по расчёту. Для этого Король нашёл ему подходящую невесту в лице наследницы бывшего замдиректора треста ресторанов. Но расчёт оказался безналичным: Тревильян хоть и женился, но наличных у него не прибавилось, папаша и сам оказался жуком и мигом раскусил друзей. Правда, московскую прописку Тревильян получил, а тут ещё и Король добыл эти несчастные справки. Друзья облегчённо вздохнули и занялись делами посолиднее. Это совсем уж не понравилось майору Ришельенко, из-за чего ребятам пришлось совершить над собой волевое усилие и поехать на два года на курсы повышения квалификации в отдалённые сибирские районы. Там они заметно поумнели благодаря достойному окружению в виде собратьев по несчастью и колючей проволоки. Возвращение в столицу нашей Родины было радостным в основном для них двоих. Никто друзей не ждал, но удача не покидала их ввиду своей известной слепоты.

Через год после их возвращения аналогичную поездку вынуждено было совершить руководство одного из комиссионных магазинов. К тому времени друзья уже имели какие-то дипломы об окончании каких-то торговых курсов и необходимые знакомства в необходимых кругах. Король стал директором магазина, Тревильян сначала старшим продавцом, а потом заместителем директора. Работали безупречно, майор Ришельенко, как им казалось, был в отчаянии. Через несколько лет их магазин слили с другим, и новый стал одним из крупнейших магазинов. Король сделался наконец королём, а Тревильян его первым замом. Он набрал новую гвардию, и она постоянно толпилась возле магазина и внутри его, образуя ту самую категорию серьёзных людей, о которой говорил Вартаняну отец.

Так было в тот день, когда Вартанян-младший остановил свой автомобиль возле магазина среди стоявших уже там «жигулей», «волг» и даже «мерседесов». Не с дипломатическими номерами.

Когда он вышел из машины и огляделся, круг собравшихся показался его провинциальному глазу необычайно внушительным. По всей ширине тротуара стояли или медленно прохаживались юноши и девушки от восемнадцати до сорока восьми лет, одетые строго по форме в джинсовые костюмы. Некоторые сидели на трубчатом ограждении, отделявшем тротуар от проезжей части, некоторые вдруг срывались с места и устремлялись в магазин, а навстречу им выходили такие же, как они, скучающие люди. Иногда они переговаривались попарно или малыми группами, причём их слова хоть и состояли из знакомых звуков, но дальнейшего сходства с русским языком не обнаруживали.

Внимательный глаз Вартаняна сразу отметил своеобразную деталь, присущую обитателям этого участка тротуара: всё, что было на них снаружи, было иностранное; всё, что вынималось из карманов и либо вставлялось в рот и прикуривалось, либо жевалось, тоже было иностранное.

Робкая струйка пешеходов, сбивчиво протекавшая сквозь этот строй, казалась группой пингвинов, случайно сбежавших из зоопарка и мечтавших теперь поскорее попасть обратно.

Но была в кажущемся безделье толпы такая острая целеустремлённость, такой высокий внутренний накал, что на этом куске тротуара милиционеры вырастали как грибы, даже не стесняясь своей формы отечественного пошива. Но это были люди разных цивилизаций. Они не говорили друг с другом, и если у милиционеров взгляды были устремлены каждый раз на какого-либо здешнего завсегдатая, то хозяева тротуара смотрели сквозь милиционеров как флюорографические аппараты.

Вартаняну, как новичку, было невдомёк, что это и есть основная форма общения гвардейцев Тревильяна с гвардейцами товарища Ришельенко, которая в сочетании с индивидуальной работой самого майора создавала устойчивое равновесие: если сколько-то гвардейцев Тревильяна куда-то убывало, примерно столько же их откуда-то и прибывало.

Не успел Вартанян захлопнуть дверцу своего лимузина, как на него уже обратили внимание: подошёл какой-то волосатый акселерат и начал медленно ходить вокруг автомобиля.

— Продаёшь? — спросил он на третьем круге.

— Продаю, — простодушно ответил Вартанян.

— Эй, Петя! — крикнул акселерат одному из таких же, сидевшему на ограждении. — Сбегай за пионерами, скажи, что металлолом привезли.

Человек пять-шесть, слышавших эту незатейливую шутку, неторопливо и старательно засмеялись.

У Вартаняна сверкнули глаза, он сжал кулаки и направился к шутнику. Но тот вовремя убрался к своим и сказал уже оттуда:

— Ну-ну, тише, мальчик, не то я тебя дяденьке милиционеру отдам. Вон, видишь, он совсем без тебя соскучился.

Акселераты засмеялись во второй раз.

Милиционер направился к ним, но они тут же достали из карманов и спортивных сумок газеты, напоминавшие своим видом туалетную бумагу, и начали делать вид, что читают.

— Шли бы на бульвар читать, — сказал милиционер, — чем здесь прохожих задирать.

— На бульваре теперь меньше подают, — ответил тот же шутник, не отрываясь от газеты.

Остальным и эта шутка показалась смешной, но милиционера, видно, побаивались.

Вартанян лихо перешагнул через ограждение и решительной походкой вошёл в магазин.

В магазине было довольно пустынно, у прилавков прохаживались редкие покупатели. За прилавками стояли интеллигентные, медлительные мальчики и не менее интеллигентного вида девочки. Они ощупывали раздевающими взглядами каждого входящего, независимо от возраста и пола, и тут же возвращались к своим делам, если покупатель не заслуживал внимания.

Если же он этого заслуживал, то они тоже возвращались к тем же делам, не удостаивая вошедших своим вниманием, но уже в их позах чувствовалось ожидание, когда покупатель подойдёт сам.

Дела у мальчиков и девочек были нехитрые. Одни копались в аппаратуре, якобы ища неисправность, другие перекладывали одежду или переписывали какие-то бумажки, третьи беседовали со знакомыми, мало чем отличаясь в этом случае от стоявших на улице. Всё было окутано какой-то деловитой таинственностью, чувствовалось, что любой посетитель мешает нормальной работе.

У Вартаняна невольно сложилось впечатление, что этот магазин работал бы куда лучше, если бы его входные двери закрыть на замок и никогда не открывать, а всех, кто торчит на тротуаре, запустить сюда через чёрный ход.

Он подошёл к одному из продавцов и спросил, где может видеть Тревильяна. Продавец долго изучал его, а потом кивнул в сторону входа в служебное помещение. Вартанян направился туда, но, когда уже пересёк весь магазин и открыл дверь, продавец, стоявший ближе всех, лениво заметил:

— Только его сейчас нет.

Вартанян остановился и спросил:

— А где он?

— Ещё рано, — ответил продавец.

Вартанян посмотрел на часы. Было полпервого пополудни. Он решил подождать, причём здесь, а не среди толпы на улице.

Пока было время, Вартанян решил приготовить письмо и хотел уже вынуть его из кармана, но оказалось, что его там нет. Он с нарастающим беспокойством ощупал остальные карманы, в лёгкой панике побежал к машине, обшарил её всю и понял, что письмо потерял. Он вспомнил даже, где оно лежало — вместе с документами.

«Значит, если я его выронил, — думал Вартанян, — то там, в N, около машины. А значит, когда я садился в машину, то обязательно увидел бы этот конверт. А пока я ходил с инспектором в будку, незнакомец оставался один возле машины. Значит, он. Но зачем? Какой ему толк от этого письма? Загадка. Лучше всего, конечно, отыскать его и спросить: он ведь сказал, что едет в Москву».

Но где его найдёшь, этого пронырливого типа, который даже инспектора объегорил! Занятый такими мыслями, Вартанян вернулся в магазин.

— Вам, как я понял, гражданин Тревильян нужен? — услышал он наигранно услужливый голос того же продавца.

— Нужен! — воскликнул Вартанян. — Где он?

— Он на месте, — смиренно ответил продавец.

Когда Вартанян подошёл к двери с надписью «Замдиректора», она вдруг резко открылась, оттуда быстро выглянул толстый, хорошо одетый человек, мягко выражаясь, небольшого роста и громко сказал:

— Атасова, Порточенко и Арамича — ко мне!

После чего дверь закрылась. Вартаняна он, похоже, не заметил. Тогда Вартанян сам толкнул дверь, приоткрыл её и затем уже постучал.

— Войдите! — раздался голос Тревильяна. — Что вы хотите мне сказать?

Глава 3

Аудиенция

Было заметно, что Тревильян пребывает существенно не в духе. Тем не менее он терпеливо слушал в течение пяти минут витиеватые речевые хитросплетения Вартаняна, сложенные, как из кирпичей, из простых с виду выражений типа «видите ли», «я в общем-то», «как бы это объяснить», «так получилось», «э-э-э».

— Я вас понял, — объявил вдруг Вартаняну Тревильян, когда тот совсем запутался.

Вартанян замолчал и стал ждать, когда его выставят из кабинета, чтобы вернуться домой с чистой совестью и чтобы рассказ отцу имел правдоподобную концовку. Но этого не произошло. То ли внешность его напомнила Тревильяну собственную юность, то ли он сумел разглядеть в Вартаняне всю недюжинность его натуры, что, конечно, юноша предположил более охотно.

А Тревильян продолжил:

— Скажите мне прежде всего, кто вы?

— Вартанян, — ответил юноша.

— Стоп, стоп. Так уж не сын ли ты того самого Вартаняна, который одно время был соседом двоюродного брата моего отца?

— Сын, — сказал Вартанян и даже немного смутился.

— Вот ты какой стал! — обрадовался Тревильян, хотя Вартанян точно знал, что Тревильян его до этого ни разу не видел. — Да, летит время. А ведь мы с твоим отцом дружили. Бывало, так дружили…

И Тревильян задумался, предавшись на минутку приятным воспоминаниям о родных местах.

— Ну ладно, парень. Ты извини, но придётся тебе подождать чуть-чуть. Сам понимаешь, работа. Да нет, ты здесь посиди, — остановил Тревильян юношу, когда тот двинулся к выходу. Затем подошёл к окну, приоткрыл его и сказал: — Атасов! Порточенко! Арамич!

На этот зов поспешили явиться двое с тротуара. Одного из них Вартанян успел запомнить во время дискуссии возле своей машины — массивный, высокого роста парень. Другого Вартанян видел впервые — стройный молодой человек с тонкими чертами лица. Они вошли и неподвижно встали перед столом Тревильяна. А тот сел в своё кресло и начал что-то быстро писать.

Продержав их минут десять, Тревильян наконец откинулся на спинку кресла и спросил:

— Где Атасов, сколько можно его ждать?

— Атасов болен, — грустно ответил один из пошедших.

— Жалко Атасова, — дрожащим голосом подхватил другой.

— Что с ним? — спросил Тревильян привычным тоном, из которого стало ясно, что Атасов болеет минимум два раза в день.

— У него эта… — наморщил лоб тот, который был выше ростом.

— Да-да, она самая. Двусторонняя дикотосомия срединных сосудов на почве ишемического катара плеврального анабиоза, — подхватил стройный.

Чувствовалось, что Тревильян уважает людей, способных пересказать медицинскую энциклопедию если не наизусть, то хотя бы своими словами. Поэтому он сказал только:

— О! Надеюсь, лицо не повреждено?

— В том числе, — ответил стройный.

— А знаете, уважаемые, что мне сказал Король?

— Нет, — выпалили оба поспешно, да так, что тут же выдали себя.

— Так что вы можете сказать по этому поводу?

— Это всё он, Атасов, — начал канючить тот, что был выше ростом.

— Ладно, ладно, Порточенко. Вы всегда ни при чём, если за это не платят. Говорите вы, Арамич, вам легче даются причастные обороты.

— Дело было так. Атасов заскучал. И уж так заскучал, так заскучал, что стало скучно мне, а потом даже Порточенко. И вот заскучали мы, так заскучали…

— Давайте ближе к делу, Арамич, — перебил его Тревильян, — это я слышал в прошлый раз.

— Нет, в этот раз мы ещё больше заскучали. Так вот, Атасов говорит: «А не пойти ли нам повеселиться?» Но вы же знаете, мы не можем веселиться где-нибудь в подъезде или на сквере, даже если погода приличная. Решили пойти в кафе. А денег — в самый обрез.

— У вас — в обрез? — значительно спросил Тревильян.

— Наличных — в обрез. Так, извините, получилось. Атасов и говорит: «Ничего страшного, толкнём что-нибудь по-скорому. Прямо в кафе толкнём». Потому он и пошёл в магазин, взял несколько паркеровских наборов, и мы поехали.

— Как то есть взял? — возмутился Тревильян. — Вы говорите об этом так, словно магазин принадлежит лично вам, а не Королю и государству. И словно вы уже не раз всё это проделывали!

Арамич понял, что сказал лишнее. Но было видно, как быстро он собрался с мыслями.

— Нет, это в первый раз, клянусь честью маминой подруги. И потом, мы ведь заплатили номинал с верхом, поскольку нас интересовала разница.

— Ну, давайте дальше, — нетерпеливо перебил его Тревильян.

— Ну, дальше сперва всё шло как по писаному. Пришли в ресторан…

— Вы же ехали в кафе, — снова перебил Тревильян.

— Мы передумали по дороге. Так вот, пришли в ресторан. Атасов знал, куда ехать.

— Опять, конечно, в «Звёздный»? — язвительно уточнил Тревильян.

— Ну да, в «Звёздный», куда же ещё? Атасов сразу нашёл там каких-то командированных…

— Что значит «каких-то»?

— То есть не каких-то, конечно, а каких надо. Один, как сейчас помню, был командирован на Центральный рынок, другой — на Тишинский, а вот третий…

— Что третий?

— С третьим как раз и вышла накладка. Он с виду уже косым был, но, когда мы подсунули ему вместо паркеровского набора наш малаховский, он вдруг протрезвел и начал базарить. Атасов ему несколько раз пытался объяснить, что он не прав, но мужик оказался здоровый и тоже начал что-то объяснять Атасову, пока не подоспела милиция.

— Ну вот, уже опять милиция, — недовольно вырвалось у Тревильяна.

— Да, — продолжал Арамич, а Порточенко стоял рядом и только кивал головой. — Но такие несговорчивые оказались фрайера, что потащили нас в участок. А у Ата-сова ещё два набора было. Ну и привязались, хоть стреляйся: откуда да зачем. Мы им говорим: «Так ведь нас трое», — ну и всякая такая штука. Короче, составлять протокол начали. А тут ещё чек из комиссионки. Стали Ришельенко звонить, а тот — Королю. Дальше дело ясное. Погуляли, короче.

Тревильян вскочил и забегал по кабинету. История эта возмутила его, и Вартаняну было понятно это возмущение. Но когда Тревильян заговорил, Вартанян понял, что возмущён он не тем, чем, по мнению юноши, следовало бы.

— Король сказал почти то же самое, — начал Тревильян, причём было хорошо заметно, что он с трудом сдерживает себя. — Но я не понимаю, — вдруг закричал он, — мы с вами где находимся? Мы что, в школьном кружке «Умелые руки» или, может быть, и вовсе в добровольной народной дружине? Нас волокут в участок, нас обыскивают с протоколом, а мы стоим, подняв лапки? Мало того что мы не можем толкнуть какой-то жалкий фарц, так мы ещё не можем вовремя смыться! Сколько раз говорил не пить, когда работаете, и не работать, когда пьёте! И чек, чек из магазина! Вы бы ещё адреса с собой носили и расписки! Нет, я точно пишу заявление об уходе и устраиваюсь работать инженером. И вам советую. Таким недоумкам, как вы, можно работать только с ЭВМ, но никак не с милицией. И опять этот ресторан, где вас знают как облупленных!

И тут не сдержался Порточенко. Он долго размахивал руками, а затем сказал:

— А что мы? Мы ничего. Всё было бы путём, если бы не этот хмырь. А ведь эти его даже не того. Он так и остался, а нас — тю-тю. Атасов правильно сказал. Он на них работает. Лицо утюгом и колотухи, как у Числа[1]. Мы его за командированного приняли, но ошиблись, видно.

— Ошиблись… — проворчал Тревильян уже более миролюбиво. — А может, он уже следил за вами?

— Может, и следил, — даже как бы обрадовался Порточенко. — Так ведь и наверняка следил. Иначе чего бы он там сидел трезвый?

И он посмотрел на Арамича. Но Арамич смотрел в сторону двери, которая открылась, впуская в кабинет красивого кудрявого мужчину лет тридцати, одетого, как и все присутствующие, в джинсовый костюм фирмы «Lee». От двух товарищей этого человека отличали изменения формы и цветовые оттенки лица, которые сразу привлекли внимание Тревильяна.

— А, Атасов явился! — не проговорил, а скорее пролаял он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. — Что это у вас на лице, Атасов, что ещё за новая история?

— Да всё та же история, — сказал Атасов и мрачно взглянул на Арамича и Порточенко, отчего те съёжились и начали смотреть в разные стороны, приняв независимый вид.

— Как та же история? — возмутился Тревильян. — Так вы, выходит, ещё и драку там затеяли?

— Это всё он! — поспешно сказал Порточенко.

— Мы не хотели, — подтвердил Арамич.

— Да, как всегда, я, а они ни при чём. Они там пытались бросить меня и смыться, — обиженно сказал Атасов.

— Это правда? — спросил Тревильян.

Арамич и Порточенко молчали, глядя один в окно, другой в потолок.

Всем в кабинете стало ясно, что правда.

— Позор! — снова возмутился Тревильян. — Как же мы будем оправдываться перед Королем?

— Давайте скажем вот что, — вдруг заговорил Арамич. — Давайте скажем, что в милицию нас забрали за драку, а драка началась из-за того, что этот хмырь обозвал его, Короля, жуликом. А про паркеровские наборы — ни слова.

— Точно, — оживился Порточенко. — Получится, что Атасов вступился за честное имя Короля и пострадал за него.

Атасов стоял в стороне и молча наблюдал, как его друзья стараются загладить свою вину перед ним, а заодно и выпутаться из этой истории.

— Глупее трудно придумать, — задумчиво сказал Тревильян, — в такую ахинею Король вряд ли поверит. Вас спасёт только то, что вы действительно вступились за его доброе имя. Атасов, помиритесь с этими прощелыгами и постарайтесь некоторое время держаться как человек, совершивший благородный поступок.

— А он всегда так держится, — радостно сообщил Порточенко.

— Хватит, Порточенко, — прервал его Тревильян. — Вы все свободны.

Друзья ушли, хотя Атасов продолжал коситься на остальных двоих. Когда за ними закрылась дверь, Тревильян обратил свой взор к Вартаняну.

— Извини, дорогой, дело оказалось продолжительнее, чем я предполагал. На чём мы остановились?

— Как вы дружили с моим отцом.

— Ах да! Мы ведь с ним так, бывало, дружили, так дружили, бывало. А как он сейчас? Чем занимается?

— Работает, меня вот сюда снарядил.

— Это хорошо. Цветы? Фрукты?

Вартанян не понял и даже начал оглядываться.

— Я спрашиваю, что ты привёз? — заметил его недоумение Тревильян. — В столицу лучше приезжать не пустым, чтобы было с чем уезжать. Ты понимаешь меня?

— Я вёз только письмо от моего отца вам.

— И где же оно?

— Я его потерял. Вернее, его у меня украли. По дороге.

И Вартанян подробно рассказал Тревильяну о приключении в городе N.

— Странная история, — задумчиво произнёс Тревильян. — И ты говоришь, что несколько раз упоминал при этом человеке моё имя?

— Да, — смутился юноша. — Мне, наверное, не следовало это делать?

— Кто знает, что следовало, а что не следовало. Не сделай ты этого, может, и не навёл бы твой рассказ меня на некоторые раздумья.

— Если я когда-нибудь встречу его, я припомню ему эту историю, — запальчиво сказал Вартанян.

— Я не советую тебе делать опрометчивые поступки. Скажи лучше, он был один или с женщиной?

— Он был один, но потом к нему подъехал автобус, в котором сидела его знакомая. Они обменялись несколькими фразами и разъехались.

— Ты не помнишь ничего из их разговора? Или, может быть, осталось какое-либо впечатление о том, что они говорили?

— Мне показалось, что автобус был из Одессы. А человек сказал этой женщине, чтобы она возвращалась, а он поедет в Москву.

— Надо же, — сказал Тревильян, — вот так история. В Одессу, значит.

— Но всё-таки, если я его встречу, я спрошу его, зачем ему понадобилось моё письмо, — упрямо повторил Вартанян.

— Если вы встретитесь, дорогой мой, боюсь, что спрашивать тебя будет он, — ответил Тревильян и вдруг замолчал.

Ему вдруг показался подозрительным этот молодой человек без рекомендательного письма. «Действительно, — подумал он, — а почему я должен доверять этому мальчишке? Разве трудно майору Ришельенко под видом сына старого друга подослать ко мне, Тревильяну, своего сотрудника из молодых, да ранних, с тем чтобы иметь постоянную и надёжную информацию вместо обрывочной и достающейся к тому же ценой немалых трудностей?» Зная о непреодолимом желании майора схватить его с Королём за руку в тот момент, когда эта рука не успела ещё передать в другие руки вещественные улики, Тревильян был обязан осторожно относиться к новым знакомствам и связям. И поэтому он решил испытать юношу.

— Ну а чем же ты думаешь заняться здесь, не имея при себе ничего, кроме письма? Не идти же с письмом на рынок, если бы даже его у тебя не украли?

— Я собирался поступать в институт и учиться там.

— В какой институт?

— В технический. У меня инженерские способности.

— Зачем тебе это надо?

— Чтобы стать инженером, — ответил Вартанян, недоумевая от такого наивного вопроса.

«Да, Ришельенко выдумал бы что-нибудь поумнее, — решил Тревильян, чувствуя, что его подозрения рассеиваются. — В наше время идти в технический вуз — это только такие мальчишки могут придумать».

— А зачем тогда твой отец прислал тебя ко мне?

— Он сказал, что Тревильян всё может.

— Ну, это он меня переоценил, — сказал Тревильян, оставшись, впрочем, довольным такой характеристикой. — Здесь и мочь нечего. Идёшь и поступаешь, если, конечно, сдашь экзамены. Теперь в технический вуз конкурс меньше одного человека на место. То есть когда будешь идти мимо, смотри, чтобы не затащили насильно.

— Это почему же так? — расстроился Вартанян. — Отец говорил, что инженеры всему голова.

— Голова-то голова, только развелось их, инженеров, видимо-невидимо. Инженеров много — специалистов мало. А так куда ни ступи — кругом инженеры. И в торговле, и в общественном питании, а особенно в творческой интеллигенции. Все в писатели норовят. Или в торговлю. Вон и эти трое, которых ты видел, тоже хотели инженерами быть. Арамич и Порточенко по три года хотели, а Атасов даже был года два.

— А чего же они ушли?

— Вовремя сообразили, что там и без них народу хватает. Живут теперь как люди. У инженеров ведь зарплата большая, а денег мало. А у этих зарплаты, считай, совсем нет, а деньги водятся. Машины у всех, одеты по-человечески. Специальность надо выбирать такую, которая ближе к людям расположена, к народу, к его потребностям и запросам. А кто от народа отдаляется, тот сам себе потом не рад. А инженер — он от людей далёк, он к механизмам ближе. Ну будешь ты инженером, сделаешь какой-нибудь прокатный стан. А людям клади деньги на бочку, а стан твой и задаром никому не нужен. Не веришь — выйди спроси перед магазином, кому прокатный стан нужен. На тебя как на сумасшедшего посмотрят.

— Но кому-то нужно ведь и прокатный стан делать? — робко спросил Вартанян.

— Кому-то нужно, — веско ответил Тревильян.

— Ну и что же мне делать? — спросил Вартанян с той растерянностью, которую Тревильян и ожидал в нём обнаружить после своих слов,

— Ты вот что, — сказал он отечески заботливым тоном, — ты пока присмотрись, обдумай всё. Захочешь в институт поступать, дам тебе записку к репетитору, он с тобой позанимается, глядишь, и поступишь* Не захочешь — что-нибудь другое подыщем. Я тебя поручу троим молодцам. Понравились они тебе?

Юноша кивнул.

— Ну вот и хорошо, — продолжал Тревильян. — До вступительных экзаменов ещё полтора месяца. Л репетитора этого разрывают. Многие к нему попасть мечтают, да не всем удаётся. А передумаешь — что-нибудь подберём. Согласен?

— Согласен, — ответил Вартанян.

— Ну вот и чудесно. Ты где устроился?

Тревильян сел к столу и стал писать записку.

— Нигде пока. Я прямо сюда поехал.

— Ты что, на машине?

— Да, — ответил Вартанян с некоторой даже гордостью.

— Так это, значит, твой оранжевый драндулет?

— Мой, — смутился юноша от такого отзыва о своей машине. — Как вы догадались?

— По номеру, дорогой, по номеру. Номер не столичный, нельзя иметь такую приметную машину, как твоя, тем более с приметным номером. Значит, сделаешь так. — Тревильян направился к окну, у которого стоял Вартанян. — Машину продашь, ребята помогут. Думаю, что с деньгами у тебя не густо, так что пригодятся. С деньгами вообще поаккуратнее, они тебе меньше помешают, если будут лежать в кармане, чем если их не будет. А комнату снимешь у Бонасеевой — продавщица наша. Муж у неё постоянно в командировках. — И Тревильян хитро подмигнул юноше, чем окончательно вогнал его в краску. — А вот письмо к репетитору, адрес там написан. Вход со двора, четыре длинных звонка и два коротких, на счёт десять, потом постучать кулаком.

Тревильян протянул письмо, но тут Вартанян, увидев кого-то в окно, закричал и кинулся к двери:

— Вот он! Теперь не уйдёт!

— Кто? — спросил вдогонку Тревильян.

— Этот, который письмо утащил! — уже из торгового зала крикнул Вартанян.

И он бы, вероятно, догнал незнакомца, но на беду или удачу в магазине скопилась очередь: это в свой обеденный перерыв хлынул из соседнего НИИ поток покупателей.

Вартанян, смешавшись с очередью в обувной отдел, кричал:

— Пропустите!

А в ответ слышал только:

— Вы здесь не стояли!

Пропускать его никто не хотел, и, пока он выбирался из магазина, незнакомца и след простыл.

Побегав взад-вперёд по улице, Вартанян вынужден был вернуться к магазину, где продолжала бурлить джинсовая толпа.

Глава 4

Системы Атасова, костюмы Порточенко и книги Арамича

Прежде чем продолжать повествование, надо сказать, что всё это происходило в то золотое время, когда джинсы стоили сто рублей, литпамятники не превышали шести рублей за книгу, а магнитофон «Весна» считался лучшим отечественным кассетником.

Вернувшись к дверям магазина, Вартанян красивым, как ему казалось, жестом вытолкнул из пачки сигарету «ВТ» и не менее красивым, как ему казалось, жестом поднёс к ней горящую с неимоверной копотью зажигалку «Лаки страйк».

Не успел он красиво выпустить изо рта первое кольцо дыма, как услышал слова, обращённые явно к нему:

— «Ронсон» не нужен?

Вартанян не спешил с ответом, во-первых, потому, что он не знал, что такое «Ронсон», а во-вторых, потому, что не в его правилах было отвечать сразу, когда не знаешь, о чём спрашивают. Поэтому он для начала выпустил дым в лицо собеседнику, полагая, что одного этого будет достаточно, чтобы сбить цену. Кроме того, совершая этот нахальный поступок, он пытался понять, что ему предлагают. Решив, что скорее всего речь идёт о часах, Вартанян на всякий случай спросил:

— Сколько камней?

Как видите, Вартанян, несмотря на то что являлся жителем южного города, где простофили встречаются редко, был юношей всё-таки мало искушённым в житейских делах.

Фарцовщик[2] тут же оценил наивность Вартаняна и сказал:

— Не знаю, сколько камней в моём «Ронсоне», но тебе явно двух камней не хватает. Одного сверху, другого снизу.

Вартанян, в котором ни на секунду не переставала кипеть горячая южная кровь, нагнулся и стал что-то искать на тротуаре.

— Эй, парень, — удивился фарцовщик, — потерял что-нибудь?

— Кет, — ответил снизу Вартанян, — хочу найти третий камень. Тут где-то лежит, по тебе скучает.

Неизвестно, как бы дальше развернулись события и смогли бы авторы впоследствии вернуть Вартаняна в прокрустово ложе намеченного сюжета, если бы над юношей не раздался знакомый голос:

— Зюзя, исчезни.

Вартанян поднял голову и увидел исчезающего Зюзю. Его место занял уже известный Вартаняну Атасов.

— Уважаемый, — сказал Атасов, — «Ронсон» — это зажигалка, и камень у неё один, потому что у такого охламона, как Зюзя, электроники отродясь не бывало. Вам же не следует в незнакомом городе возникать по каждому пустяку. Зюзя здесь не один.

— Я сам знаю, что мне следует, а что нет! — вскипел Вартанян.

— Извините, — продолжал Атасов, — если я вмешиваюсь не в своё дело. Я обращаюсь к вам только потому, что видел вас в кабинете Тревильяна, иначе быть бы вам сейчас битым, и не одним Зюзей.

— Это мы ещё посмотрели бы, — продолжал упорствовать Вартанян.

— Вы бы лучше посмотрели, на кого вы похожи. Думаю, за последние пять лет в кабинете Тревильяна не было клиента в джинсах с наклейкой «Мустанг», а также полагаю, что вряд ли за последний год кто-либо входил туда в неприталенной рубашке, да ещё без планки.

— Какой ещё планки? — насторожился Вартанян, но понял, что своим вопросом выдаёт собственную некомпетентность, и тут же перестроился: — И, между прочим, Тревильяну я не клиент, у нас с ним другие отношения.

Атасов усмехнулся:

— Ну что ж, тем более я не жалею, что сделал для вас, а мог бы сделать ещё больше, если бы у вас на это имелось желание и то, чем это желание можно подкрепить.

— Бабки[3] у меня есть, — сказал Вартанян.

— А у нас есть то, в чём вы не будете выглядеть этаким пугалом. «Wrangler» подойдёт?

— Сколько?

— С вас как с человека, близкого Тревильяну, стольник[4].

— Девяносто, — на всякий случай ответил Вартанян.

— Тогда сто десять, — сказал Атасов.

Такой способ торговли был незнаком Вартаняну, он перестал артачиться и только жалостно добавил:

— Может, ещё и туфли есть?

— Шузы[5] будут, — сказал Атасов, — и батник.

— И батник, — заворожённо повторил Вартанян.

— А сейка голдовая[6] нужна?

— Ой как нужна, — поспешил ответить Вартанян, понятия не имея, о чём идёт речь.

Но Атасов будто читал его мысли.

— Вот тут вы как раз и можете спросить, сколько камней, потому что речь идёт о часах.

— Да ладно уж, — сказал Вартанян. — Давай показывай.

Лицо Атасова сразу стало суровым.

— Молодой человек, во-первых, не «давай» и, во-вторых, не «показывай». Мы с вами на брудершафт не пили. В-третьих, не здесь и не сейчас. И показывать вам всё это шмотье буду не я, а Порточенко. Я вам могу показать только сейку и, если вы когда-нибудь разбогатеете, аппаратуру. А если вас интересует ещё и духовная пища, могу порекомендовать моего друга Арамича, который может вам со временем составить неплохую библиотеку.

— А библиотека-то зачем?

— Послушайте, молодой человек, вы долго собираетесь жить?

— До семидесяти двух лет, — сразу ответил Вартанян. Видно, для него этот вопрос был давно решён.

— Ну так вот, книги потребуются тогда, когда вы выйдете на пенсию.

— Что, я тогда буду сидеть и читать?

— Нет, дорогой мой, судя по вашему лицу, читать вы их не будете. Но, как говорит мой друг Арамич, книга не только источник знаний, но и сберкасса с большими процентами. Когда вы выйдете на пенсию, книги, купленные вами сегодня, возрастут в цене раз в двадцать. Вот тогда и думайте, продавать вам их или читать. Кроме того, полагаю, что за эти годы вы ещё и почерпнёте из них пару-другую мудрых мыслей. Вам они, судя по всему, не повредят. Итак, минут через двадцать ждите нас вон в том подъезде.

Глава 5

Мушкетёры и милиционеры

У Вартаняна в Москве знакомых, кроме Тревильяна, не было. И спросить у кого-либо о ценах на джинсы, батники и сейки он не мог.

Но, стоя у магазина, он заметил, что джинсовая толпа бурлила не просто так: люди в ней перемещались по своим законам. Останавливались, переговаривались, расходились, сходились, удалялись попарно и группами, а потом поодиночке возвращались.

Вартанян спустился со ступенек в толпу и стал прислушиваться к тайному говору продавцов и покупателей. В результате такого общения он узнал, что джинсы стоят приблизительно столько, сколько запрашивал Атасов. Заодно Вартанян узнал, что «голдовая сейка» означает золотые часы фирмы «Сейка», а дублон[7] стоит пятьсот рваных[8], но здесь не продаётся. А узнав всё это, он пожалел, что плохо учил в школе английский, иначе бы понимал здесь всё с полуслова.

Вооружённый этими знаниями, он направился в подъезд, не заметив, что за ним следили две пары глаз. Владелец одной пары издали следил за Вартаняном, а владелец второй пары направился совершенно в другую сторону, что, как мы увидим дальше, имело свои неприятные последствия.

Точно в назначенное время Вартанян вошёл в подъезд. Пахло кошками и ещё чем-то непонятным, отчего Вартанян подумал, что пьяным сюда лучше не заходить. Додумав до конца эту мысль и обосновав её как следует, он, не слишком доверяя своим новым знакомым, решил тщательно осмотреть подъезд.

Площадка перед лифтом была большая, но чёрного Хода не оказалось. Вартанян поднялся выше, к окну. Оно выходило на крышу какой-то постройки, и Вартанян на всякий случай наметил путь к отступлению. Правда, из окна не было видно, чем кончается постройка и куда с неё можно спрыгнуть, но времени на дальнейшие исследования уже не хватало.

Вартанян спустился к лифту. В конце концов, если что случится, можно сесть в лифт и ездить в нём, пока кто-нибудь не войдёт в подъезд. На этот случай он вызвал лифт на первый этаж и приоткрыл дверь в него.

В подъезд в это время вошёл какой-то парень лет двадцати и почему-то пошёл по лестнице вверх, не обращая внимания на лифт. «Мало ли что, — подумал Вартанян, — может, живёт на втором этаже». Но ощущение от этого парня осталось тревожное.

В тринадцать десять входная дверь открылась от мощного толчка, и в подъезд осторожно вошёл Порточенко.

— Деньги при вас? — осведомился он крайне недружелюбно.

— При мне, — сказал Вартанян, хлопнув себя по тому карману, в котором, кроме дырки, ничего не было, да и ту он недавно зашил суровыми нитками.

— Товар при мне. — Порточенко вынул из «атташе» нераспечатанный пакет с джинсами.

Вартанян пощупал пакет.

— Размер?

— Сорок восьмой.

— Сколько?

— Вам же было сказано.

— Девяносто? — Вартанян на всякий случай решил скинуть десятку.

— Сто двадцать, — сказал Порточенко.

Вартанян понял, что номер не пройдёт.

— Померить бы.

— Червонец.

— За что? — изумился Вартанян.

— Сейчас они нераспечатанные, а если померить… Сами понимаете.

— Ладно, — сказал Вартанян, — значит, сто. — И распечатал пакет.

Несмотря на то что у Вартаняна пиджак был пятидесятого размера, брюки он покупал на размер меньше. Это было у них семейное. Отец Вартаняна при пиджаке пятидесятого размера носил брюки на два размера больше.

Когда Вартанян надел джинсы на одну ногу и пытался натянуть их на другую, дверь открылась и в подъезд вошли ещё двое. «Конец», — сказал Вартаняну внутренний голос. В такой позе он не сможет сопротивляться, если у него начнут отбирать деньги. Вартанян рывком натянул вторую штанину и освободил руки. Сердце бешено колотилось. Трясущейся правой рукой он ухватился за ручку лифта.

— Познакомьтесь, — сказал Порточенко, — мои друзья. Арамич.

Стройный розовощёкий парень протянул Вартаняну руку. Вартанян протянул правую руку Арамичу и тут же за спиной левой взялся за ручку лифта.

— Атасов, — сам представился третий, лет тридцати, с бледным лицом.

«Не давай левую руку, — подсказал Вартаняну внутренний голос, — иначе тебе конец: обе руки будут заняты».

Вартанян пожал руку Атасову, едва слышно промолвив свою фамилию.

— Деньги давай, — потребовал Порточенко.

«Конец», — снова сказал внутренний голос.

— Какие деньги? — спросил Вартанян, дико вращая глазами.

— За джинсы, — ответил Порточенко.

— А мы что, уже выпили на брудершафт? — оттягивал время Вартанян.

— В каком смысле? — не понял Порточенко.

— В том смысле, что вы перешли на «ты».

Атасов усмехнулся.

— Извините, — сказал Порточенко, — не будете ли вы так любезны отдать мне деньги за джинсы?

— Сколько? — волынил Вартанян.

— Сто, — нетерпеливо ответил Порточенко.

— Да как-то они сидят на мне не очень, — проканючил Вартанян.

— Тогда десять за пакет и разбежались.

Вартанян отвернулся и, не вынимая деньги, отсчитал десять десяток, после чего торжественно вручил их Порточенко.

— Вот видишь, — сразу перешёл на «ты» Порточенко, — а ты боялся. Это только вначале трудно, а потом будет ещё труднее.

Не успел Порточенко отсмеяться своей шутке, как дверь открылась и в подъезд вошли ещё двое. Один из них был в штатском, но выглядел более военным, чем тот, который был в милицейской форме.

«Вот теперь конец», — решительно сказал внутренний голос, и Вартанян, швырнув свои старые брюки, кинулся вверх по лестнице. За ним, обезумев, бросились трое друзей. Вартанян перепрыгнул через три ступеньки и вмиг подлетел к окну. Подгоняемый милицейским свистком, он в два прыжка преодолел крышу пристройки и, не глядя, прыгнул вниз. За ним посыпались трое друзей. Свисток не унимался.

Вартанян хотел бежать дальше, но не мог. Ноги его кто-то держал снизу. Рядом с ним так же неестественно стояли по щиколотку в тёплой смоле трое новых знакомых.

— Ушли, — послышалось сверху. Милиционеры не видели пантомиму, изображаемую беглецами.

А пантомима была интересная. Сначала все четверо изображали известную скульптуру Фивейского «Сильнее смерти». Правда, один из них был лишним в этой скульптурной группе, и, вероятно, поэтому они перешли к другому жанру, близкому по своей природе к балету, пытаясь станцевать танец средних лебедей из популярного в то время балета «Лебединое озеро». Танец им явно не удавался, зато удалось добраться до края смоляной лужи. И дальше под прикрытием гаража они благополучно добрались до безопасного места.

Глава 6

Его величество Король

Неожиданно эта история наделала много шума.

Тревильян бранил своих подопечных, но в душе радовался, что они приняли такое участие в его протеже. Кроме того, Тревильяну было приятно, что Вартанян так ловко вывел своих новых друзей из сложной ситуации.

Но, предполагая, что эта глупейшая история может быть уже известна Королю, он поспешил к нему в кабинет. Короля на месте не было, и Тревильян, пользуясь своей близостью к директору магазина, поехал без приглашения к нему домой.

Король был не один. В гостях у него были известный актёр, доктор наук и директор магазина «Хрусталь». Вся компания сидела за преферансом.

Едва Тревильян вошёл в комнату, Король, не здороваясь с ним, дождался своей сдачи и вышел в кабинет. Вид его не предвещал ничего хорошего.

— Послушайте, Тревильян, — тихо начал Король, — может, вам лучше пойти директором в овощной магазин, а? Я могу вас устроить. А что? Всегда с овощами Работа не пыльная, зато не надо долго думать.

— Дайте мне сказать, — пытался оправдаться Тревильян. — Дело не стоит выеденного яйца.

— Дела не у нас, а в прокуратуре! — стал кричать Король. — А у вас делишки. До каких пор ваши молодчики будут ошиваться по подъездам? И с какой стати они оставляют там джинсы?

— Какие джинсы, о чём вы говорите! — закричал и Тревильян. — Послушайте меня.

— Давайте послушаем, что вы сможете сказать в своё оправдание. Одну сторону я уже выслушал.

— Дело было так… — начал Тревильян.

— Короче, — перебил Король: он не терпел длинных объяснений.

— Мальчик, племянник, приехал с юга. Я попросил одеть его поприличнее. Ребята подарили ему джинсы. Он переодевался. Тут вошли эти и начали хватать. За что? Он швырнул им свои ширпотребовские и вывел ребят через окно. Вот и всё.

— И всё?

— Всё. Если не верите, пусть покажут вам эти чудовищные порты и пусть попробуют продать их хоть за три рубля.

— И этот, извиняюсь, мальчик вывел всех ребят?

— Ну да. Смышлёный парнишка, моя кровь. Заранее открыл окно и выпрыгнул вместе с ними.

— А милиция стояла и ждала, когда они убегут, да? Что за сказки вы мне рассказываете?

— Дело в том, — продолжал Тревильян, — что из этого двора два выхода — влево и вправо. И милиционерам сверху не видно, в какую сторону побегут ребята, чтобы одному бежать за ними, а второму выйти наперерез. Но внизу была смола, и ребята застряли. И те, наверху, так и не увидели, куда они побежали.

Король начал хохотать, представляя, как великолепная четвёрка стоит по щиколотку в смоле и не может сдвинуться с места.

— А что за мальчик? — спросил он, отсмеявшись.

— Да мальчишка ещё. Двадцать лет, приехал поступать в институт. Инженером хочет быть. Красавец парень.

— Ну что ж, покажите мне этого красавца. Если он такой смышлёный, может, ему и не обязательно поступать в институт.

— О чём я и говорил. А он заладил своё.

— Значит, приходите с ним завтра и заодно прихватите свою шайку. Надо прекратить эти подъездные встречи раз и навсегда.

В тот же вечер мушкетёры были извещены о чести, свалившейся на их головы.

Трое друзей ничего хорошего не ждали для себя от этой встречи, но Вартанян сиял от счастья. Ему казалось, что этот приём как-то повернёт всю его жизнь в сторону светлого будущего. На другой день с утра он уже был у Атасова.

Атасов сразу же предложил Вартаняну избавиться от машины. Об этом когда-то говорил и Тревильян. Поэтому они заехали за Порточенко и Арамичем, и все четверо направились на авторынок, расположенный рядом с комиссионным автомагазином.

Приехав в нужное место, друзья ещё часа три потратили на то, чтобы именем Короля привести машину в порядок. А именно, свой человек в авторемонтной мастерской скрутил до разумного минимума счётчик, сменил отдельные детали и навёл на машину марафет.

Когда Вартанян увидел вновь свою машину, ему стало жалко её продавать. Но Атасов сказал:

— Не жалей, через сто камэ она начнёт разваливаться.

Пока они ремонтировались, Порточенко и Арамич занимались каждый своим делом. Арамич договаривался об оценке автомобиля в комиссионном, а Порточенко искал покупателя. Желающих было много, но Порточенко искал определённого покупателя — с большими деньгами и малым автопонятием.

Такой покупатель был найден в виде жителя южной республики в халате, надетом на голое тело, с тремя платочками на поясе. Порточенко сказал, что количество платков говорит о количестве жён, а значит, и о наличии большого количества денег. Предполагаемый покупатель плохо понимал по-русски, а говорил на этом языке ещё хуже. Но Порточенко всё же понял, что человек, имя которого произнести было крайне трудно, столько в нём было «заде», «ханов» и «оглы», хочет жениться в очередной раз и для этого ему крайне необходима ещё одна машина.

Машину вывели прямо в лоб покупателю. Он цокал я зыком, недоверчиво смотрел в глаза продавцам и только приговаривал «плохо, плохо». Называя клиента разными прозвищами, Порточенко усадил его в машину и газанул гак, что шины взвизгнули, как в лучшем американском боевике. «Аксакал» от такого рывка чуть не сломал себе шейные позвонки, перестал повторять слово «плохо», а начал говорить какое-то другое слово, очевидно, в переводе близкое нашему слову «ужасно». Проехав метров сто, Порточенко на скорости восемьдесят камэ в час развернулся и остановился перед друзьями так резко, что «корабль пустыни» чуть не выбил головой лобовое стекло.

Оправившись от удара, «аксакал» пересел за руль и проехал те же сто метров на первой передаче. По всей видимости, он не знал о существовании более высоких передач. Или, может быть, в пустыне они были и не нужны.

Кроме того, он на этих ста метрах нарушил сразу несколько правил уличного движения, из чего друзья заключили, что там, где он живёт, существуют какие-то другие правила, или он только недавно купил свои права за большие деньги.

«Аксакал» вылез из машины, поцокал языком и полез под неё. Снизу долго раздавались цоканье и слова, произносимые на неизвестном языке, но крепкие, судя по интонациям, придаваемым этим словам. Потом древний «саксаул» вылез и попросил открыть капот. Сам он этого делать не умел.

Арамич приоткрыл капот, и «аксакал» схватился за голову. Такого количества разных деталей он себе не представлял. В его грузовике, который он приобрёл в пустыне в тридцатых годах, деталей было меньше. Арамич стал терпеливо объяснять многоженцу устройство и принцип действия двигателя внутреннего сгорания. И тут стало ясно, что «аксакал» не так уж плохо знает русский язык и не совсем далёк от двигателей внутреннего сгорания.

— Дедуля, — не выдержал Порточенко, — чего вы тогда морочите голову?

— Это вы мне морочите голову, — сказал дедуля.

— Будешь брать или нет? — прямо спросил Порточенко.

Видимо, дедуля всё-таки не настолько хорошо знал автодело, чтобы сразу определить все недостатки машины, а может быть, мастер был специалистом своего дела, — во всяком случае, дедуля сказал:

— Беру.

Видно, у него было безвыходное положение. Жениться нужно было быстрее, поэтому перешли к торгу. Оценили машину, как договорился Арамич, в два куска [9], чтобы комиссионные были меньше. Это поставили дедуле в строку и потребовали с него шесть кусков.

Жених божился, что в жизни не видел таких денег.

Вартанян, ошарашенный суммой, тоже расслабился и сказал Атасову:

— Она же столько не стоит.

Атасов веско ответил:

— Она стоит столько, сколько за неё дадут.

Вартанян промолчал. Потом упрямо сказал Атасову:

— Я возьму ровно столько, сколько она стоит.

— О’кей, — ответил Атасов.

Вартанян направился было к старику, но Атасов преградил ему дорогу:

— Вот этого делать нельзя. Не стоит портить дело. Мы ваши условия приняли. Остальное вас не касается.

А торг с ретивым влюблённым всё разгорался. Дедуля сбрасывал халат, рвал на себе бороду, валялся в пыли, но Порточенко цену не сбавлял.

Вартаняну стало не по себе. Он хотел прекратить торг и отдать машину за сколько угодно, лишь бы не присутствовать при этом постыдном зрелище. Но Атасов не подпустил его к торгующимся.

— Вы поймите, — объяснял он Вартаняну, — у него там ещё две машины, если не больше. Для него заплатить шесть тысяч всё равно что мне купить цветной телевизор.

И как бы в подтверждение слов Атасова старик вдруг успокоился, стряхнул с халата пыль, и все вместе пошли оформлять документы. Никаких расписок не брали, просто попросили старика издали показать деньги. Дедуля развязал чулок и показал. Намётанный глаз Атасова сразу оценил пачку. Дальше оформляли документы, потом состоялась передача денег. Дедуля не пытался жульничать или отказываться, понимая, что от четверых ему сбежать не удастся.

Затем он поехал на своей машине, а друзья, отсчитав положенный процент оценщику и заплатив за ремонт, отправились в ближайшую забегаловку обмыть удачную сделку.

— Мне лишнего не надо, — сказал Вартанян, когда они выпили по одной. — Я возьму только то, что стоит машина.

— За вычетом своей доли ремонта, — добавил Порточенко, — и комиссионных.

— Хорошо, — сказал Вартанян. Его это устраивало.

Не прошло и получаса после продажи машины, как в забегаловку, где обосновались Вартанян и компания, влетел старик в сопровождении двух милиционеров. Путая русские и иноязычные слова, гордый «корабль пустыни» размахивал руками и бросался на Вартаняна.

Вартанян хотел сбежать, но железная рука Атасова удержала его.

— Спокойно, — сказал Атасов тихо. — У нас всё чисто.

— Пройдёмте, — вежливо предложил лейтенант.

— С удовольствием.

Все вместе прошли в отделение.

Старик брызгал слюной, бил себя в грудь и кричал «плохо, плохо». В отделении Вартаняну был задан вопрос, его ли это машина. Вартанян ответил утвердительно.

— Сколько вы получили за свою машину? — спросил лейтенант.

— Две тысячи, — не соврал Вартанян, — за вычетом комиссионных.

— А вот товарищ утверждает, что вы взяли шесть. А машина у него стала разваливаться сразу за углом.

Тут в разговор вступил Атасов:

— Скажите, пожалуйста, у товарища есть расписка о шести тысячах?

У товарища расписки не было.

— А что касается повреждений, то товарищ имел возможность осмотреть машину и даже проехал на ней. Думаю, что он просто не умеет её водить, поэтому и начались аварии. Такое впечатление, что товарищ вообще ездит не по своим правам, а правил не знает вовсе. А Москва — это многомиллионный город с интенсивным движением, не знать правил уличного движения при езде по Москве — почти совершить преступление

— Это точно, — сказал лейтенант и обратился к «аксакалу»: — Разрешите взглянуть на ваши права?

— Мы свободны? — спросил Атасов.

— Да, — ответил лейтенант. — Остапенко, запиши их данные и отпусти.

Четверо друзей спокойно ушли из отделения, преисполненные чувства собственного значения. Но чувство это сохранилось у них ненадолго. При встрече с Тревильяном оно рассеялось как сон, как утренний туман.

Тревильян уже знал о манипуляциях с машиной, не знал только, сколько было за неё выручено. И едва друзья вошли в его кабинет, он набросился на них с проклятиями и угрозами. В основном он бранил троицу за то, что она сбивает молодого человека с пути истинного. Но это был, так сказать, внешний план крика. Сверхзадача была другая.

Тревильян говорил о том, что Король разгневан, что никто не имеет права самовольно совершать незапланированные акции. Никакой самодеятельности Король не допускал.

— Разве я не имею права продать собственную машину? — наивно спросил Вартанян.

— Ты, дорогой, имеешь право на что угодно, но они, вот эти мерзавцы, не имеют права пользоваться моими каналами без моего разрешения.

— Какими каналами? — удивился Вартанян.

— А такими, — сказал Тревильян, — ремонт делал мой человек, оценку — наш человек.

Пока Тревильян объяснял Вартаняну, трое друзей уже давно поняли, о чём идёт речь. Да и как они могли подумать, что Тревильяну не станет известно об их проделке.

— Собственно, никто и не собирался делать из этого секрет, — сказал Атасов.

— Да-да, — подхватил Арамич, — мы действовали от вашего имени, но, естественно, и в ваших интересах.

— Я и не сомневался, — успокоился Тревильян, — потому и ругаю вас только за то, что вы портите мальчика.

— Порточенко сейчас отсчитает вам, — сказал Арамич.

— Почему это Порточенко отсчитает? — возмутился Порточенко.

— Действительно, — продолжил Атасов, — не отсчитает. а выложит, потому что отсчитано уже давно.

Порточенко обиженно вынул из кармана свою долю, завёрнутую в мятую газетку, и положил её перед Тревильяном. Тревильян сунул её, не считая, в ящик стола.

— Ну а теперь можно и к Королю.

Король в этот вечер принимал в бане.

Когда вся компания явилась в холл бани, Король отсутствовал. Он парился. Тревильян скомандовал раздеться и тут же, разоблачившись, побежал к Королю. Друзья тоже разделись и присоединились к присутствующим здесь всё тем же народному артисту, директору «Хрусталя» и доктору неизвестных наук. Те без видимого удовольствия потеснились за столом. Не прошло и двух стопок, как в холл влетел красный как рак Тревильян. Красный он был не от пара, а от возбуждения.

— Быстро, быстро, — шепнул он Атасову. — Король узнал про машину. Как вам в голову могло прийти, что он не узнает!

Атасов подозвал Арамича и что-то сказал ему на ухо. Безрадостно, но беспрекословно Арамич сунул свою долю Тревильяну, и тот кинулся с деньгами в парилку. А затем, выйдя из парилки в бассейн, держал их в руках, пока Король плавал.

Когда Король наконец закончил купание и уже вылезал из бассейна, Тревильян влетел в зал и прошептал:

— Идёт!

Четыре друга стоя встретили Короля.

— Ну, хороши, — оглядев друзей, сказал Король. — Вы где-нибудь видели подобные лица? — обратился он к народному.

— Только в театре, — ответил тот.

— А вы что, недавно ставили «Разбойников» Шиллера? — сострил Король.

Тревильян громогласно захохотал. Порточенко и Арамич заулыбались. На атасовском лице не дрогнул ни один мускул. Вартанян краснел от смущения.

— Вот с такими людьми я работаю, — продолжал Король.

Друзья Короля, видно не желая ему мешать в его сложной работе, отправились в парную.

— Так вот он, этот юноша? — указал Король на Вартаняна.

— Мальчишка, — затараторил Тревильян. — Едва стукнуло девятнадцать, от силы двадцать. Совсем ещё мальчик.

— У этого мальчика уже свои мальчики, наверное, бегают.

Лицо «мальчика» пошло пятнами.

— Ну, расскажите, дорогой, как дело было?

Вартанян стал сбивчиво и торопливо пересказывать ход событий. Иногда ему не хватало слов. И слова за него находили Порточенко и Арамич. Атасов молча курил.

— А где живёт мальчонка? — спросил Король.

— Да так, тут вот… — залепетал Вартанян.

— К Бонасеевой отправь его, — сказал Король Тревильяну.

— Как это мне в голову не пришло! — закричал Тревильян. — Шикарная трёх комнатная, муж в командировке.

Порточенко и Арамич заулыбались.

В это время доктор и артист вернулись из парилки и набросились на пиво.

— А чем мальчонка собирается заниматься?

— Инженером хочет стать! — ответил, смеясь, Тревильян.

— Серьёзно? — спросил Король.

— Да, — кивнул Вартанян.

— Ну что ж, нам нужны специалисты, — сказал Король. — Степан Анисимович! — обратился он к доктору наук. — Вот мальчик в институт хочет поступать.

— В технологический хочешь? — спросил Степан Анисимович.

— Мне бы к металлу поближе, — ответил Вартанян.

— Подготовительные курсы везде одинаковые, — сказал Степан Анисимович, — а железок и в нашем технологическом достаточно.

— Вот и договорились, — решил за Вартаняна Король. — Дело это нужное. Нечего бездельником шляться. Будешь в августе поступать, а до тех пор на курсы походишь. Ну а теперь живо в баню, и чтобы я вас больше не видел.

Друзья быстро пошли в парилку. Там Порточенко сказал Вартаняну:

— Так что ты давай раскошеливайся, у нас две доли отобрали.

— Я согласен, — ответил Вартанян.

— Нет, — сказал Атасов. — Он лишних не брал, только за машину, и мы у него брать не станем. Разделим оставшееся — и всё.

Вартанян не ожидал такого благородства. Арамич добавил:

— Но если вы хотите угостить нас дружеским ужином, мы возражать не будем. Верно, Атасов?

— Это пожалуйста, если есть желание. Мы в субботу свободны.

Глава 7

Мушкетёры у себя дома

Вартанян ждал субботы. Трое его новых друзей были ему предельно интересны и загадочны. До субботы Вартанян побывал в гостях у каждого из них.

Атасов жил на проспекте Мира, неподалёку от метро «Щербаковская». Один в двухкомнатной квартире. Полы в квартире были чисто выметены. Обстановка скромная, но старинная: бюро середины девятнадцатого века, книжный шкаф, обитый медью, два дубовых кресла с резными спинками. Вся остальная мебель могла исчезать из квартиры или возникать вновь, но эти старинные вещи оставались в ней постоянно. А шашка, висевшая на стене, была к тому же и неприкосновенна. Даже в минуты самого тяжёлого загула, когда Атасов позволял себе перебить в квартире всю посуду, он не касался эфеса, на котором были выгравированы слова «За верность и терпение».

Кроме того, была палехская шкатулка, которую Атасов никогда не открывал в присутствии друзей, а если и открывал, то стоя ко всем спиной, а если не спиной, то обязательно крышкой наружу, а не к себе, так что было видно сбоку, что там лежат бумаги, а какие — известно не было. То есть было видно, что сверху лежит свидетельство о расторжении брака, но с кем и когда — оставалось тайной за одним замком, так как на шкатулку Атасов неимоверным способом навесил миниатюрный замок с большим ключом.

Что касается Арамича, то он жил у Тишинского рынка в однокомнатной квартире, кооперативной, как и положено неженатому аспиранту приятной наружности. Квартирка была полутёмная, завешена драпировками, шторами, обита чёрным деревом. Из мебели стояла роскошная кровать «времён Очакова и покоренья Крыма». Говорили, что за эту кровать любой музей может отвалить тысячи четыре. Но пока подобного не случилось, Арамич мог спать на этой замечательной кровати даже поперёк — такая она была широкая. В углу комнаты стояла шикарная японская система — квадрофоническая, с дистанционным управлением и автосменой пластинок на вертушке.

Всё остальное пространство занимали книги — этот неиссякаемый источник знаний Арамича.

У себя в квартире Арамич расхаживал то в шикарном кимоно, то в замечательном белом халате до пола. Иногда он подходил к шкафу, вынимал какую-нибудь книгу, подносил её к настольной лампе и, показывая Вартаняну иллюстрации, сообщал:

— Данте, иллюстрации Доре.

Вартанян понимающе кивал головой и долго цокал языком.

Что касается Порточенко, то мебель в его квартире состояла из шведской стенки, эспандера и пары гантелей. Да разве ещё электросчётчика. Одежда висела во встроенных шкафах, на стульях лежали тренировочные костюмы и джинсы. Большое количество кроссовок фирмы «Адидас» и прочее говорили о славном спортивном прошлом Порточенко. Об этом также говорили спортивные медали и облезлые кубки с гравировкой фамилий, почему-то отличных от фамилии Порточенко. Возможно, в тех соревнованиях, где были получены призы, Порточенко выступал под псевдонимами.

Сам Вартанян жил теперь в комнате большой трёхкомнатной квартиры. Её хозяйкой была продавец комиссионного магазина Бонасеева, замужняя женщина, супруг которой постоянно находился во временной командировке.

Бонасеева была девушка светская во всех отношениях, то есть хорошо одевалась и называла всех артистов уменьшительными именами. Знала всё об актёрах, директорах, певцах, писателях, кто с кем, когда и от кого. Но вела себя в то же время не вызывающе, то есть не вызывала неприятных чувств ни у кого. Вартаняну комнату выделили чистую, светлую, за умеренную плату.

После продажи автомобиля деньги у Вартаняна водились, и новые друзья наперебой советовали ему, как лучше от них избавиться. Атасов предложил заказать хороший ужин, а остальные деньги пустить в дело. Порточенко глубокомысленно изрёк: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей» — и начал поучать Вартаняна, как с его деньгами легче всего завести полезные знакомства. Арамич сказал, что стоящие друзья, как и деньги, приходят и уходят и лишь интерес к женщине — то незыблемое чувство, которое не только не зависит от наличия больших денег, но и обостряется, когда денег нет вовсе.

Решили совместить совет Атасова с советом Порточенко, чтобы потом, уже поев и войдя в силу, последовать чаяниям Арамича, если состояние равновесия будет присуще всем в достаточной мере.

С ужином в субботу тянуть не стали. Порточенко мимоходом извлёк из-за угла какого-то добротного малого с усами ниже подбородка и сообщил, что это и есть первый из ста нужных ему, Вартаняну, друзей, если считать по рублю за каждого. Малый был весь в джинсах и фирменных этикетках.

— Планшеев, — представился он Вартаняну, — капитан-наставник судьбы, штурман жизненных трасс и лоцман бухты счастья.

— Он был моряком дальнего плавания, — пояснил Порточенко, — собирался в Африку, пока в Находке команда не списала его за борт, не дожидаясь решения товарищеского суда.

— Ты, лоцман, скажи лучше, где мы сядем на мель? — остановил словоизлияния Атасов.

— Это у нас всё равно что в два пальца свистнуть, — оживился Планшеев. — Табаним в сторону Дома творчества интеллигенции. Сегодня туда свежих официанток завезли на практику, так что если граждане желают, то…

Благополучно миновали группу воркующих на входе женщин, которым Планшеев тут же вручил небольшие, но надолго запоминающиеся сувениры. Расположились в уютном, отделанном под старину зале. Подлетел вежливый и предупредительный официант в бархатном пиджаке и положил на стол меню. Порточенко сразу же передвинул его Вартаняну и распорядился:

— Заказывайте, наш друг!

Вартанян открыл меню и начал читать его с выражением про себя, но тут в дело вмешался Атасов. Он взял у Вартаняна меню, закрыл его, подозвал официанта, который, к счастью, не успел как следует спрятаться, поговорил с ним о чём-то, после чего официант ушёл, а Атасов спросил Планшеева:

— Ну а где же твои практикантки на десерт? Арамич вряд ли согласится в случае чего заменить их компотом. Не правда ли, мой друг?

Планшеев и Арамич промолчали, зато вмешался Порточенко:

— Ничего, пусть наш новый друг сперва попрактикуется на компоте, а практиканток в столице всегда хватало.

Все засмеялись. Вартанян почувствовал, что краснеет. Обстановка становилась всё более непринуждённой. На столике стараниями официанта появился коньяк в окружении множества закусок.

Планшеев, как видно, близко знал творческую интеллигенцию: время от времени он вскакивал, здоровался с проходящими мимо творческими личностями, о чём-то с ними договаривался и непременно, возвращаясь к столу, говорил:

— Вот подонок. Бездарь, а туда же…

Через полчаса за столиком начался лёгкий галдёж. Потом из него стали выделяться отдельные голоса: новые друзья Вартаняна выясняли его биографические данные. Особенно поразило их почему-то известие о том, что Вартанян хочет стать инженером. Все сразу оторопело замолчали, когда он сказал об этом.

— Мой юный друг, — после длинной паузы обратился к Вартаняну Атасов, — для того чтобы стать инженером, не обязательно ехать в столицу, а ехать в столицу для того, чтобы стать инженером, и вовсе неуместно.

— Простите меня за некоторую назойливость, — вступил в разговор Арамич. — Мне бы хотелось уточнить, в какой области техники вы намереваетесь приложить себя в качестве инженера? Дело в том, что некоторые инженерские должности всё-таки имеют смысл, если на них сидят уважающие себя люди. Я имею в виду, например, инженеров на станциях техобслуживания и в прочих подобных организациях.

— Но чтобы работать в таких шарагах, не обязательно учиться шесть лет, — пробасил Порточенко.

— Скажу более того, — продолжал Арамич, — учиться в таких ситуациях даже вредно. Надо только получить диплом инженера — и всё.

Вартаняном овладело недоумение.

— Как же можно получить диплом, если не учиться? — спросил он.

Дружный смех был ему ответом, которого он не понял, но, чтобы не выглядеть дураком, понимающе закивал головой.

— Так вот, — продолжал Арамич, — я полагаю, вас как раз привлекает такая сфера инженерного труда? Если так, то это весьма похвально.

— Не совсем, — неуверенно ответил Вартанян. — Дело в том, что недалеко от нашей школы есть большой металлургический комбинат. Когда я был в девятом классе, нас водили туда на экскурсию. И с тех пор я понял, что хочу быть инженером, стоять у пульта прокатного стана и одним движением руки превращать болванку металла в тонкую ленту проката. Это ведь так прекрасно.

Воцарилось невольное молчание, пользуясь которым неунывающий Планшеев разлил коньяк и по старой привычке поставил очередную бутылку, быстро опустевшую, к ножке своего стула.

— Да-а-а, — промолвил Порточенко, явно не в состоянии сказать что-либо более информативное.

Выпили задумчиво и молча закусывали. Первым заговорил Арамич:

— Я что-то не очень понимаю, какой смысл современному человеку проводить время у прокатного стана.

При этом он ни к кому конкретно не обращался, но Вартанян понял, что вопрос прежде всего относится к нему.

— Ну как же, — горячо заговорил он, — ведь металлургия — основа всей промышленности.

— Я не против основ, — продолжал полемизировать Арамич, — но только если бы все вдруг подались на прокатный стан, то кто бы занимался удовлетворением потребностей человечества и, в первую очередь, своих собственных?

— Действительно, — поддержал его Планшеев, тоскливо оглядывая батарею пустых бутылок возле своего стула, — зачем вам прокатный стан? Даже если вы сумеете удачно пронести его через проходную, кто его у вас купит?

В это время принесли горячее. Планшеева этот акт подвинул на новый разлив коньяка по рюмкам. Атасов что-то ворчал по поводу люля-кебаба: ему казалось, что люля-кебаб должен выглядеть не так. Порточенко не казалось ничего, он ел, а Арамич дал волю своему красноречию.

— Ввиду того, — декларировал он, — что основные страсти человечества всегда кипели вокруг реализации и распределения конечных продуктов всей его деятельности, настоящий мужчина должен постараться занять ключевые позиции в системе этого распределения. На прокатных и других станах всегда найдётся место для тех, кто эти позиции занять не сумел.

— Или не захотел, — добавил Порточенко.

— Во даёт учёный-то наш! — восхищённо произнёс Планшеев, уже опираясь одной рукой на полупустую бутылку коньяка.

Вартанян сидел безмолвно, очарованный завершённостью формулировок и их талантливым звучанием. Порточенко сосредоточенно потушил сигарету в соусе и, хлопнув Арамича по спине, сказал:

— Драйзер!

— Опять обзываешься? — нехотя огрызнулся Арамич и принялся за остывший люля-кебаб, активно разогревая его коньяком и наливая Вартаняну.

Дальше Вартанян уже смутно помнил, как долго они сидели и вели разговоры о своих делах.

— Давайте расплачиваться, — донеслась до него фраза, сказанная Атасовым.

Вартанян в ответ молча протянул ему бумажник. Атасов отсчитал сколько надо и старательно запихнул бумажник Вартаняну в карман.

Все шумно встали. Планшеев уронил стул и сразу обнял Вартаняна за плечи, бубня ему вполголоса на ухо что-то неразборчивое о шефской помощи и всё более повисая у него на плечах.

Когда вышли из ресторана, на улице было темно и все вдруг разом растворились в сиянии фонарей, оставив Вартаняна с его шефом Планшеевым. Остаток вечера Вартанян провёл в поисках известной ему квартиры, что очень напоминало школьные соревнования по спортивному ориентированию с безнадёжно перемагниченным компасом. В конце концов победили сила и выносливость, в результате чего Вартанян и Планшеев заснули богатырским сном, причём Вартанян, засыпая, ещё раз усомнился, действительно ли они попали в искомую квартиру, а не в какую-нибудь другую.

Глава 8

Придворная интрига

Утром выяснилось, что Планшеев временно поселился вместе с Вартаняном, стоически при этом умалчивая о своей доле квартплаты. Образ жизни Планшеева был чрезвычайно незатейлив и не мешал существованию с ним: его либо не было дома, либо если он был, то непременно в состоянии глубокого сна. Это устраивало Вартаняна, и он совсем было собрался засесть за учебники, но тут произошло нечто, опять помешавшее ему осуществить розовую мечту юности.

В дверь постучали, и проснувшийся Планшеев ввёл в комнату человека, очень похожего на положительного профессора из красивого фильма о самоотверженных людях науки, которые на свои деньги покупают кроликов для экспериментов и даже после этих экспериментов не продают шкурки на воротники и шапки.

Вартаняну был хорошо знаком этот тип людей, потому что кинофильмы о них сыграли не последнюю роль в выборе им жизненного пути. Пока Вартанян вспоминал название фильма, в котором видел профессора, Планшеев успел закрыть за собой дверь и тем самым оставил их вдвоём.

— Извините меня великодушно, — начал профессор, — но я являюсь хозяином этой квартиры.

— О, я очень рад познакомиться! — искренне воскликнул Вартанян, прикидывая, хватит ли у него денег заплатить за проживание.

— Нет-нет, — остановил его мысли профессор, — с платой я подожду, я по другому вопросу.

«Вот это да, — подумал Вартанян, — он что, мысли читает?» А вслух сказал:

— Не беспокойтесь, я тоже могу подождать. Какой же у вас ко мне вопрос?

— Понимаете, жена моя служит продавцом в комиссионном магазине…

— В том самом?

— Да, в том самом. У Короля. А я человек очень занятой.

— Я это знаю.

— Откуда? — удивился профессор.

Вартанян чуть было не сказал: «Из кино», — но вовремя остановился и лишь произнёс многозначительно:

— Продолжайте, профессор.

— Да, я действительно профессор, если уж вам это и так известно. Так вот, я очень занят, кроме того, бываю в командировках и чувствую, что этим кто-то пользуется и в доме, пока меня не бывает, творятся всякие махинации. Я много раз просил жену уйти из магазина, найти другую работу, но, очевидно, это так затягивает… Ваш коллега по жилью рассказывал мне о вас как о добром и честном молодом человеке. Знаете, я так беспокоюсь за свою жену! Прошу вас, если можно, когда бываете дома, то всячески мешайте приходящим сюда посторонним людям вести тайные беседы. Вам это несложно, вы всегда можете прикинуться простачком. Я надеюсь, что если жена лишится такого удобного места встреч, как моя квартира, то они будут относиться к ней с меньшим доверием и, может быть, это что-то изменит в лучшую сторону. Ну и, конечно, желательно держать меня в курсе событий и сообщать имена всех, кто здесь бывает и зачем.

— Я немного знаком с этими людьми, может быть, я смогу помочь вам ещё и советом, — ответил Вартанян, несколько ошарашенный такой неожиданной просьбой и готовый, вместо того чтобы исполнить её, даже заплатить за квартиру.

— Да, ваш приятель говорил мне, что вы сняли эту комнату по совету Тревильяна. Но он говорил и другое, а именно, что вы приехали сюда поступать в институт.

— Это так и есть, — сказал Вартанян, радуясь, что впервые его мечта не вызвала у собеседника явного недоумения. — И хорошо, что вы знаете об этом. Может быть, поможете мне в выборе института.

— Вот это как раз и убеждает меня в вашей непричастности ко всей компании, — продолжал профессор, как бы не слыша последних слов Вартаняна.

— А кто же из них, по вашему мнению, занимается махинациями? Неужели Тревильян? — вернулся к делу Вартанян, надеясь повторить свою просьбу после некоторого завоевания доверия.

— О нет, я не могу это утверждать. Может быть, он и ни при чём. Хотя как знать!

— А кто же?

— Ну, я не могу так, не имея достаточных оснований…

— Сам Король?

— Нет, он если и занимается этим, то не здесь.

— А кто же тогда?

— Есть, видите ли, такой Жора…

— Жора? — Вартанян не знал никакого Жоры, но зато успел перенять некоторые манеры поведения своих новых знакомых: если что-то знаешь, делай вид, что знаешь ещё больше, а если ничего не знаешь, делай вид, что знаешь всё. — Жора, Жора, — повторил он несколько раз, после чего воскликнул: — Ах, Жора! Ну конечно, как же я сразу… Ну это, я вам скажу, тип!

— Вот-вот, — радостно подхватил профессор, — я полагаю, мы договоримся.

Пока Вартанян медлил с ответом, Планшеев пришёл на свой дневной сон, и Вартаняну, как вежливому человеку, пришлось согласиться на профессорское предложение.

— Чего он? — осведомился Планшеев, когда дверь за профессором закрылась.

— О науке говорили, — уклончиво ответил Вартанян. — Кстати, кто такой Жора?

— О! — Планшеев даже привстал с дивана. — Жора — это человек с большой буквы «М».

— Что это значит?

— Мужик что надо, — ответил Планшеев, засыпая.

В это время в комнату без стука ввалились трое новых приятелей Вартаняна.

— Планшеев уже в окопе? — осведомился для виду Порточенко. — Здоров спать, собакин кот, мог бы иметь большие деньги в качестве ассистента какого-нибудь гипнотизёра. Его за ногу подвесь — уснёт.

— Здравствуйте, наш новый друг, — сказал Атасов как более вежливый.

— Каково спали? — спросил Арамич и, не дожидаясь ответа, ткнул кулаком Планшеева в бок. Но тот не среагировал.

— А денег больше нет, — задумчиво констатировал Порточенко, не обращаясь ни к кому конкретно.

— У меня тоже, — честно признался Вартанян.

— Плакал ваш десерт, Арамич! — начал обычную тему Атасов, но в это время вбежал испуганный профессор и с ним ещё двое незнакомых в очень знакомой милицейской форме.

— Вот видите! — закричал Вартаняну с порога профессор. — Я же говорил вам! Они всё знают! — И он стал попеременно тыкать пальцем то в одного, то в другого милиционера.

Планшеев приоткрыл на шум один глаз, после чего в панике крепко зажмурил оба и начал демонстративно храпеть и разговаривать во сне, часто повторяя фразу «зачёт по математике».

— Что за люди? — спросил строгим голосом один из милиционеров у профессора.

— Бедные студенты, не имеющие средств даже для сдачи зачёта по математике, — выйдя на два шага вперёд, откланялся Порточенко.

— Да-да, они студенты! — торопливо подтвердил испуганный профессор и робко добавил: — Будущие!

— Сейчас проверим! — решительно сказал милиционер, доставая из кармана пачку фотографий разыскиваемых преступников.

Планшеев при этом громко вздрогнул и повернулся лицом к стене, у Атасова надулась, как бы от флюса, левая щека, у Арамича заметно припух правый глаз, а у Порточенко резко увеличился размер губ в длину и ширину и уши сдвинулись к затылку.

Один Вартанян сидел в своей первозданной простоте и только таращил глаза, силясь узнать друзей.

— Вроде никто не похож, — сказал наконец милиционер, убирая фотографии. — Продолжайте заниматься наукой.

Милиционеры собрались уходить, захватив с собой профессора.

— Стойте! — крикнул неожиданно для себя Вартанян, да так повелительно, что один из милиционеров чуть было не поднял руки вверх. — Скажите, в чём вы подозреваете этого честного человека?

— Не мешайте людям выполнять их долг, — сказал Вартаняну Атасов.

— Жалко профессора, — не согласился с ним Арамич.

— Молодые люди, — обратился к друзьям милиционер, который до сих пор молчал, — занимайтесь своими делами! А мы поговорим с ним о ценах на хорошую погоду и, может быть, отпустим.

И они ушли, причём профессор даже не упирался, что ещё раз выдало в нём человека интеллигентного.

Вартанян был расстроен, чего нельзя было сказать о его друзьях. Они оживлённо обсуждали только что увиденное вместе с Планшеевым, который сразу после ухода милиционеров вскочил с дивана и теперь расхаживал по комнате.

— Каков гусь! — возмущался Порточенко.

— Катьку, значит, побоку, а сам честный! — поддержал друга Арамич.

— Ко мне его вот он привёл, — показал Вартанян на Планшеева.

— И что он вам говорил? — спросил Арамич.

— Он говорил, что в его доме занимаются махинациями, и просил помочь ему узнать, кто именно. Очень жалел, что его жена участвует в этом.

— Планшеев! — громко сказал Арамич, но Планшеев оказался уже на диване и снова храпел, отвернувшись к стене.

— Планшеев! — сказал уже Порточенко. — Мы не милиция, мы знаем, что ты за сучок.

Но Планшеев продолжал храпеть и чмокать во сне губами. Тогда Атасов и Порточенко стащили его на пол. Но Планшеев мужественно спал. Когда же Атасов хотел полить его водой из графина, Планшеев вдруг побежал, с непостижимой быстротой перебирая руками и ногами по паркету, открыл головой дверь и исчез.

— Всё ясно! — произнёс в наступившей тишине Арамич. — Этот гусь купил Планшеева и пытался заполучить нашего друга, чтобы выследить Жору и после этого тянуть с него деньги, грозя раскрытием его шашней с той самой дамой. Или вообще заявить на всех нас, имея в руках факты.

Атасов и Порточенко понимающе кивнули в знак согласия, а Вартанян хоть и не понял, о какой даме идёт речь, но спросить счёл неуместным.

Потом разговор вернулся к своему началу — деньгам, быстро прекратился ввиду их коллективного отсутствия, и друзья ушли, оставив Вартаняна в состоянии задумчивости.

Глава 9

Мышеловка в двадцатом веке

Мышеловка отнюдь не изобретение прошлого пека, как писал А. Дюма. И, как следовало из всех детективных романов и повестей, которые Вартанян прочитал изрядное количество, за квартирой была установлена слежка.

Вартанян раздумывал над историей, в которую он попал, и вдруг услышал, как входную дверь кто-то отпирает снаружи. Он максимально напряг слух — его комната находилась в дальнем конце квартиры — и услышал мужские голоса. Мужчин было двое, и, судя по голосам, это были те же милиционеры, которые ушли с профессором.

Вартанян, недолго думая, быстро поднял сиденье дивана, залез в ящик под ним и опустил сиденье на место. И это было сделано вовремя, потому что пришедшие в первую очередь направились в его комнату, намереваясь, очевидно, проверить, есть ли кто в квартире. Получилось так, что в квартире никого нет. Милиционеры почувствовали себя свободнее, один из них уселся на диван, другой сел на стул и начал перебирать учебники Вартаняна.

— Хорошо, что эти парни ушли. У нас будет возможность осмотреть всё в спокойной обстановке, — сказал тот, что сидел на диване.

— А малый-то, жилец который, и впрямь, похоже, в институт собрался, — откликнулся другой.

— Может, маскируется. Кто с таким лицом сейчас в институт пойдёт!

— Всё-таки не пойму, где я видел этих троих, которые к нему приходили. Я ведь специально карточки доставал, чтобы посмотреть, как они себя поведут.

— Все они одна шайка, я тебе точно говорю. Только прикрываются учебниками. Ну ладно, пошли посмотрим, где что лежит, пока наш майор не отпустил хозяина.

— А что у них здесь-то лежать может? Думаешь, барахло в доме держат? Вряд ли. Для нас главное — понять, кто в этом доме в отсутствие профессора бывает.

— Что-то никто не приходит.

— Подожди, время ещё раннее.

И они ушли бродить по квартире, чем-то звенели, что-то отодвигали. Вартанян лежал в диване и думал. Больше он ничего делать не мог, потому что было тесно.

Первое, что Вартанян понял, когда начал думать, — он в западне. Дальше шли невесёлые мысли о том, сколько ему здесь придётся пролежать голодным. Потом он вспомнил, что есть всё равно нечего и не на что, и лежать сразу стало легче.

И тут Вартанян услышал звонок в дверь. Даже лёжа в диване, он почувствовал, как те двое встали в стойку, потом смутно услышал, как один пошёл открывать, причём шёл не обычным своим шагом, а шаркающей походкой пожилого человека, явно желая произвести впечатление, что это профессор. Дверь открылась, раздались какие-то голоса, но преобладала милицейская речь, построенная целиком на вопросительных и повелительных интонациях.

Потом голоса затихли в гостиной, и вновь воцарилось молчаливое ожидание.

Снова раздался звонок в дверь, и всё повторилось. И тут Вартаняна осенило. Он вспомнил, что в квартире два телефона: один у него в комнате, другой у хозяев. Об этом ему сказал Планшеев, когда расхваливал квартиру. Он даже, помнится, назвал сумму, которую хозяйке пришлось вписать прописью в перечень своих расходов.

Телефон — это было кое-что, хотя Вартанян не знал, как он освободит его из дивана.

В коридоре снова послышались шаги и голоса, хлоп-нула входная дверь. Вартанян понял по звукам и обрывкам услышанных фраз, что кто-то ушёл. Но кто? В квартире всё снова затихло, потом раздались шаги по коридору, двое вошли в его комнату и заговорили, но шёпотом:

— Это она сама, я тебе точно говорю. Один ключ у нас, который профессор дал, другой у неё, больше ключей нет.

— Тише, отпирает.

— Во-во, зашла.

— Свет зажигает.

— Нам нужно объявиться вовремя. А то может получиться так, что начнёт переодеваться, а тут мы. Как школьники у забора женского пляжа.

— Или того хуже: в ванну залезет.

— Ну что, пошли?

— Давай.

И они двинулись из комнаты, ступая на цыпочках и стараясь идти в ногу.

— Миша, это ты? — раздался певучий женский голос, после чего последовал, как и ожидалось, возглас удивления, куда, впрочем, более спокойный, чем ожидал Вартанян, да, похоже, и те двое тоже.

«Всё понятно, — сообразил Вартанян, — они отправили тех двоих, как не представляющих в данный момент интереса, и дождались хозяйку. Теперь они, наверное, так ею увлечены, что можно и выбраться… Если не из квартиры, то из дивана».

Вартанян легко отодвинул сиденье и вылез из дивана, но оставил его открытым на всякий случай. Потом подошёл к двери и выглянул в коридор, который на сей раз показался ему совсем уж длинным. «Да, из квартиры выбраться нечего и думать», — быстро сообразил он, прислушиваясь к голосам из гостиной.

А там события разгорались. Вопросительные интонации сыпались из милиционеров в неограниченном количестве, но, судя по нарастающему раздражению в их голосах, толку от этого было немного. Спокойный женский голос отвечал односложно, но уверенно, как будто все слова были заучены хозяйкой задолго до прихода гостей и она сама пригласила их, чтобы они проверили, хорошо ли она знает свою роль. Вартаняну это так понравилось, что он, ещё не видя её, сделался союзником и начал подумывать уже не о том, как выбраться отсюда самому, а как помочь ей.

Для начала он снял ботинки и стал тихо-тихо подкрадываться к двери гостиной, чтобы посмотреть, что там делается, а главное — какова из себя хозяйка. Это удалось ему со второй попытки: в первый раз ему показалось, что один из тех двоих хочет выйти, поэтому пришлось ретироваться в свою комнату.

Вартанян всё-таки заглянул в приоткрытую дверь гостиной, для чего надо было предварительно лечь на пол — он читал об этом где-то, — и понял, что не ошибся. Такая женщина была достойна оказаться под его защитой, потому что ни в одном детективном романе не было написано, что преступница может быть столь мила и симпатична.

Вартанян подумал именно «симпатична», хотя чуть было не подумал «красива», потому что понял это с первого взгляда.

То была очаровательная женщина лет двадцати пяти или тридцати, тёмноволосая, судя по парику, с голубыми глазами, не знавшими ещё, что такое косметика не из Парижа, чуть-чуть вздёрнутым носиком, чудесными зубками. Мраморно-белая кожа её отливала розовым, подобно опалу.

Двое милиционеров уже выбивались из сил, и их Вартаняну тоже стало по-человечески жалко: на их месте он бы спасовал. Но долг гнал их в бой, и они продолжали задавать хозяйке вопросы, не так уж надеясь что-либо понять и выяснить, как в основном для того, чтобы приободрить этими вопросами друг друга.

«Вот что значит мужская дружба», — подумал влюблённый Вартанян, после чего тем же путём тихо вернулся в свою комнату и надел ботинки. И тут, среди мыслей о том, как помочь хозяйке, он снова вспомнил про второй телефон в доме. У него созрел план. Он от радости чуть не захлопал в ладоши, как не раз делал это в недалёком детстве, но вовремя остановил себя. Телефон-то телефон, то ведь надо найти ещё и его номер. А это, похоже, сделать, не выходя из комнаты, нелегко. Оставалось надеяться на случайности, которых сегодня уже было так много, что ещё одна не была бы заметна для судьбы.

Вартанян начал обследовать всё бумажное, находившееся в комнате, надеясь наткнуться на какую-нибудь запись с номером телефона. Но всё было впустую. Никаких телефонных книг и случайных записей в комнате не было. Он в который раз обошёл комнату, открыл, сам не зная зачем, платяной шкаф и — о радость! — увидел пиджак Планшеева, который тот почему-то не стал надевать, когда убегал на четвереньках от гнева своих друзей. Вартанян быстро обшарил пиджак, нашёл записную книжку и понял, что не помнит фамилии хозяина, слышал только, как хозяйка, войдя, спросила: «Миша, это ты?»

Тем не менее он начал яростно листать книжку, тщательно изучая имевшиеся там фамилии и телефоны. Во-первых, он надеялся вспомнить фамилию, если она в этой книжке есть, во-вторых, он был уверен, что она там есть.

Листал он недолго. На букве «Б» его внимание привлекла фамилия Бонасеев, около которой было записано два номера с одинаковыми первыми цифрами. И сразу ему показалось, что именно эту фамилию склоняли его друзья, когда говорили о жилье для него. Вартанян решил попробовать. Он накрылся одеялом вместе с телефоном и на ощупь набрал первый номер. Оказалось занято. Значит, это может быть его номер. Он набрал другой, высунулся из-под одеяла и облегчённо вздохнул: в гостиной зазвонил телефон. Тогда он быстро спрятался под одеяло и стал ждать. Трубку долго не брали: очевидно, совещались, кому брать. Потом мужской голос ответил:

— Да?

— Миша, это ты, что ли? — спросил Вартанян как можно развязнее, вспомнив роль жулика, однажды сыгранную им в школьном драмкружке в пьесе бывалого местного автора.

— Да, это я, — проблеяли на том конце провода, пытаясь подражать хозяину.

— Что у тебя с глоткой, старый козёл? — спросил Вартанян. — Ты что, нажрался вчера опять?

— Да-да, нажрался! — подтвердил милиционер с такой готовностью, что было удивительно, как он не ответил: «Так точно!»

— Это я, Жора. Здорово!

— Здрасте, — прохрипел милиционер, никогда, похоже, не игравший в драмкружке в отличие от Вартаняна.

— Слушай, Миша, я всё по тому делу. Машина будет на углу, где сквер. Знаешь, где в тот раз?

— Да.

— Так вот. Я всё достал, кроме той хреновины, о которой ты звонил вчера. Ту не успел, потом достану. Ты, значит, бери кого-нибудь из ребят и приходи. Один не разгрузишь. Понял?

— Понял, — пролепетал милиционер, оторопевший от такого счастья — взять какого-то Жору, пусть и незнакомого, зато с поличным,

— Только вот что. Я тебя, козла, знаю. Чтоб бабки на капот, иначе я не играю. Понял? И быстро мотай. Здесь ходу пять минут на такси. Понял?

— Понял.

— Давай чеши.

Вартанян сбросил одеяло и начал прислушиваться к происходящему в гостиной. Там раздавался какой-то шум — это спорили милиционеры, кому идти, а кому оставаться. Спор разрешила сама хозяйка.

— Идите оба, — сказала она удивительно спокойно, — я-то ведь никуда не денусь, а птичка может улететь.

И оба служивых опрометью кинулись бежать. Вартаняну только было непонятно, куда, на какой угол и к какому скверу они побегут, потому что он знал столицу плохо и описал одно знакомое ему место в их тихом южном городке с множеством углов и скверов.

Когда за милиционерами закрылась дверь, Вартанян посмотрелся в зеркало, поправил причёску и пошёл в гостиную.

Хозяйка сидела в кресле очень бледная, с остановившимся взглядом. Когда он вошёл, она медленно перевела взгляд из ниоткуда на него и глухим голосом спросила:

— Кто вы и что вам тут надо?

— Я Вартанян, я у вас живу, — промямлил Вартанян, растерявшись при виде такой перемены, происшедшей с ней. И добавил совсем уже упавшим голосом: — Временно живу. Вон в той комнате, — и показал пальцем в сторону комнаты. — Меня Планшеев сюда привёл. Он с хозяином договорился… — продолжал объяснять он, но было видно, что она его не слушает.

— О боже, я пропала, — проговорила она, сжав голову руками. — Если бы хоть знать, кто это звонил, предупредить. О чёрт, как некстати!

— А это я звонил! — Вартанян сразу приободрился, сбегал на кухню, принёс даме воды, но, пока она не выпила, до её сознания его слова не доходили.

— Как то есть вы? — спросила она после долгой паузы.

— Я. Из той комнаты. Из-под одеяла. Я просто хотел, чтобы они ушли, потому что мне показалось, вы не очень рады их приходу.

— И что же вы им сказали?

Вартанян слово в слово повторил весь недавний телефонный разговор.

— Да вы просто спасли меня! — радостно воскликнула хозяйка, возвращаясь к своему прежнему облику, а потом насторожилась и спросила: — Но откуда вы взяли, что может позвонить Жора?

— Я назвал это имя наугад, — солгал Вартанян и покраснел от страха, что может покраснеть от стыда.

— А куда делся мой муж? — спросила хозяйка.

— Я видел, как эти двое увели его, а куда — не сказали.

— Бедный, бедный Миша! — вздохнула она. — Это всё я виновата. Всем почему-то кажется, что я занимаюсь какими-то махинациями. Скажите, похожа я на преступницу? — Она посмотрелась в зеркало и поправила причёску.

— Нет, что вы, конечно, нет! — сказал горячо Вартанян, за что был награждён взглядом, который более опытный мужчина счёл бы многообещающим.

— Кстати, давайте познакомимся, — продолжала она. — Меня зовут Катя, а вас?

— Вартанян.

— Ну вот и хорошо. Но вам не кажется, Вартанян, что эти двое могут сюда вернуться, когда обегут ближайшие углы и скверы? Так что не лучше ли нам отсюда скрыться?

— Наверно, лучше, — согласился Вартанян, готовый идти за ней на край света.

— Тогда пошли. Не беспокойтесь, я поняла, что у вас в столице никого нет, и позабочусь о вас. Ведь я у вас в долгу, не так ли?

— Ну что вы, какой долг…

— В долгу — и точка! — решительно прервала она.

Они вышли на улицу. Уже стемнело. Катя решительным жестом остановила проезжавшую легковую машину, они уселись в неё, и она коротко сказала:

— Прямо.

— А дальше? — спросил шофёр.

— Вы правы, потом — дальше, — ответила она, и шофёр поехал прямо.

Глава 10

Интрига завязывается

Она сидела рядом с ним на заднем сиденье, так что на ближайшем повороте непреодолимая центробежная сила поневоле прижала её к нему. Вартанян затрепетал от сознания того, что эта сильная женщина считает его надёжной защитой, пусть пока только от центробежной силы. И перед его глазами встала формула этой силы в зависимости от радиуса вращения, тангенциальной скорости и массы тела. С одной стороны, Вартаняну хотелось попросить шофёра ехать потише, чтобы дольше ощущать очаровательное соседство, но, с другой стороны, из формулы следовало, что тогда центробежная сила уменьшится, а это его тоже не устраивало. «Проклятая физика», — подумал Вартанян, когда они через пятнадцать минут вышли из машины возле высокой башни из светлого кирпича.

— Здесь живёт моя подруга, которая сейчас здесь не живёт, — объяснила Катя, когда они поднимались в лифте.

Она достала ключи, открыла дверь, и они вошли в просторную двухкомнатную квартиру.

— Будьте как дома, — сказала Катя тоном хозяйки. — Вам сегодня не следует возвращаться туда, пусть те ребята покумекают всю ночь, куда мы делись.

Сама она и вправду была тут как дома. Пошла на кухню, погремела посудой, сказала, что поставила кофе, и предложила немножко выпить за сегодняшнее приключение. Достала из бара бутылку иностранного вина и сама разлила его в бокалы.

— Давайте на брудершафт, — сказала она, поднимая свой бокал.

— Давайте, — робко ответил Вартанян, не зная точно, как это делается.

Катя ловко продела свою руку под его локоть и поднесла свой бокал к губам. Он сделал то же. Потом она выпила и вдруг поцеловала его в губы так неожиданно, что он уронил свой бокал, правда, уже пустой. Бокал, на счастье, оказался целым, но Вартанян всё равно был смущён и, вместо того чтобы догадаться поцеловать её в ответ, полез за бокалом под журнальный столик. Она с улыбкой смотрела, как ловко он это делает, а у него, когда он нашёл бокал, внезапно появилось чувство, что он упустил какой-то момент.

— Ну, нашёл? — спросила она насмешливо, но ласково.

— Да, знаете, он цел, — ответил он, вылезая из-под стола.

— А почему ты меня называешь по-прежнему на «вы»? Мы уже пили на брудершафт.

— Ну что вы, как можно…

Вартанян совсем смешался и не знал, что дальше говорить или делать. Но хозяйка снова взяла командование на себя, видя, что Вартанян на всё готов ради неё.

— Слушай меня внимательно, — сказала она. — То, что мы убежали оттуда, спутало некоторые планы уважаемых людей. Это дело надо как-то поправить. Я сейчас наберу номер телефона, а ты по возможности солидным голосом попросишь Георгия Борисовича. Когда он подойдёт, я возьму трубку.

Но женский голос ответил, что Георгий Борисович не приходил с работы. Тогда Катя набрала другой номер — он был занят. Она набирала его несколько раз, потом у неё лопнуло терпение.

— Пока она поговорит, можно съездить туда и обратно, — с досадой сказала она.

Положение, судя по выражению её лица, осложнялось.

— Вот что, — произнесла она, немного подумав. — Ты поедешь по этому адресу, — она быстро написала несколько слов на бумажке и отдала ему, — спросишь Анну Леопольдовну и скажешь ей, что операцию надо проводить немедленно. Так и скажешь. А если она спросит почему, объяснишь, что мной вроде заинтересовались люди Ришельенко. Понял?

— Понял.

— Всё. Пусть она ждёт возле объекта сегодня же. Беги. Стой. У тебя ведь может не хватить денег на такси. Вот, возьми и возвращайся сюда, — она протянула две бумажки по десять рублей.

Вартанян опрометью побежал на улицу. На улице он осмотрелся и запомнил адрес дома, из которого только что вышел, что тоже было нелишне в его положении.

Такси быстро доставило его по названному адресу, на звонок вышел какой-то молодой человек и вежливо спросил, что ему здесь надо. Вартанян сказал, что ему нужна Анна Леопольдовна. Молодой человек пригласил его в квартиру. Анна Леопольдовна говорила по телефону, и Вартанян стал ждать. Ждать ему пришлось недолго, чтобы убедиться, что, судя по разговору, она может продолжать его до утра.

Тогда Вартанян начал делать знаки, которые своей выразительностью и непосредственностью привели Анну Леопольдовну в такое удивление, что она повесила трубку на полуслове.

— Вы, кажется, пришли сюда, чтобы мне что-то сказать? — обратилась она к нему.

— Да, — ответил Вартанян, не обращая внимания на тон, которым был задан вопрос, как, впрочем, и на внешность хозяйки, хотя внешность её была тоже весьма примечательной.

Это была женщина, за установление истинного возраста которой небезрезультатно бьётся мировая косметическая наука. Она была из числа тех женщин, в которых постоянно борются два антагонистических желания: желание организма располнеть и их собственное желание похудеть. Лицо её и осанка хорошо сохранили следы обожания окружающих, а голос, похоже, и вовсе не претерпел существенных изменений за последние тридцать — сорок лет. Но Вартаняна это, как уже было сказано, не касалось.

— Так что? Говорите же! — заторопила она его.

Вартанян изложил своими словами сказанное ему Катей, и хозяйка стала заметно суетливее.

— Я всё поняла, — сказала она ему, — можете возвращаться. Вот вам деньги на обратную дорогу, — она сунула ему в карман какую-то бумажку и быстро, так что он не успел возразить, захлопнула за ним дверь.

Вартаняну ничего не оставалось, как вернуться обратно к Кате, что, впрочем, его даже обрадовало.

Подъезжая к дому, Вартанян заметил, что около него уже стоит такси, из которого выходит мужчина. Это не привлекло внимания Вартаняна, и он начал готовить деньги, чтобы расплатиться с водителем. Но, кинув ещё один взгляд на стоявшую машину, он увидел, что, опираясь на руку мужчины, из машины следом за ним выходит женщина, показавшаяся Вартаняну очень знакомой. Ещё миг — и он узнал в ней Катю. Сердце его отчаянно забилось, и он сказал сдавленным от волнения голосом:

— Остановите, пожалуйста.

Расплатился и вышел, забыв закрыть за собой дверцу, и тут же, спрятавшись в тень, стал наблюдать за той парой.

А они не спешили. Когда их машина отъехала, они продолжали что-то обсуждать так тихо, что эго похоже было на любовный шёпот, как незамедлительно и показалось Вартаняну. «Брудершафт, брудершафт», — пронеслось у него в мозгу. Тем временем, разговаривая, они подошли к подъезду, но, когда входили в него, Вартанян неожиданно для себя рванулся вперёд и настиг их возле самого лифта.

Несколько секунд он молчал, не зная, надо ли что-нибудь говорить в подобных случаях или можно и так. За это время он успел разглядеть спутника своей возлюбленной. Это был мужчина, чей портрет Вартанян не раз видел на обложках журнала «Советский экран» в газетных киосках, в витринах мужских парикмахерских и ещё где-то, кажется, на рекламах Аэрофлота или «Накопил — и машину купил».

— Это кто такой? — спросил незнакомец у Кати.

— Я тебе покажу сейчас, кто я такой, — вспыхнул ещё больше Вартанян, вспоминая, как его учили драться.

— Ну-ну-ну, парень. Не делай цирка, здесь не платят.

— Я сам заплачу! — уже закричал Вартанян.

— Тише, ребята, — спохватившись наконец, сказала Катя, поначалу растерявшаяся при внезапном появлении Вартаняна. — Вам нечего делить. Быстро помиритесь и познакомьтесь.

В это время подъехал лифт и раскрылись двери. Катя буквально втолкнула в кабину обоих мужчин, вошла сама и нажала кнопку нужного этажа.

Они вошли в квартиру, и она представила их друг другу. Когда Вартанян услышал имя Жора, он сразу вспомнил слова Планшеева «человек с большой буквы «М» и слегка успокоился. Жоре, естественно, имя Вартаняна ничего не сказало, но он его на всякий случай запомнил.

После этого они сели в гостиной. Катя, которую Жора, впрочем, звал просто Катькой, разлила вино по фужерам, и они выпили за знакомство. Потом Катя рассказала Жоре всё, что произошло в этот день у неё на квартире, и добавила, что Анна Леопольдовна предупреждена и с минуты на минуту должна быть здесь.

При этом известии Жора начал проявлять беспокойство и проявлял его до тех пор, пока Катя не пригласила Вартаняна прогуляться, на что тот с радостью согласился.

Глава 11

Жора Бэкингемский, заведующий отделом министерства разной промышленности

Жора происходил из хорошей семьи, где к тому же был единственным сыном. Его старательно учили в школе, после школы выбрали достойный институт и определили туда с одной надеждой на рождение в лице Жоры спасителя науки. Но то ли достоинства Жоры были в своё время переоценены, то ли, как склонен был потом уже полагать сам Жора, достоинства института определились лишь лёгкостью поступления в него, — ни спасителем, ни даже спасателем науки Жора так и не стал. Он, конечно, учился в дневной аспирантуре, честно копался в научной литературе и вызывал восхищение студенток, проходя по коридорам института сперва туда, потом обратно. Но на учёный совет впечатление произвести не удалось, и надо было что-то предпринимать, так как даже такой красавец — Жора был красавцем районного масштаба — не мог котироваться в родном вузе, если он завалил диссертацию. Это неоднократно и без слов подтверждали возросшие требования современных девушек к интеллекту избираемого мужчины.

Как известно, технически интеллигентный человек может работать либо в НИИ, либо в вузе, либо в министерстве. По причинам, изложенным выше, Жоре оставалось решиться на последнее из перечисленного. У папы были старые знакомства, в результате чего среди старых сотрудников министерства разной промышленности — минразпрома, как его называли, — появился молодой Жора.

Жора сперва принялся за дело горячо, из-за чего чуть было не погорел: в минразпроме к таким вещам не привыкли. В результате даже сложилось мнение о приверженности Жоры к науке, чего ему не простили бы не только в минразпроме, но и во многих других министерствах. И пришлось Жоре доказывать на каждом углу и на каждом совещании, что ничего общего с наукой он не имеет, что больше, чем кто-либо, понимает бесполезность этих бумагомарателей из разных там НИИ.

— Почему, — риторически, закатывая глаза, вопрошал Жора в неформальной компании коллег, — почему, если человек защищает диссертацию удачно, ему дают диплом, а если неудачно — не дают справку о том, что к науке он не имеет никакого отношения?

Как бы ему пригодилась такая справка! Но всякое усердие приносит плоды, если его грамотно рекламировать перед начальством.

Когда Жора на глазах у начальника вычеркнул из списка премированных за новое изделие тот НИИ, в котором созрела сама идея изделия, ему поверили и поручили самостоятельный участок работы: он был назначен начальником отдела вторсырья. Жора быстро сообразил, что если хорошо поставить дело, то вторсырье бывает первого и даже высшего сорта, и развернул бурную деятельность, подкупая начальство своим бескорыстием и любыми дефицитами, которые бывали так уместны в качестве подарков к дням рождения. Особо нуждавшиеся устраивали из-за этого празднование не только дней рождения, но и именин и других дней ангела.

Складывалось впечатление, что дефицитные товары и материалы, выпускаемые как минразпромом, так и другими ведомствами, сперва поступали к Жоре во вторсырье, а потом уже шли к потребителю, в то время как основная продукция попадала сразу на свалку.

Жора приобрёл вес и стал вести себя солиднее. Он больше не мелочился: мебель новая, менять машины каждый год, жениться каждый раз на другой — это его уже не привлекало. Он решил жить по-иному, как и подобает человеку с его уровнем связей.

Вот такой человек сидел в ожидании в квартире подруги Кати Бонасеевой. Ждать ему пришлось недолго. Дверной звонок сыграл первые такты песни «Всё могут короли». Жора изящно кинулся к двери — даже когда никто не наблюдал за ним, он предпочитал изящные движения каким-либо другим: он считал вредным расслабляться даже наедине с собой. Перед дверью он замедлил бег, перешёл на цыпочки и таким образом добрался до глазка. В глазок он увидел искажённую оптикой фигуру своей возлюбленной. Она вошла в прихожую, и вся квартира заполнилась дорогим запахом французских духов. На ней было шикарное каракулевое пальто, сделанное под бурку, на голове набекрень сидела кубанка, крепкие ноги упруго обтягивали изящные сапоги. «Ещё бы шашку ей в руки», — мелькнуло в голове Жоры.

Анна Леопольдовна скинула ему на руки каракулевое манто, и Жора замер, потрясённый: на плечах у неё переливался палантин из норок. Жора не знал, что и думать. Ему никогда ещё не приходилось видеть, чтобы одна женщина носила сразу два пальто, он к этому не привык и подумал: «А всё-таки она хороша!» Подумал так, будто его заставляли отрекаться от того, что Анна Леопольдовна хороша. «Ещё бы не хороша, — продолжал думать Жора, целуя ручку Анны Леопольдовны, — надень всё это на нашу уборщицу, тоже хороша будет».

Но Анна Леопольдовна действительно была ещё хороша, о чём упоминалось выше (глава предыдущая). И всё же хотелось бы ещё раз отметить, что Анна Леопольдовна была из тех женщин, которые твёрдо стоят на своих красивых ногах, одетых в сапоги тонкой кожи с высокими каблуками. На Анне Леопольдовне хорошо сидела юбка из плотной ткани, а светлая блузка из удивительно лёгкого полупрозрачного материала отлично гармонировала с серебристым мехом палантина.

В глазах у Анны Леопольдовны была решимость. Такие женщины, как она, твёрдо убеждены в том, что если уж любить, так любить, а если нет, так нет, нимало не смущаясь, что эта фраза ровно ничего не значит. Зато она же, эта фраза, звучит хорошо и ни к чему не обязывает. Анна Леопольдовна была женщиной гордой и независимой до тех пор, пока ни от кого не зависела. А если уж и приходилось от кого-то зависеть, то только от тех, от кого зависеть стоило.

В связи со всем вышеизложенным Анна Леопольдовна вынула из сумочки мундштук, вставила в него сигарету с фильтром, закурила, естественно, красиво и произнесла низким голосом:

— Котик, такое ощущение, что ты меня разлюбил.

— С чего ты взяла, лапонька, — возразил Жора. В его планы, правда, не входили на сегодня любовные ласки, но ритуал следовало соблюдать. — С чего ты взяла, лапонька, красавица, — на всякий случай добавил он.

— Есть все основания предполагать это. Я не слышала, чтобы ты сказал, что любишь.

— Однако, — резонно возразил Жора, — ты не слышала и обратного.

— Казуистика, милый, — многозначительно проговорила Анна Леопольдовна, понятия не имея, что означает слово «казуистика».

— Называй это как хочешь, но причин подозревать меня в чём-то никаких нет. Я по-прежнему у твоих прекрасных ног.

— Жорик, ласточка, — решила поднажать Анна Леопольдовна, — не пудри мне мозги. Ты даже не поцеловал меня.

— Милая моя, — сказал Жора, взяв руку Анны Леопольдовны, — только потому, что не хотел портить причёску. С радостью обниму тебя, как только это будет возможно, как только у тебя будет больше времени. А растравлять понапрасну тебя и себя… — Жора многозначительно посмотрел на Анну Леопольдовну и даже подпустил в глаза томности.

Анна Леопольдовна сделала вид, что тут же расчувствовалась, но Жора предупредил её движение вперёд вопросом:

— Ты привезла то, что будет согревать мою душу в разлуке с тобой?

— Естественно, пупсик, ты даже не представляешь, чего это стоило. Когда он хватится, то просто убьёт меня.

— Думаю, что он тебе только спасибо скажет.

— С чего бы это? — удивилась Анна Леопольдовна, будто и не предполагая, о чём идёт речь.

— Ну как же, — потупившись, сказал Жора. — Всё-таки я тебе отваливаю восемь кусков.

— То есть ты хочешь сказать — номинальную цену.

— Номинал, чтоб вы не забывали в дальнейшем, — Жора почему-то вдруг перешёл на «вы», — пять кусков.

— Вы имеете в виду ту цену, которую назначил наш товаровед?

— Вот именно, ту самую, которая стоит в ценнике.

— Я что-то не понимаю, разве нечего выпить, — вдруг переключилась Анна Леопольдовна, загнанная в тупик, но ещё не сдавшаяся.

Она вообще имела такую привычку говорить «я что-то не понимаю», если чего-то не понимала. Сейчас она не понимала, как выйти из создавшегося положения. А такая формулировка всегда выручала её. Например, если она видела, что её, Анну Леопольдовну, уже загнали в угол, ну, выдала она чей-то секрет и её в этом уличили, то, честно глядя в глаза обвинителю, говорила: «Я вас просто не понимаю».

Тот, естественно, останавливал поток красноречия и спрашивал: «Как это не понимаешь? Ты же меня выдала с головой. Жена теперь знает про любовь нашу» (к примеру).

А Анна Леопольдовна своё: «Просто даже не могу понять, о чём вы говорите», — и всё. Хоть ты лопни, не может понять — и точка.

Так вот, выпив ликёру и сделав пару затяжек, Анна Леопольдовна справилась с собой и сказала:

— Поцелуй меня, дорогой, и пусть тебя не волнует моя причёска.

И когда Жора уже наклонился к ней, сделав безумнострастное лицо, она, обнимая его, произнесла:

— Номинал этот назначил наш товаровед. — Анна Леопольдовна сделала сильное ударение на слове «наш».

Жора так и остался в пяти сантиметрах от губ Анны Леопольдовны, как тигр, раненный в прыжке, как птица, сбитая влёт. Страстное выражение ещё не сошло с его лица, и руки ещё совершали обманные движения, а губы уже произносили слова:

— А товароведу вашему сидеть тоже неохота. Он что в каталоге увидел, то и написал.

— Не в каталоге, лапонька, а в прейскуранте. Какие у тебя прекрасные волосы. Зачем тебе такие кудри?

— Отдай их мне. — В её голосе слышно было глубокое чувство — во всяком случае, ей казалось, что кому-то оно может показаться глубоким.

— Любимая, — наконец выдавил из себя Жора. Он чувствовал, что она ещё не всё сказала. — Девять кусков.

— Так вот, ни в одном каталоге, ни в одном прейскуранте этой вещи нет. Так что, извините, оценка шла законная, по договорённости со сдатчиком. А раз её нет в каталоге, то, представьте себе, эта старинная вещь может стоить значительно больше. Вещь-то редкая.

— Скажите ещё, что это подвески французской королевы.

— Не знаю какой. Но вещь королевская.

— Вы имеете в виду своего мужа?

— И себя тоже.

— Знаете, — стал возмущаться Жора, — никто вас за руку не тянет. Вы предложили — я пошёл на это.

— Я рискую, Жора, я рискую, а ты торгуешься.

— Чем вы рискуете? Чем?

— Тем, что он и не собирался её продавать, а я тебе её отдаю.

— Что значит «не собирался»? А для чего он её взял? Может, вам на Восьмое марта подарить?

— Всё может быть, — сказала Анна Леопольдовна. — А вы себе не представляете такого подарка?

Она попала в самую точку. Таких подарков Жора не только не мог позволить себе, но и не простил бы никому из знакомых. За долгую жизнь красавца Жора привык больше получать подарки, чем дарить их. И уже сейчас, имея максимум материальных благ, как ребёнок радовался любому, пусть даже незначительному подарку любивших или посещавших его женщин. То есть какой-нибудь испанский галстук делал его счастливым на целый день. А за бритвенный прибор фирмы «Жилетт» Жора буквально готов был целовать ноги. Если, конечно, ноги были красивые. И дело даже не только в том, что Жора был жаден, хотя, конечно» и это в нём было, но скорее в том, что подарки говорили ему о его неотразимости, То есть льстили его мужскому самолюбию: он чувствовал себя не только мужчиной, победителем, но одновременно и женщиной, которой поклоняются.

А тут ситуация не прояснялась никак. Жора был человек деловой и не мог оставить сделку незавершённой.

— В конце концов… — начал Жора. Он хотел сказать, что у него есть клиент, но сказать этого не мог, так как гнул совсем другую линию. — Знаешь, — произнёс он совершенно другим голосом, — если твой муж действительно хочет подарить подвески тебе, то это другое дело, тогда и не надо было этот разговор начинать. Я не набивался. Забыли о подвесках — и дело с концом.

Он положил обе руки под палантин, уткнулся в мех норки и попытался забыться. Всё-таки приятно забыться, уткнувшись носом в десять тысяч рублей. Но забыться ему не дали.

— Что значит «забыли»? Я зачем сюда приехала? — В планы Анны Леопольдовны не входило оставлять подвески у себя. — Ты просил вещичку на память, я тебе организовала. Котик, — угрожающе произнесла она, — не надо со мной шутить. В конце концов и я должна что-то оставить себе на память. Меня тоже должно что-то согревать в твоё отсутствие. Я что, за каких-то паршивых три куска должна выдерживать скандал от Короля? Да если он оставит себе эти подвески, так, ведь ты понимаешь, он возьмёт за них больше, чем… ты можешь дать.

— Ну хорошо, хорошо. Пятихатка.

— То есть десять кусков.

— Да.

— Пупсик, дай я тебя поцелую.

— Я это сделал только для тебя.

— Я это только так и расцениваю. И будь осторожен: что-то начали крепко интересоваться.

Анна Леопольдовна передала Жоре небольшой ларец.

— А это ещё что такое? — удивился Жора.

— Не пугайся. Это мой подарок тебе, дорогой.

— Но за этот подарок тоже надо платить?

— А как же, милый, обязательно надо. Но не сейчас, потом, когда вернёшься.

Жора с облегчением вздохнул и заулыбался. Всё-таки свою безделушку он получил. И ничего, что безделушка стоила в два раза больше месячного оклада инженера, недавно взятого Жорой на работу в минраз-пром, — с этим Жора мог смириться. Он с чувством взял Анну Леопольдовну за руку и поцеловал её туда же.

Анна Леопольдовна почувствовала, что силы оставляют её.

— А деньги? — едва прошептала она.

— Да, чуть не забыл, — сказал Жора и стал отсчитывать десять пачек. — На, держи и ни в чём себе не отказывай. Я вернусь, — добавил он и пошёл.

— Возвращаться — плохая примета, — заметила она, пересчитывая пачки, и, подумав, добавила: — Любимый.

Глава 12

Гражданин Бонасеев

Однако нам надо вернуться на некоторое время назад, для того чтобы проследить за поведением ещё одного если не героя, то, во всяком случае, действующего лица. Именно оно, это действующее лицо под фамилией Бонасеев, отправилось в сопровождении двух милиционеров. Причём инициатором ухода из квартиры был сам профессор Бонасеев. Он сам, и никто другой, позвонил «куда надо» и сам же попросил аудиенции…

Уважая учёных, а тем более профессоров, представители министерства внутренних дел отправили за профессором машину, на которой тот благополучно доехал до здания, находящегося «где надо». Далее два вежливых милиционера проводили его «куда надо» и через полчаса с ключами профессора отправились на квартиру вышеназванного Бонасеева. Ибо личности, встреченные там, показались им подозрительными и, кроме того, кое-какие сведения, полученные от «кого надо», говорили о том, что неплохо бы за этой квартирой понаблюдать. Остальное, связанное с квартирой и личностью Кати Бонасеевой, читателю известно, но что связано с профессором Бонасеевым, известно пока только авторам. Этими скудными сведениями авторы и спешат поделиться с читателем.

Профессор Бонасеев сидел у сотрудника министерства и коротко рассказывал о своей яркой и длинной жизни в науке.

Дело в том, что Бонасеев был действительно профессором в заочном политехническом институте. Теперь, наверное, читателю станет понятно, отчего профессор Бонасеев часто ездил в командировки. Это, извините, не авторский произвол, а суровая необходимость, связанная, если хотите, со спецификой работы в заочном институте.

До этого института профессор работал в других институтах, тоже заочных, о чём чистосердечно рассказал инспектору. Тот смотрел на профессора подозрительно, и, когда длинный рассказ дополз до темы докторской диссертации Бонасеева, инспектор, который никак не мог найти повестку вызванного и его дело, не выдержал и спросил:

— Вы, собственно, кто?

— Профессор.

— Кличка, что ли, такая?

— Ну, если вам угодно, можно это назвать и так, но вообще лучше это называть учёным званием.

— Нам лучше знать, что лучше, — пробурчал инспектор, у которого в тот день были неприятности, и вообще он не мог понять, чего от него хотят. Позвали, оторвали от дела, теперь он должен заниматься этим занудой. Что он натворил в своих заочных институтах, ну что там могло быть?

На всякий случай инспектор взял чистый лист и напечатал фамилию, имя, отчество подозреваемого — Бонасеев Михаил Евгеньевич.

— Ну что ж, — сказал инспектор так, будто ему всё давно было известно. И дальше он стал рассказывать профессору Бонасееву о том, какие меры принимаются сейчас для усиления борьбы с хищениями социалистической собственности, и о других правонарушениях. — Ну что ж, — закончил он свою речь, — каждый преступник, как вы понимаете, будет непременно разоблачён. Поэтому, думаю, лучше вам сразу начистоту признаться во всём. Тем более что ваши сообщники практически всё уже нам сказали.

— Значит, сказали, — обрадовался профессор, не заметив слова «сообщники». — Про всё, про всё?

— Да, практически про всё. Хотелось бы только уточнить детали, хотелось просто, чтобы вы сами чистосердечно признались, чтобы поменьше срок был.

— Ага, — сказал профессор, — в принципе я не против того, чтобы срок был поменьше. Видите ли, для меня ведь главное, чтобы они сами по себе, а мы сами по себе.

— Ну и прекрасно, — произнёс инспектор. — Вы напишите вот здесь всё, что думаете об этом деле. Адреса, фамилии, даты. Кто, сколько, кому — и всё, будете потом свободны.

Инспектор положил лист перед профессором, а сам вышел в соседнюю комнату и спросил у сидящего там лейтенанта:

— Вася, кто этот тип и за что его взяли?

— А кто ж его знает. Вроде бы Ришельенко за ним ребят посылал, а что к чему — непонятно.

— Ришельенко шутить не любит, — сказал инспектор, сделав серьёзное лицо, покурил и вернулся в комнату. — Ну что ж, посмотрим, что вы здесь написали.

Он пробежал глазами каракули Бонасеева.

— Это что ж такое? — ткнул он пальцем в какой-то адрес.

— Мой адрес, — сказал Бонасеев.

— Так, — глубокомысленно произнёс инспектор. — А это кто?

— Жена моя, Катя.

— И что, жена тоже?

— В том-то и дело, что жена. И тоже. Вы представляете, жена профессора — и вдруг такое.

— Да что такое-то?

— Так я вам и говорю — вы разберитесь.

— Ну что ж, — начал сердиться инспектор, — дурочку будем валять? Ваньку валять будем? Я вас о чём просил?

— Что? — не понимал профессор.

— Фамилии, адреса, кто, сколько, кому.

— Вот фамилии… Ой, извините, её-то фамилию я забыл написать. А у неё фамилия-то моя. Когда мы расписывались, я настоял, чтобы она взяла мою — Бонасеев. Ну вот… А кто и сколько кому… Я ж вам и говорю — узнайте.

— И узнаем, — с угрозой в голосе сказал инспектор. Нажал кнопку, в кабинет вошёл товарищ с пистолетом на боку. — Увести.

— Как это — увести? — возмутился профессор.

— Молча, — ответил инспектор.

И увели бы голубчика Бонасеева. Но тут раздался телефонный звонок, и, поговорив несколько секунд, инспектор с изменившимся лицом сказал:

— Увести к Ришельенко.

И профессор в сопровождении человека с пистолетом пошёл по коридорам и дошёл с ним на подгибающихся ногах до кабинета, на двери которого была написана цифра 12. В эту дверь и ввели профессора, а через некоторое время туда же влетел инспектор, вызванный Ришельенко, и принёс свои глубочайшие извинения за происшедшую путаницу.

А далее Ришельенко вежливо поинтересовался тем, что беспокоит уважаемого профессора. Умело направляя и по ходу корректируя его рассказ о защите кандидатской и подготовке докторской диссертаций, Ришельенко в кратчайшие сроки вывел Бонасеева на финишную прямую, и на ней, на этой финишной прямой, он услышал о причастности Кати Бонасеевой к известному читателю, а тем более Ришельенко комиссионному магазину.

Как только Ришельенко услышал о комиссионном магазине, в глазах его появилась заинтересованность.

Надо сказать, что заинтересованность эта видна только авторам, и никому больше, так как майор Ришельенко — человек по натуре скрытный, несмотря на внешнюю простоватость, целеустремлённый, несмотря на мягкость подбородка, и даже, можно сказать, жёсткий, несмотря на улыбчивость и шутливость. Надо ещё добавить, что виски у Ришельенко не серебрились в отличие от многочисленных его литературных двойников. А в голове его, по мнению сотрудников, была вмонтирована электронно-счётная машина неизвестной современной науке марки. И эта машина в сочетании с вышеназванными качествами даже при отсутствии большой физической силы, которая якобы необходима сотрудникам уголовного розыска, позволила Ришельенко в короткий срок достичь погон майора, сделать замечательные дела в прошлом и продолжать их в будущем. Это он когда-то разоблачил шайку инженеров, наладивших выпуск японских магнитофонов отечественного производства. Это он когда-то нарушил цепочку по передаче за границу якутских алмазов. А в будущем ему принадлежит разоблачение дела, связанного с фирмой «Дары моря», впоследствии так широко известного.

Так что при звуках слова «комиссионный» электронно-счётная машина Ришельенко выдала ему кучу полузабытой информации. А одно имя — Анны Леопольдовны — ему не пришлось вспоминать долго. Оно тут же выплыло рядом с именем Кати Бонасеевой.

— Подруга её ближайшая — Анна Леопольдовна, жена Короля. А ещё этот мерзкий Жорик — ходит, вынюхивает, что-то привозит, что-то увозит. Как из командировки приеду, вижу — ну явно что-то происходило. Вот и сказать толком не могу, но чувствую, затянут они жену, затянут, а ведь я её люблю. — Профессор даже хотел всплакнуть при слове «люблю», но вдруг передумал.

— Не волнуйтесь, — приободрил его Ришельенко. — Вот вам бумага, запишите всё, что вам известно, вплоть до подозрений. Магазин этот мы знаем, так что постараемся жену вашу вызволить, если не слишком увязла. И этих, «студентов», перечислить не забудьте.

— Про всех не скажу, а этот Вартанян на редкость симпатичный парень, в институт поступать собирается. И ведь его хрупкую душу от липких рук оградить надо, — вдруг плакатно заговорил Бонасеев.

Но бумага уже лежала перед ним, и ему пришлось закрыть фонтан своего красноречия и пустить воду в другое русло, а именно в сторону чистого листа.

А в это время вызванный Ришельенко молодцеватый капитан, тот высокий и смуглый незнакомец, который так ловко отделался когда-то от Вартаняна, уже открывал перед Ришельенко дело № 186.

— Вот заявление от гражданки Гуцайло Н. С. о том, что у неё пропали подвески, наследство её бабушки, бывшей французской подданной. А вот объяснительная записка сына Гуцайло Н. С., спивающегося техника-технолога института слабых токов. Кому продал техник-технолог подвески, он вспомнить не мог, но деньги ещё не все потратил — четыре тысячи рассовал по разным углам квартиры. По-видимому, около тысячи уже потрачено, если учесть, что в последний месяц он пил каждый день, и не в подворотнях, а в ресторанах. Копии счетов приложены. Вот справка музея о том, что эти подвески нигде не взяты на учёт и государством не охранялись. Но о существовании таковых сотрудникам музея известно. Если эти подвески именно они, то стоимость их исчисляется не пятью тысячами, а цифрами пятизначными.

Проверены все комиссионные магазины, — продолжал капитан тихо, чтобы не слышал профессор. — В небезызвестном магазине, которым руководит наш старый знакомый Король, некоторое время назад было принято «украшение для женщин из драгоценных камней». Сдатчик вещи — Филонов, по адресу не проживающий и пребывающий неизвестно где. Украшение продано на другой день неизвестному лицу. Вспомнить это лицо никому не удалось. Да и не особенно настаивали, так как боялись спугнуть участников дела. А пятнадцать минут назад взяли какого-то Жору без документов у сквера двое сотрудников, уехавших на квартиру к профессору.

— Интересно, — сказал Ришельенко и знаком попросил привести Жору. — Уважаемый профессор, — обратился он к Бонасееву, — вы хорошо знаете Жору?

— Вот как вас, — ответил Бонасеев тут же.

— Значит, не очень, — то ли пошутил, то ли всерьёз сказал Ришельенко.

— Я имел в виду — видел, как вас. Они с Анной

Леопольдовной однажды заходили. Закрылись в комнате и какие-то свои дела обделывали.

— Ах вот как, — помрачнел Ришельенко. — Стало быть, узнаете его, если увидите? Ну что ж, сейчас одного гражданина приведут, поглядите. Если Жора, поздоровайтесь.

Двое милиционеров ввели гражданина. Это был крепкий парень лет тридцати, в кожаной куртке. Профессор и не думал здороваться.

— Вот, товарищ майор, — отрапортовали милиционеры.

— Вижу, что вот. Идите, товарищ, — сказал Ришельенко кожанке. — Извините, иногда приходится беспокоить и честных людей. Кстати, как вас зовут?

— Жора меня зовут.

— Это интересно, — сказал майор.

— Ну, мы и говорим: у сквера — сходится раз, Жора — два, со свёртком — три, — вмешался один милиционер.

— И ждёт кого-то, — добавил второй.

— А кого ждали? — спросил майор, — Извините, конечно, если не секрет.

— А чего секрет — жену ждал. В баню собрались.

— Ну, видите, — возмутился милиционер, — опять заливать начинает.

— А чего такого, у нас воды уже месяц нет. Вот мочалка в свёртке.

— Товарищ профессор, вам этот товарищ незнаком?

— Впервые вижу.

— Ещё раз извините нас, — сказал Ришельенко и обратился к милиционеру: — Отвезите товарища назад на сквер и поставьте на место.

— Слушаюсь, товарищ майор.

— Жена, понимаешь, там стоит, беспокоится, товарищ майор. Пусть они теперь нас до бани довезут.

— Может, и помыть заодно? — спросил милиционер, но, поймав взгляд майора, обещающий отсутствие премии, поперхнулся и поспешил выйти.

Следом вышли второй милиционер и Жора.

— Товарищ майор, — позвонив куда-то по телефону, обратился капитан к Ришельенко, — есть сведения, что они встречались и, возможно, что она передала ему вещь.

— За ним следят?

— Нет, их не видели. Есть только сведения о встрече. И предположение.

— Ну, теперь этого голубчика ищи-свищи. Ну что ж, знаем мы немало. Во-первых, Жора, во-вторых, красавчик. Займитесь им, капитан. И телефонируйте Миле. На всякий случай надо заблокировать выходы из страны. Одесса, Ленинград, Чоп, Брест, Шереметьево. А там-то не уйдёт. Особенно из Одессы. Она всегда была неравнодушна к южанам. Вот, пожалуй, и всё. А магазином я займусь сам.

В это время Бонасеев наконец одолел свой лист. Ришельенко глянул на него и положил в стол. Он, Ришельенко, обладал фотографической памятью, то есть ему достаточно было глянуть на лист, и он видел его весь и ещё целый день помнил всё, что на нём было написано. Иногда, когда он лежал с бессонницей, вдруг всплывал в его памяти какой-нибудь абзац, прочитанный лет десять назад, и никак не укладывался на свою полочку памяти. Ну что ж, за всё уникальное в себе приходится расплачиваться бессонницей.

Ришельенко пожал Бонасееву руку, попросил его звонить каждый день.

— Это в ваших интересах. Вы даже не представляете, как вы нам помогли, — сказал он на прощание.

На что Бонасеев со свойственной ему логикой ответил:

— А теперь вы мне помогите.

— Обязательно поможем, — сказал Ришельенко и подмигнул Бонасееву.

Он не стал напоминать профессору, что когда-то учился у него в заочном юридическом институте.

На следующий день Ришельенко отправился к Королю в магазин. Одет он был в штатское, машину оставил за два квартала, поэтому в магазине его просто не замечали: ну, пришёл какой-то, пусть походит. Если покупатель — подойдёт, намекнёт. И он подошёл к одному из продавцов и спросил, где можно увидеть директора.

— Он обедает, — не моргнув глазом ответил продавец, хотя было одиннадцать часов четырнадцать минут.

— Хорошо, я подожду, — смиренно сказал Ришельенко, что тут же вызвало подозрение продавца, и он начал шептаться с другим продавцом, делая это по возможности незаметно.

Конечно, Ришельенко прекрасно знал, где расположен кабинет Короля, и знал также то, что любой директор или администратор любого подобного заведения — будь то магазин или ресторан — всегда, когда бы о нём ни спросили — ранним утром или поздним вечером, — обязательно обедает. И конечно, он мог бы пойти прямо к Королю. Но он хотел походить по залу, посмотреть обстановку.

Он ходил уже минут пятнадцать, когда тот самый продавец, которого он не сумел озадачить вопросом, вернулся за прилавок, подозвал его, сказал, что директор пообедал, и начал долго и нудно объяснять, где находится кабинет Короля, хотя идти до кабинета было десять шагов.

Ришельенко выслушал всё с большим вниманием, что было следствием его профессиональной выдержки, потому что ни один нормальный человек не сумел бы дослушать до конца такую околесицу, не заподозрив, что объясняющий принимает его за полного идиота.

— …Потом вы берётесь за ручку двери, поворачиваете её вниз и не очень сильно толкаете дверь от себя. Она открывается, и вы в кабинете. Там стоит стол, за которым сидит директор. Если что-то непонятно, давайте объясню ещё раз, — закончил свой рассказ продавец.

Ришельенко горячо, даже излишне горячо, поблагодарил его и пошёл к Королю.

Сам ходить к Королю он не любил и предпринимал это только в крайнем случае, каковым считал причину сегодняшнего посещения.

Нет, это было не потому, что Король был ему лично антипатичен, всё было несколько проще и сложнее. У обоих за плечами была довольно продолжительная молодость, никогда не задумывающаяся над теми фактами, которые она оставляет в судьбах проживших её людей. Ришельенко был юристом по образованию и хорошо знал выражение «шерше ля фам», сказанное его французским коллегой давным-давно.

Так вот, больше всего Ришельенко смущало в его отношениях с Королём то, что когда-то они соприкоснулись посредством именно ля фам, любви которой долго добивался студент юрфака, молодой сержант милиции Ришельенко, но которая предпочла впоследствии не менее молодого студента-поклонника — Короля.

Этой ля фам была Анна Леопольдовна, а в те годы милая белокурая продавщица булочной Аня, Анюта, только что окончившая школу и успешно завалившая вступительные экзамены в институт. Но она не унывала, что очень нравилось Ришельенко, и не собиралась всю жизнь торговать хлебом, что впоследствии оценил и использовал Король.

Ришельенко целый год так часто ходил за хлебом, что все окрестные голуби не могли подняться на крыло от ожирения. И всё уже пошло было на лад, как казалось Ришельенко, но получилось так, что Король тоже решил зайти за хлебом в ту же булочную. Он был уже свободным от института человеком, имевшим трёхгодичный опыт получения высшего образования и сумевшим благодаря этому опыту понять, что в мире есть много вещей поважнее. Вот как раз и зашёл в булочную к Ане Король, полный планов приобретения всех этих вещей.

Аня тоже не сидела сложа руки, она активно познавала жизнь со всех её сторон, включая лицевые и перелицованные. Последнее, впрочем, больше относилось к маминым платьям. К ухаживанию молодого сержанта она относилась со сдержанностью, которой научила её подруга по работе, начавшая познавать жизнь на два года раньше и поэтому более преуспевшая в ней. Эта сдержанность, впрочем, не мешала Ане принимать от сержанта подарки и приглашения в театр и на танцы, в чём стараниям юного Ришельенко не было видно конца и края.

И вот появился Король. Подруга не успела толком обратить на него внимание Ани, как он уже сделал это сам. Он заворожил не только Аню, но и весь персонал булочной. Он пробыл там так долго, словно покупал не батон за один рубль тридцать копеек, а автомобиль со всеми запчастями, но не дольше тем не менее того времени, которое ему понадобилось для того, чтобы договориться о встрече с Аней.

Всего этого сержант Ришельенко, конечно, не знал, как не знал Король о существовании сержанта в жизни Ани.

Она вскоре уволилась из булочной и исчезла из поля зрения сержанта.

Он догадался о её дальнейшей судьбе через полгода, когда, стоя на посту, увидел её под руку с Королём на улице. Она увидела его, но сделала вид, что они незнакомы. А он стоял на посту и не имел права обращать внимание на прохожих, если они не хулиганили или не шли по улице в том состоянии, когда еле переваливаешься с брови на бровь.

С тех пор минуло немало лет, и всю эту историю Ришельенко пришлось вспомнить, когда он по долгу службы вынужден был заинтересоваться магазином, где директором был пресловутый Король.

И хотя Король не догадывался, что Ришельенко шёл в авангарде пытавшихся завоевать Анну Леопольдовну, бывший сержант тем не менее испытывал неудобство оттого, что у неё может возникнуть версия о некоем акте запоздалой мести с его стороны. Поэтому-то он и предпочитал заниматься Королём через своих сотрудников, если не было крайней необходимости заниматься им самому.

Он вошёл в кабинет. Король встал, чтобы поприветствовать его.

— Чем обязан визиту на столь высоком уровне? — Со стороны можно было подумать, что встретились хорошие знакомые. Но это только со стороны, если не заглядывать под дымчатые стёкла очков Короля.

Да вот, знаете ли, дела, — уклончиво ответил Ришельенко.

— Какие же у вас дела в нашем заведении, говорите, сделаем все ваши дела, — радушно расплылся в улыбке хозяин.

— Это не мои, это ваши дела в вашем заведении. И похоже, что вы их уже сделали. — Ришельенко был предельно корректен и не собирался отвечать на улыбки хозяина.

— Это что же мы натворили, это как же так, это мои паршивцы что-нибудь? — демонстративно засуетился и запричитал Король. — Это мы сейчас выясним, — и он потянулся рукой к кнопке вызова, не спеша, впрочем, её нажать, а глядя вопросительно на Ришельенко.

— Да нет, не паршивцы. Сами вы натворили.

Король почувствовал себя неуютно оттого, как Ри-шельенко произнёс слово «натворили»: ему показалось, что тот специально выделил из этого сочетания слово «вор».

— Простите, не очень понимаю вас, — произнёс он неожлданно сухим и официальным тоном.

— А чего понимать? Давайте посмотрим, какие товары принял ваш магазин на комиссию за последний месяц.

— Это можно. У нас, знаете ли, полный порядок в бумагах. Сами понимаем, место такое.

Король быстро нажал кнопку, вызвал сотрудника и через минуту уже листал толстую книгу квитанций перед Ришельенко.

— Оставьте это мне. Я не помешаю вам, если посижу здесь с полчасика? — спросил Ришельенко.

— Что вы, что вы, очень обяжете, это я уйду, чтобы не мешать вам, — вроде даже обрадовался Король.

— Нет-нет, лучше будет, если вы останетесь здесь: могут возникнуть вопросы, — ответил Ришельенко тоном, не вызывающим возражений.

Король сел за свой стол и начал бесцельно перебирать лежавшие на нём бумаги и листать настольный календарь, не переставая из-под дымчатых очков наблюдать за Ришельенко. Тот листал квитанции, задерживаясь на каждой некоторое время, но опытный Король заметил, что ни одна из них не заинтересовала его по-настоящему. Так они сидели минут двадцать, пока Ришельенко не удалось прочитать всю пачку.

— Здесь всё? — спросил он.

— Должно быть всё, — ответил Король, делая вид, что вспоминает. — Да, должно быть всё.

— А если не всё?

— Как то есть не всё? — Король изобразил возмущение на своём и без того выразительном лице. — Должно быть всё!

— Так «должно быть» или «всё»? — не унимался Ришельенко.

— Это надо тогда проверить, — не выдержал Король, — Вы так спрашиваете, словно знаете, что здесь не всё. А я-то ведь не знаю. Должно быть всё. А так надо проверить, всё или не всё.

— Давайте проверим.

— Это как, прямо сейчас?

— А что? До обеда ещё время есть. Можем и после обеда проверить.

— Ну давайте, — согласился Король, стараясь не показать, как ему этого не хочется. — Какая вещь вас интересует?

— Подвески! — сказал Ришельенко так неожиданно, что Король не нашёл что ответить и сидел некоторое время, молча перелистывая календарь. Буря ругательств пронеслась в его мозгу: «Ах, щенок паршивый, зацапали его, мерзавца! А говорил: мои, мол, по наследству. Сопляк лживый!»

Его мысли прервал голос Ришельенко, когда на календаре появился декабрь:

— У нас есть сведения, что в вашем магазине были приняты на комиссию бриллиантовые подвески работы семнадцатого века.

— Подвески, подвески… — задумчиво произнёс Король, подняв глаза к потолку и лихорадочно соображая, признаваться сразу или нет. — Да, вроде были какие-то побрякушки. А что, по квитанциям разве нет? Должны быть.

— Я не обнаружил.

— Давайте я посмотрю. — Король взял пачку, начал её листать. — Если с бриллиантами, то должны быть. С бриллиантами шутки плохи. Бриллианты — их никуда не спрячешь. Да вот же они! Я же сказал — должны быть. И вот они. — Он протянул нужную квитанцию Ришельенко.

— «Предмет туалета», — прочитал Ришельенко, с трудом разбирая почерк. — Что это за предмет туалета?

— А как же их назвать ещё, эти побрякушки?

— А цена? Пять тысяч! Ваш товаровед слепой, что ли?

— А сколько же? Помилуйте, за какие-то побрякушки! Не надо заставлять нас работать по спекулятивным ценам! — приободрился Король.

— Кто принимал вещь на комиссию?

— Дайте я посмотрю. А! Это же я сам принимал. Вспомнил всё! Ей-богу, всё вспомнил! Сейчас расскажу. Значит, дело было так. Вы бы сразу сказали — побрякушки, а то подвески какие-то. Так вот. Я, значит, с утра — в торг, приехал из торга, на приёмке очередь жуткая, я — в чём дело? Товаровед, говорят, один заболел, второй не справляется. Где завсекцией? В отгуле, говорят. Ну что делать, встал на некоторое время сам. Все продавцы, кстати, подтвердить могут. Ну, постоял полтора часа, там перерыв, после перерыва вызвал завсекцией, всё пошло как надо. Вот в это время побрякушки и прошли. Да ничего в них нет особенного, не сомневайтесь, — добавил Король, заметив недоверие на лице Ришельенко при слове «побрякушки».

— А когда они были проданы?

— Так вот же, — Король ткнул в квитанцию, — в тот день, значит, после обеда и проданы. Нам план надо делать, мы вещи под прилавок не прячем.

— Они и на витрине значились?

— А как же! Без этого разве продашь?

— А кто купил, не знаете?

— Кто ж знает! Если бы вещь была редкая, то положено записывать, а так — побрякушки. Чего за ними следить?

— А вы что, действительно не знаете, что это за побрякушки?

— Ну как не знаю! Я же их принимал. Ничего особенного.

— Так вот, у нас есть сведения, что были приняты на комиссию, а потом проданы подвески королевы Анны Австрийской, жены короля Людовика Тринадцатого. Редчайший экземпляр, работа семнадцатого века. Им цены нет, это — музейная редкость. А вы — пять тысяч.

— Какого короля Людовика? Я впервые слышу о таких подвесках.

— Вы «Трёх мушкетёров» читали в детстве? — Ришельенко даже разволновался.

— Не знаю. У меня было трудное детство, мне было не до мушкетёров, — уклончиво и, как ему казалось, аккуратно ответил Король.

— Одно из двух: или вы знали, что за вещь перед вами, и, сознательно занизив цену, купили сами, или угодили кому-то из близких, совершив, таким образом, преступление с использованием служебного положения, или же вы действительно не знали ценность вещи, что указывает на вашу некомпетентность и на несоответствие занимаемой должности. В любом случае вы подлежите отстранению от неё, а дело может быть передано в следственные органы, так как подвески эти ворованные.

— Товарищ Ришельенко, — взвыл Король, — как же так? Мы работаем здесь и постоянно рискуем! А что делать? Такой наш товар. Того и гляди стекляшки оценишь как бриллианты или, наоборот, как вот получилось.

— Вы бы хоть записали, кому их продали.

— Так кто ж думал-то? — Король казался искренне расстроенным. — Вот ведь история-то! А как ни повернись — Король виноват. Товаровед заболел — Король виноват.

— Кстати, товаровед не заболел, вы его сами отослали на полдня. Наши сотрудники это установили. Он уже после обеда в тот же день был на работе.

— Ну, отослал. Разве всё упомнишь? Л тут очередь, суета. Я же не думал, что, как только я его отошлю, тут же все сбегутся товар сдавать. Вот ведь беда-то! Может быть, попытаемся вещь найти?

— Вы вообще-то можете нам помочь вернуть подвески. Пусть продавец попытается вспомнить, кто покупал их. Мы, конечно, сами всё равно их найдём. Но мне не хотелось бы загружать излишней работой моих сотрудников и портить вашу биографию. Если, конечно, и в самом деле произошла ошибка.

— Положитесь на меня. Король, если его загнать в угол, не подведёт. А этот случай и впрямь загнал меня в угол. Я вам позвоню, как только что-то выясню.

— Но учтите, время не терпит. Подвески могут уплыть за границу, и тогда дело примет ещё более серьёзный оборот.

— Нет-нет. Не успеют. Я всех подниму на ноги. Нам тоже известны кое-какие коллекционеры. У нас есть постоянные клиенты — все будут на ногах. Они тоже ценят наше хорошее обращение. Я думаю, через неделю смогу сообщить что-то обнадёживающее.

На этом они расстались. Ришельенко шёл по улице к машине и всё сомневался, правильно ли он делает, привлекая к этому делу Короля, который, может быть, и сам к нему причастен. Но выхода не было, потому что не было и намёка на след, по которому надо искать эти злополучные подвески.

Король же, как только Ришельенко ушёл, заперся в кабинете и стал пить коньяк маленькими рюмочками, зато часто.

Глава 13

Супруги Бонасеевы

«Откажись от большого, если оно может помешать тебе в будущем набрать помалу ещё больше». В этом Королю не пришлось долго убеждать самого себя: он решил отдать Ришельенко проклятые подвески. Но сделать это надо было со всей осторожностью, чтобы хитроумный Ришельенко со своими вездесущими молокососами не засёк его, Короля, на таком дешёвом трюке, как скупка краденого за бесценок. Но всё-таки, несмотря на принятое решение, на душе у Короля было муторно. Жалко было отдавать такую вещь, но, главное, обидно, что всю жизнь ему, Королю, не везёт на характеры людей, которым поручено размахивать над его головой мечом карающим. Он снова и снова вспоминал удачливых своих коллег, которые так мило ладили с блюстителями закона. Ведь так получается не потому, что уж очень ловкие были коллеги или совсем уж неловкие блюстители. Нет, наоборот. Коллеги неловко подсовывали, а блюстители ловко брали. И все были довольны. А в общепите — там и вовсе ребята устроились что надо: у них в сети своя санэпидстанция. Если кто из пожирателей столовских котлет вдруг начнёт возмущаться, что в котлетах этих один хлеб, на станции мигом выдадут справочку, что в них сто, а если надо — и сто пятьдесят процентов мяса. И всё. Печать стоит. А народ — он к печати почтителен. Ну, известно, чем круглее печать, тем круглее за неё сумма. Но сумма-то тоже из котлет. Зато жизнь. Никакого учёта. Каждую котлету в комиссионку не принесёшь. И не хватит Ришельенок — за каждой котлетой уследить. И так размечтался Король, что поймал себя на мысли о целесообразности перехода на котлеты. Но как только поймал, так тут же и отпустил.

«Что эго я, старею, что ли? — подумал он, вытирая со лба холодный пот. — Так ведь можно додуматься и на завод слесарем пойти. Надо нервы лечить».

Король решил ещё раз поглядеть на подвески, на ходу обдумывая план их возвращения Ришельенко. Придя домой, он сразу направился в свой кабинет, Анна Леопольдовна была дома, и он успел заметить, что она вроде бы возбуждена сверх меры: обычно в это время она висела на телефоне, тогда как теперь лежала на кушетке лицом к стене.

Зайдя в кабинет, Король плотно прикрыл за собой дверь и только тогда отпер потайной сейф, выполненный в виде горшка с фикусом вверху и с двойным дном внизу. Это было не очень удобно, так как для работы с сейфом приходилось вставать на колени, но зато очень надёжно с точки зрения незаметности и полезно с точки зрения физических движений. Но как Король ни делал эти движения вокруг сейфа, подвески в нём не просматривались. Он запустил туда руку, выгреб всё содержимое — там хранились ввиду малости объёма только самые дорогие вещи, — подвесок не было. Король запер сейф, сел за стол и задумался. Не мог же он перепутать, забыть! В кабинете был ещё один сейф, спрятанный в книжном шкафу и сделанный под полное собрание сочинений одного современного писателя, известного тем, что его никто не читает. Собрание было объёмистым, так что в этом сейфе Король хранил кучу всякой мелочёвки и спиртные напитки от друзей, хорошо знающих интерьер его винного бара и всякий раз интересующихся, что нового там появится завтра, если сегодня выпить всё, что есть. В основном этот сейф был сделан для того, чтобы в случае чего поиски милиции увенчались успехом и прекратились на этом.

На всякий случай Король открыл и этот сейф, но там подвесок не было, так как туда он их не прятал.

— Анна, — громко сказал он, выходя из кабинета, — куда девались подвески, которые я недавно купил?

Анна Леопольдовна продолжала лежать на кушетке лицом к стене. Этот голос, с некоторых пор ставший ей не очень приятным, прервал светлые мечты, которым она предавалась. И никто не вправе был осудить её за это, ибо какая женщина не склонна помечтать о большой любви? Особенно если всё остальное у неё уже есть. Но мечты мечтами, а муж есть муж. Надо было что-то говорить. Она медленно поднялась и вдруг ослепительно и невинно улыбнулась, но улыбка, естественно, не была самоцелью. Улыбаясь, она сказала:

— Знаешь, дорогой, я дала эти безделушки поносить одной своей подруге.

— Какой подруге? Что за привычка — снабжать подруг бриллиантами?! — начал гневаться Король.

— Никакая не привычка, просто ей надо было надеть нечто сногсшибательное. У неё роман с человеком, понимающим в этом деле.

— Не знаю никаких романов! — совсем уж разгневался Король. — Как вообще ты смела залезть ко мне в сейф, откуда у тебя ключ?

— Ты напрасно шумишь, дорогой. Если мы с тобой будем разводиться, имущество разделят пополам, а если тебя арестуют, то конфискуют всё, — попыталась пошутить Анна Леопольдовна, но, как только увидела на полу осколки дорогой хрустальной вазы, поняла, что делать этого не следовало.

— Нет, ты скажи мне, что за подруга и на какой срок ты ей отдала подвески?!

— Это моя подруга!

— Я знаю, что не моя!

— Я не хочу тебя с ней знакомить, потому что боюсь, ты в неё влюбишься. — Она поняла, что опять пошутила неудачно, когда по её красивым ногам, как осколки разорвавшейся гранаты, застучали сверкающие грани следующей вазы. Она при этом не преминула оценить, что порознь они сверкали даже лучше, чем вместе. Кроме того, она успела с удовлетворением заметить, что обе разбитые вазы были подарены Королю на день рождения неизвестно кем и вполне могли быть подношением от многочисленных поклонниц. Так что их ей было не жалко.

— Послушай, Анна. — Король несколько успокоился после двух ваз. — Дело значительно серьёзнее, чем ты думаешь. Дело в том, что эти подвески не мои.

— Как не твои? А ты говорил…

— Пока не мои, — снова повысил голос Король. — Я просто взял их на время, чтобы понять, смогу ли я жить, если их у меня не будет.

— А ты же сказал, что купил эти подвески!

— Но ведь я и не украл. Я их принёс, чтобы не продать кому-нибудь другому. И вот теперь мне их надо вернуть.

— Как вернуть? Такие подвески — и вернуть? — Анна Леопольдовна всё ещё не хотела верить в серьёзность и необратимость содеянного ею, чтобы хоть как-то оттянуть миг расплаты.

— Так. Вернуть. От этого зависит моя карьера.

— Что же ты наделал! Я так к ним привыкла.

— Ты или подруга? — строго спросил Король, начавший чувствовать, что за этим что-то кроется.

— И я, и она. — Анна Леопольдовна решилась на последний аргумент — на слёзы. Она зарыдала, и так художественно, что каждая слеза шла точно по намеченному руслу, не причиняя вреда косметике.

— Я не понимаю, кого ты больше жалеешь: меня или подругу? — спросил Король.

— Себя, — всхлипнула Анна Леопольдовна и добавила, спохватившись: — Себя и в своём лице — тебя, дорогой. — И она упала ему на грудь.

— Ну ладно, ладно, успокойся, — погладил её по парику Король, любивший слёзы значительно меньше, чем бриллианты, в отличие от большинства мужчин, не любящих ни того, ни другого.

— Ты что-нибудь придумал? — спросила Анна Леопольдовна голосом, освобождённым от слёз и уже наполненным надеждой.

— Ничего я не придумал. Нужны подвески — и всё тут. Пойми, сейчас не та ситуация, чтобы придумывать. Надо действовать. Иначе этот Ришельенко мне устроит…

Ришельенко?! — Анна Леопольдовна оттолкнулась от Короля и посмотрела на него вопросительным взглядом.

— Ты что, знакома с ним? — спросил в свою очередь Король, смутно понимая, что совершил ошибку и теперь придётся сочинять какую-нибудь историю.

— Нет, незнакома, просто фамилия странная, — пришла в себя Анна Леопольдовна. — А кто он такой?

— Это, знаешь ли, один мой давнишний знакомый… — начал Король мирным и добрым голосом.

Но Анна Леопольдовна не слушала. Она живо вспомнила молодого, но въедливого и настырного сержанта, которого успела хорошо изучить за тот год. Но дальше её мысли почему-то потекли в направлении, никак не согласованном с рассказом Короля, доходившим до неё как бы из-за стены.

Она вдруг начала фантазировать, что было бы, если бы она не встретила Короля и вышла замуж за этого сержанта. «Детей бы небось было двое, — думала она, — а может, и больше, судя по тому, сколько хлеба он покупал. Работать бы пришлось — это уж наверняка. Зато золота и бриллиантов не было бы. И не надо было бы подвески возвращать…»

— Вот такая история, — совсем уж примирительно закончил свой рассказ Король. — Так что лучше уж нам лх вернуть ему. Хотя бы на время.

Анна Леопольдовна, хоть и углубилась в свои мысли, успела краем уха понять, что ради такой пустяковой истории с подозрением подделки, какую рассказал ей её благоверный, он, определяющий подлинность камней, не вынимая их из футляров, не стал бы устраивать такой шум. Значит, сообразила она, дело и впрямь серьёзно.

— Они тебе нужны прямо сейчас? — спросила она голосом, не имевшим ничего общего с тем, каким она говорила до сих пор.

— Ну, не сегодня и не завтра. Примерно через неделю.

— Тогда давай поговорим завтра! — произнесла Анна Леопольдовна с описанной выше улыбкой и пошла в ванную, где пустила воду и стала набирать номер на стоящем там телефонном аппарате.

По ровному шуму воды в ванной Король догадался, что его жена звонит по телефону. Сам он, когда делал то же самое, одной рукой держал телефонную трубку, а другую подставлял под струю воды и двигал ею туда-сюда, имитируя своё пребывание под душем. Король послушал некоторое время ровный шум воды и пошёл обратно в кабинет. Там он сел за стол и начал думать. Но думалось не о том, о чём надо было. Лезли на ум какие-то обрывки подозрений и разговоров о том, что якобы его жену в последнее время иногда видели с каким-то красавцем делового типа. Называли даже имя — Жора. Пока красавец был один на один с Анной Леопольдовной, Короля это волновало мало: ему ничуть не было его жалко. Но теперь всплыла пропажа подвесок, и Король невольно начал склеивать обрывки своих подозрений.

— Жора, Жора, — стал он даже бормотать про себя, — как бы эта индюшка не распарилась и не снесла ему подвески. Анна! — Король выбежал из кабинета и застучал в дверь ванной. — Анна, отопри, есть дело!

Шум воды затих, и дверь открылась.

— Ты что-нибудь придумал? — почти радостно спросила Анна Леопольдовна.

— Да, кажется, придумал! — зло сказал Король. — Я должен увидеть подвески завтра!

— Через неделю!

— Через неделю? Да ты с ума сошла!

— Это ты сошёл. Сам же говорил!

— Через день!

— Через шесть дней!

— Через два дня!

— Через пять дней!

— Через три дня, и ни часу дольше!

— Через четыре дня, и ни минуты раньше!

— Через три дня и двенадцать часов!

— Через три дня и двенадцать часов!

— Ну, смотри! — И Король выбежал из дому, громко хлопнув дверью.

Анна Леопольдовна с минуту постояла в задумчивости и бросилась на телефон. Набрала номер Бэкингемского, ответил женский голос.

— Мне нужен Бэкингемский, — сказала Анна Леопольдовна максимально нежным голосом. — На работу не пришёл? А мне пять минут назад сказали, что куда-то вышел. А что с ним? Командировка. А куда, не скажете? Нет, ну ладно!

Она встала и начала ходить по комнате, обхватив голову руками. Потом пошла на кухню и принесла стакан. Села к телефону и набрала номер. Ответил тот же женский голос.

— Бэкингемский? — спросила Анна Леопольдовна, поднеся ко рту стакан. — Как то есть нет? Это минразпром? Из арбитража говорят. Мне нужен Бэкингемский. А где он? Какая ещё командировка, когда у него здесь такие дела? Куда он уехал? Ах, в Одессу! Когда? Сегодня? Пять минут назад? Ладно, отдыхайте!

Она положила трубку и всё поняла. Её провели как девочку. Ясно, что этот стервец поехал греть руки на сиянии её алмазов.

Ах он сволочь! — Анна Леопольдовна опять забегала по комнате. — Ведь как про любовь навешивал! Ах, дуры мы, бабы, дуры! Я ему» подлецу, самое дорогое отдала — душу свою, сердце, а ему, паскуде, ещё н подвески вынь да положь. «Для измерения глубины чувства, в доказательство любви». Теперь понятно. Ну ладно, голубчик! Я тебе покажу любовь, я тебе измерю глубину чувства!

И Анна Леопольдовна, быстро одевшись, выбежала из квартиры. Но в лифте она вспомнила, что не знает, как он поедет в Одессу — самолётом или поездом, и, доехав до первого этажа, снова нажала кнопку своего. Вошла в квартиру и опять набрала номер Бэкингемского.

— Девушка, — сказала она неожиданно тонким девичьим голосом, как бы не знавшим ещё ни табачного дыма, ни тонких вин, — скажите, а Жорик уже уехал? Уехал. Какая жалость! Это его двоюродная сестра говорит. А вы не знаете, во сколько у него самолёт? Ах, поездом. А во сколько поезд? А-а, спасибо, спасибо. Просто мне надо ему кое-что передать. До свидания.

Анна Леопольдовна положила трубку и посмотрела на часы. Оставалось полчаса. Она снова выбежала из квартиры и помчалась на вокзал.

Поезд ещё стоял на перроне. Она пошла вдоль, ища вагон «СВ» — Жора в других не ездил. Нашла и в третьем окне увидела Жору. Он снимал пиджак. Она постучала ему и, когда он обернулся к окну, ослепительно улыбнулась и послала воздушный поцелуй. Он приветливо улыбнулся ей в ответ и показал знаком, чтобы она зашла в вагон. Она зашла, вошла в купе, но Жоры там не оказалось. Она заглянула в соседнее купе, потом во все остальные, в тамбур, но его нигде не было. Анна Леопольдовна заметалась по вагону, но в это время провожающим велели проверить, не остались ли у них билеты отъезжающих, и покинуть вагоны. «Уехать с ним», — промелькнула мысль, но проводница вежливо напомнила ей, что пора. Она вышла из вагона, недоумевая, куда Жора мог запропаститься, и пошла по перрону, оставив в Жорином купе свою гордую осанку. Поезд тронулся. В это время Жора вышел из туалета, снова запер его своим ключом и пошёл в своё купе, на всякий случай озираясь.

Анна Леопольдовна продолжала идти по перрону, пока не поняла простую истину: «Сутки поездом — час самолётом». После этого она побежала и через пятнадцать минут была уже в квартире Кати Бонасеевой, запыхавшаяся и встревоженная. Но муж был дома, и она так и сидела перед Бонасеевой — молча и тяжело дыша. Та тут же сообразила, что произошло нечто, и громко, но ласково крикнула:

— Миша, ты не сходишь за хлебом? Анна Леопольдовна будет у нас обедать.

— Хорошо, котик, я сейчас, я мигом слетаю, — быстро согласился покладистый профессор и ушёл.

— Слушай, Катя, я погибла. — И Анна Леопольдовна как на духу рассказала Бонасеевой всю историю, опустив лишь те места, где она выглядела не самой проницательной женщиной в мире. Получилось так, что она чуть ли не связала Жору у него на квартире, ворвавшись туда среди ночи, и только после жестокого избиения и пыток, которым она его подвергла, он наконец согласился взять у неё подвески. Истории же с поездом вроде как и не было.

— Нет ничего проще, — ответила Катя. — Пишите ему записку. Миша сейчас придёт из булочной и поедет в Одессу.

— Катя, я всё оплачиваю плюс наградные, но я могу быть уверена?

— Конечно, дорогая. Только где его там искать?

— Надо послать Михаила самолётом. Тогда он встретит Жору прямо у поезда, вагон номер семь или восемь, я точно не знаю, но это неважно, он его сразу узнает: Жора там — самый красивый.

— Ну если так, то даже Миша догадается. Но только какой номер поезда?

— Ой, номера не знаю. Но точно знаю, что самый фирменный. Потому что Жора в других не ездит. Всё же такой работник такого министерства. Престиж и прочее…

— Он всё сделает, как вы велели. Не беспокойтесь. Только что ему делать, если он найдёт Жору, а тот не отдаст эту вещь?

— Ах да, я и забыла! Жоре надо же вернуть деньги. И на дорогу Мише. Как ты думаешь, сколько ему надо на всё, кроме стоимости подвесок?

Катя активно зашевелила губами, потом начала загибать пальцы на руках.

— Я думаю, что не больше тысячи рублей.

— Как тысячи?! — удивилась Анна Леопольдовна.

— Ну как же, Анна Леопольдовна, посчитайте сами. Ведь до аэропорта надо на такси? Правильно?

— Правильно.

— А меньше чем за двадцать рублей туда и обратно никто не поедет. Так?

— Так.

— Билетов нет, доставать надо?

— Надо.

— А там гостиница нужна?

— Нужна.

— Считаем: гостиница пять рублей за сутки плюс пятьдесят за то, что мест нет, а тут найдётся. Так?

— Ой, ладно, я согласна. Пока мы считаем, поезд уже прибудет. Я бегу за деньгами, а ты пока подготовь мужа.

— Хорошо. Ждём вас с полутора тысячами и — в аэропорт.

— Как с полутора? — опять удивилась Анна Леопольдовна.

— А мне за моральные издержки? Ведь три дня и двенадцать часов без мужа. Я же молодая женщина, Анна Леопольдовна.

— Ах, ну тебя! Ты всё шутишь. Я побежала.

В дверях лифта она столкнулась с Бонасеевым.

— А как же обед, Анна Леопольдовна? — удивлённо спросил он и развёл руками, в одной из которых болталась авоська с хлебом.

— В следующий раз, — улыбнулась Анна Леопольдовна и исчезла в лифте.

Бонасеев вошёл в квартиру, и Катя с ходу набросилась на него:

— Переодевайся в светлый костюм, вот другие ботинки.

— Так ведь обед отменяется вроде, — недоумевал профессор.

— Какой обед?! Ты едешь в Одессу! Чемодан я сейчас соберу. Вот смотри: плавки, полотенце…

— В какую Одессу? Зачем?

— Так надо. Я всё сейчас объясню!

— Никуда я не поеду.

— Ну конечно, Миша, ты туда не поедешь. Ты туда полетишь самолётом.

— И не полечу. Что у тебя за взбалмошный характер! Это всё она, да?

— И она, и я. Ты сейчас всё поймёшь. Надо встретить в Одессе фирменный поезд и там, в седьмом или восьмом вагоне, найти самого красивого мужчину. Понял?

— Катя, не надо, мне надоели ваши красивые мужчины. Опять какой-нибудь Жора…

— Откуда ты знаешь? — насторожилась Бонасеева.

— Откуда, откуда… мало ли откуда. Я не хочу потакать тебе в твоих махинациях. И товарищ Ришельенко мне советовал…

— Ришельенко? — уже испугалась Катя. — Ты с ним знаком?

— Я — да и тебе советую. Очень порядочный человек. Так что я умываю руки. И ухожу, чтобы ты не утомляла себя бесплодными попытками уговорить меня. — И он направился к двери.

— Ты куда? — в ужасе вскричала она.

— На кудыкину гору! — ответил он и тихо закрыл дверь с другой стороны.

Катя с минуту стояла в растерянности, потом начала набирать телефонный номер, но тут же бросила трубку, встала и забегала по гостиной. Два противоречивых чувства раздирали её на две примерно одинаковые части: ощущение, что просьба Анны Леопольдовны не может быть выполнена, и чувство, не рекомендующее так просто отказаться от наметившихся денег.

«Да, дела, — произнесла она про себя. — Но как же быть?»

В это время послышались шаги по коридору, и в дверях появился человек, снимавший у неё комнату.

Глава 14

Любовник и муж

— Могу вам сообщить, что профессор ваш — изрядное трухло.

— Ой, да я знаю это, что ты меня убеждаешь, — рассеянно отвечала Катя. — Кстати, ты, значит, слышал весь разговор?

— Извините, но невольно пришлось. Всё происходило так громко…

— Зови меня на «ты», мы ведь пили на брудершафт.

— Ну хорошо, ты. Я, может, смогу тебе чем-то помочь?

— Ты — помочь?.. — задумалась Бонасеева. — А впрочем, почему нет? — Она даже обрадовалась. — А ты сумеешь сделать, что требуется? Ты ведь слышал, что?

— Да, пришлось услышать. Так что инструкции не надо.

— Но я боюсь, ты справишься?

— А чего справляться? Жору я знаю, слава богу, виделись, знакомы. — Вартанян приналёг на слово «знакомы».

— Не надо, милый, ты же всё узнал. Это герой не моего романа. — Она впервые назвала его «милый», что пустило по его лицу изрядное количество красной краски. Катя, естественно, это заметила и поняла, что надо и дальше так поступать. — Действительно, тебе будет проще, если ты его знаешь, — продолжала она. — Но трудность в другом. У меня сложилось впечатление, что он не очень хочет отдавать эти подвески, даже если ты будешь возвращать ему деньги.

— А что же тогда делать?

— Вот тут-то и надо будет сообразить.

— Но как бы то ни было, если подвески едут в Одессу, их легче заполучить будучи там, чем будучи здесь. Так что надо ехать, а там разберусь! — Душа Вартаняна лопалась от распиравшей его любви и так оглушительно пела, что слабый голос разума был абсолютно не слышен.

— Но что это?! Кто-то выходит из лифта, мужские голоса.

Бонасеева схватила Вартаняна за руку и заметалась по квартире. Но Вартанян знал, куда бежать. Он увлёк её в свою дальнюю комнату, где оба залезли в большой платяной шкаф. Там ему поневоле пришлось обнять её, потому что было очень тесно и руки иначе в шкафу не умещались.

В это время дверь отворилась и послышались уже более отчётливо два мужских голоса, один из которых принадлежал профессору.

— Она уже ушла»— констатировал этот голос* Давайте посмотрим в других комнатах, — не терял надежды другой голос.

Они ходили по квартире, неумолимо приближаясь к комнате Вартаняна. Бонасеева начала дрожать, и Вартаняну, чтобы не было заметно извне, не оставалось ничего другого, как начать дрожать в противофазе.

— Да, не видно, — сказал другой голос» когда оба зашли в комнату Вартаняна. — А чья это комната? Тот самый жилец?

— Тот самый, — подтвердил профессор,

— А где он сам?

— Да учится, поди. Он малый вроде ничего.

— Все они ничего. Ух ты, какой у вас шкаф! В антикварном покупали или но наследству достался?

— Это супругиной бабки шкаф.

— Да, знатный шкаф. Ну, ладно. Если её нет, то давайте хотя бы попробуем понять ещё раз, чего она от вас хотела в Одессе.

— Так я, товарищ Ришельенко, вроде всё рассказал.

Обладатели голосов вышли из комнаты и, громко топая, удалились.

Бонасеева в шкафу первая очнулась от оцепенения, в которое оба впали во время разговора о бабушкином шкафе, и прошептала:

— Ах, подлец! Так он Ришельенко привёл!

Вартанян очнулся от Катиного шёпота и, ввиду того что шептаться было опасно, крепко, но неумело поцеловал её. Старый шкаф на миг вздрогнул — но только для соблюдения приличия — и затих на весьма продолжительное время, что было очень полезно для требуемого в данной ситуации режима тишины. А профессор и Ришельенко там, вдали, продолжали беседу.

— Ну, я понимаю, — говорил Ришельенко, — лететь в Одессу, встретить красавца мужчину. А если у вас и у вашей супруги разные вкусы? Тогда вы встретите не того мужчину?

— Ну, она ведь, наверное, знала, что там такой один на два вагона.

— Ладно, допустим, один. Вы к нему подходите, а он вам говорит, что он не красавец. Вы ему: «Вы красавец», — а он вам: «Нет, я не красавец». И что тогда?

— Не знаю. Я об этом и не думал. Я считал, что он знает, что он красавец.

— Да, странная просьба, — задумался Ришельенко.

— Хорошо, что я не успела рассказать ему всё, — снова зашептала Бонасеева, но тут же губы её оказались заняты страстным поцелуем Вартаняна, который после первого поцелуя готов был лететь куда угодно, причём лучше, если вместе со шкафом.

— Вы немного поторопились, товарищ Бонасеев, — сделал наконец вывод Ришельенко. — Если бы вы ещё чуть-чуть её послушали, нам теперь было бы куда проще.

— Поймите, я не мог её больше слушать. Мне надоели эти махинации. Я и вас привёл сюда не для того, чтобы распутывать паутину заговора, а для того, чтобы вы её как следует припугнули.

— Боже, сейчас должна прийти Анна Леопольдовна, — в ужасе прошептала Бонасеева. — Что же будет?

Ответом ей было то, что и должно было быть: Вартанян снова принялся её целовать. Причём делал он это добросовестно, как в детстве учили его делать любое дело, за которое берёшься.

— Да, может быть, вас это заинтересует, — вспомнил вдруг профессор. — Как раз перед этим разговором у Кати в гостях была Анна Леопольдовна.

— Так-так, — оживился Ришельенко.

— Это её подруга, жена директора магазина.

— Анна Леопольдовна, её подруга? Интересно. И зачем она приходила?

— Я не знаю, я как раз в булочной был.

— А в булочную вы сами пошли или жена вас попросила?

— Катя попросила. Сказала, что Анна Леопольдовна будет у нас обедать. А она передумала и ушла.

— Ну что же вы сразу не сказали? — обрадовался Ришельенко. — Теперь кое-что прояснилось.

— Доверься дураку, — начала Бонасеева, но вовремя замолчала, чтобы не дать повода Вартаняну поцеловать её ещё раз — не потому, что ей это было неприятно, просто она боялась, что он с непривычки объестся помадой и не сможет лететь в Одессу.

— Ну, спасибо вам, профессор, — стал прощаться Ришельенко. — Вы очень нам помогли.

— Скажите, а Кате ничего не будет? — испугался Бонасеев.

— Скорее всего, ничего.

— Ну ладно, тогда я пойду с вами вместе. Мне вообще-то давно в институте надо быть, а я вот с этим делом тут замешкался.

И они оба ушли. Молодые люди вышли из шкафа, посмотрели друг на друга, но Вартанян уже не смущался от взгляда Бонасеевой, так как чувствовал себя большим. Они прошли в гостиную и ходили по ней, не зная, о чём говорить.

— Так, — опомнилась первой Бонасеева. — Мы совсем упустили из виду, что Анна Леопольдовна не должна знать, что едешь ты, а не мой муж. Как только раздастся звонок, иди в ванную и пускай воду. Я скажу, что это муж принимает душ перед дорогой. Понял?

Она говорила это таким властным голосом, что Вартанян и представить себе не мог, как он целовал эту женщину пять минут назад. Она ещё что-то вспомнила, подошла к зеркалу, поправила причёску и заново накрасила губы, реставрировала на лице оставшуюся косметику и наложила новую в тех местах, где она стёрлась. После этого Бонасеева показалась Вартаняну прекраснее в два с лишним раза. Он снова шагнул к ней, весь охваченный любовью. Она позволила поцеловать себя ещё раз и ещё, а потом, хотя и не без её ведома, получилось так, что они сели на диван и долгое время в квартире стояла полная тишина, нарушаемая лишь стуком капель воды из неисправного крана в ванной.

Но Бонасеева сделала наконец вид, что с трудом взяла себя в руки, из которых на самом деле она себя и не выпускала.

— Милый, теперь не время. Потом, после Одессы.

Она снова подошла к зеркалу и начала приводить себя в порядок. «Воистину, чтобы общаться с этим малым, надо иметь собственную парфюмерную фабрику, — думала она, подновляя в который раз лицо и придавая ему привычное для всех окружающих выражение. — И что это Анька телится с деньгами. Так все самолёты уйдут». Она посмотрела на часы.

Но вот раздался долгожданный звонок. Бонасеева поглядела в глазок, увидела Анну Леопольдовну, знаком скомандовала Вартаняну зайти в ванную и открыла дверь.

— Дорогая, что же вы так долго? Ведь поезд-то идёт всё это время.

— Так получилось. Потом расскажу. Где Михаил?

— Он, пока ждал, вдруг надумал душ перед дорогой принять. Говорите мне, что хотите сказать.

— Вот деньги. — Анна Леопольдовна прошла в гостиную и начала отсчитывать на столе купюры. Все были одна к одной по сто рублей. — Это тысяча двести вам с Михаилом…

— А где ещё триста?

— По возвращении, сейчас не сумела достать. А это, — она выложила ещё две пачки сторублёвок, — Жоре за подвески. Сначала надо дать ему одну пачку — здесь пять тысяч — и сказать, что остальное отдам тут, а если он начнёт артачиться — надо отдать и вторую. Но не всю. Сперва тысячу пятьсот рублей, а потом набавлять по пятьсот, если он будет продолжать артачиться. Поняла?

— Да, я поняла. — Бонасеева вскрыла обе пачки и стала пересчитывать купюры.

— Ты напрасно их пересчитываешь. Неужели ты думаешь, что можно в наше время лететь с такими деньгами в кармане?

— А где же их ещё прятать?

— Их вообще нельзя брать с собой! Мало ли что с самолётом может случиться. А тут такие деньги! Надо, чтобы Михаил отправил их туда аккредитивом.

— Значит, Михаила вам не жалко, а денег жалко, — обиделась Бонасеева.

— Да нет, ты меня неправильно поняла. Михаила тоже жалко. Но если деньги будут при нём, то не будет ни у тебя Михаила, ни у меня денег. А если раздельно, то хоть деньги останутся. Пойми, деньги-то без Михаила в самолёте никак не улетят. И поверь, дорогая, если бы можно было, неужели я не отправила аккредитивом для безопасности и Михаила тоже?

Бонасеева стала лихорадочно соображать. Авантюра грозила вот-вот рухнуть.

— Ну ладно, — сказала она как можно более безразлично, — сейчас он выйдет из душа, соберётся, и мы с ним по дороге всё сделаем.

— Ну конечно, — обрадовалась Анна Леопольдовна, — сейчас пойдём и оформим.

Уловка не прошла, и Бонасеева снова стала думать.

— Что он там так долго моется? — начала нервничать Анна Леопольдовна.

— Миша — мужчина аккуратный, — постаралась успокоить подругу Бонасеева, — пока всё не вымоет, ни за что не выйдет.

А Вартанян сидел в это время, приложив ухо к двери. Он слышал обрывки фраз и пытался изо всех сил восстановить из них суть проблемы.

— Да, кстати, — вспомнила вдруг Бонасеева, — а записку вы ведь не написали!

— О боже! — воскликнула Анна Леопольдовна. — Как же это я так!

Она взяла поданный Бонасеевой лист бумаги, достала из сумочки свой «паркер», села и начала писать. Писала долго, выискивая в своём словарном запасе слова, способные, по её мнению, поразить Жору в самое сердце, или что у него там. Но, к сожалению, женщина властна только над будущими поклонниками, тогда как прошлые всегда готовы отбиться от рук. Так что когда дело дошло до обещаний на будущее за её выполненную просьбу, Анна Леопольдовна не нашла ничего такого, что можно было бы считать для Жоры завлекательным. Она лишь в который раз за свою жизнь подумала о том, что скоропалительность женщин в их амурных делах всегда чревата и как было бы хорошо, если бы с Жорой всё было ещё впереди. И зареклась, опять-таки в который раз, впредь быть осмотрительнее. «Но, с другой стороны, такой с виду порядочный человек, работник такого министерства — кто бы мог знать!» — подумала она напоследок, прежде чем запечатать письмо и отдать его Кате.

— Давайте ещё раз всё обговорим, — старалась оттянуть время Бонасеева, сама, впрочем, не зная, что это может дать. — Что Миша должен сделать в первую очередь? Бежать за деньгами или к поезду?

— Сперва к поезду. И надо договориться с Жорой о встрече. Потом за деньгами. А потом по договорённости. Ведь всё так просто! — Анна Леопольдовна заметно нервничала и смотрела на часы.

— Ничего страшного, если он улетит даже ночным рейсом, всё равно успеет к поезду. Ведь сутки поездом — час самолётом! — напомнила Бонасеева. — Может быть, вы торопитесь? Так не сомневайтесь, идите. Мы с Мишей всё сделаем сами. Он всё-таки профессор! — Искра надежды снова мелькнула в глазах Бонасеевой.

— Ну куда же я пойду? Я должна быть уверена. А тут ещё Король должен домой прийти, а меня нет. Я боюсь, что он начнёт меня разыскивать и может припереться сюда без звонка. Он ведь знает, что по телефону ты ему не признаёшься, что я здесь. А мне бы не хотелось, чтобы он что-нибудь заподозрил, ты же знаешь.

— Так идите, я позвоню вам сразу, как только мы всё сделаем.

— Если только так, дорогая. Я тебе верю, но очень беспокоюсь. Ты уж, пожалуйста… — И Анна Леопольдовна пулей вылетела из квартиры.

Бонасеева облегчённо вздохнула и пошла к ванной комнате. Постучала в дверь.

— Выходи, она ушла.

— Сейчас, домоюсь и выйду! — ответил Вартанян. Он и в самом деле после долгих попыток понять из-за двери, что там происходит, решил принять душ перед дорогой.

«Ну и нервы у мужиков — крепкие!» — подумала Бонасеева и начала нетерпеливо ходить по квартире. Минут через десять вышел из ванной Вартанян.

— Значит, так, — сказала она ему, — ты пока собирайся, а я сбегаю на почту, положу деньги на твоё имя. Кстати, как тебя зовут, отчество? Паспорт у тебя есть?

Вартанян пошёл в свою комнату и принёс паспорт. Она положила его в сумку вместе с деньгами и ушла, а он пошёл собирать вещи в дорогу.

Глава 15

План кампании

В это время раздался звонок, и на пороге появился Планшеев, который если слышал звон, то точно знал, где он, и всегда умел вовремя там оказаться.

— С большим приветом! — беззастенчиво отсалютовал он Вартаняну и, не дожидаясь приглашения, пошёл в его комнату.

Вартанян последовал за ним.

— Ты что, уезжаешь? — спросил Планшеев, увидев в комнате следы сборов в дорогу. — А как же я?

— Я ненадолго. Можешь здесь пока пожить один.

— А куда, если не секрет?

— Понимаешь, это не мой секрет.

— Ну, если не твой, так и жалеть нечего. Говори, куда едешь? И всех делов. — Иметь свои секреты Планшееву всегда было не по средствам из-за его болтливости, поэтому он и в смысле секретов предпочитал жить за чужой счёт.

— По делам в Одессу.

— Какие у тебя могут быть дела в Одессе? Небось какое-нибудь барахло импортное закупать?

— Это не у меня дела, меня просто попросили.

— Кто попросил?

— Секрет.

— Катька небось?

— Ну, допустим, она. Что это меняет?

— А откуда деньги на дорогу?

— Деньги есть.

— Деньги — это хорошо! — сразу отвлёкся от темы Планшеев, так как был очень мечтательным человеком в смысле денег. — А много?

— Ещё не знаю, но на дорогу должно хватить.

— Надо сделать так, чтобы ещё и осталось, — поучительным тоном сказал Планшеев.

— Как получится, — неопределённо ответил Вартанян, до которого уже дошло, что такие люди, как Планшеев, всегда бывают в друзьях, хочешь ты этого или нет.

— И что тебя в Одессу тянет? — продолжал размышлять вслух Планшеев. — Небось какая-нибудь Кать-кина тёмная история? Можешь ничего не говорить, скажи только, тёмная или нет? И всё.

— Не знаю. Наверное, нет.

— Ну ладно, ты мне только мозги-то не пудри. У Катьки и не тёмная. Так не бывает.

— Ну пусть тёмная, если тебе так хочется.

— Вот видишь, я же говорил, что тёмная! Я же говорил, — сразу оживился Планшеев. — А очень тёмная или не очень? Больше ни слова. Только скажи, очень или не очень?

— Ну, не очень.

— Не очень, но ведь всё равно тёмная. Да-а, парень, попался ты, похоже. Надо тебя выручать. А денег-то много или не очень?

— Хватит.

— Я понимаю, что хватит. Но ты пойми: в Одессу в одиночку — это тухлое дело. Ты в Одессе хоть раз был?

— Нет.

— То-то, что нет. Одесса — это знаешь! Это не шутка! — сказал Планшеев, который тоже в Одессе ни разу не был. — Так что давай выкладывай, какое дело, и мы тебя будем выручать.

— Кто — вы?

— Всё. Я сейчас всех обзвоню. Ведь мы же друзья?

— Друзья.

— А друзья тебя не бросят. Это ты запомни. Особенно в трудную минуту.

Вартанян и не догадывался, что самой трудной минутой в жизни друзей Планшеев считал ту, в которую эти друзья задумывались, куда бы потратить деньги. А в этом деле он был просто неоценимый помощник.

— Так что я звоню. Одного тебя в Одессу мы не пустим. Так Катьке и скажи. Сам, конечно, не говори, но если спросит — вот так.

И он начал яростно крутить телефонный диск. А Вартанян ходил по комнате и соображал, хорошо или плохо то, что предлагал Планшеев,

— Ты пойми, — продолжал убеждать его Планшеев, не переставая работать с телефоном, — Одесса — это дело нешуточное, туда в одиночку что в омут головой. Я-то точно знаю. Туда только впятером. И то ещё мало. Алло! — он наконец дозвонился. — Атасов? Это я. Дуй на Катьки ну квартиру. В Одессу едем. Здесь всё объясню.

Он опустил трубку на рычаг, тут же поднял её и снова начал крутить диск.

— Алло, Порточенко, ну что ты там сидишь? Тут в Одессу надо ехать, а ты там сидишь. Так одна она, Одесса-то. Давай мигом сюда, к Катьке, а отсюда уже в Одессу.

Потом на очереди был Арамич.

— Ну ты, старик, даёшь, ты где пропадаешь? Давай лети в Одессу. Ну нет, сперва захвати нас, мы тут у Катьки на квартире. Перевалочный пункт у нас тут. Давай в темпе, а то суточных не достанется. Намёк понял? Отдать концы в воду!

Вартанян с благоговением слушал его команды. «Вот что значит друзья! Ради какого-то пустякового поручения хоть на край света», — думал он.

— Вот так куётся гвардия! — гордо сказал Планшеев. — Ведь ты отметь — все словно ждали команды, прямо сидели в готовности номер раз. Ты понял? Вот что такое настоящие друзья!

Вартанян, конечно, не мог предполагать, что все они сегодня сидели дома потому, что уже три недели сидели на мели, и как последний шанс выплыть из этого безденежья ими был пущен Планшеев к Вартаняну разузнать, не проявил ли о нём папенька материальную заботу через посредство услуг почтового отделения. Планшеев оправдал надежды: лучше быть в Одессе с деньгами, чем здесь без них. Оставалось только понять, сколько Катька готова заплатить за операцию, и сделать так, чтобы готова была заплатить много.

— Да, хороший город Одесса, — не умолкал Планшеев, — только очень уж любит деньги да глупость. Особенно когда и то и другое у одного человека. А ты — «в Одессу, в Одессу». Одесса — это, брат, не шутки. Туда меньше, чем вчетвером, лучше не ходи.

В это время пришла хозяйка.

— Ну, Бонасеева, ты вообще! — сразу заявил Планшеев. — Ты куда это нашего юного друга законопачиваешь? А? Ему экзамены в институт сдавать, а ты что? Ну ты, в общем, это, вообще! Это ж надо, а?

— Не нуди! — оборвала его Бонасеева. — Пусть мальчик мир посмотрит.

— Ах, мир посмотрит! Он ещё от глобуса не отвык, а ты его, стало быть, в мир! И главное, с чего у тебя мир начинается — с Одессы! Это ж надо, а?

Бонасеева выразительно посмотрела на Вартаняна, стоявшего позади Планшеева, но он только развёл руками.

— Так вот, запомни, Катюша, мы, — и Планшеев театрально ударил себя в грудь, — мы своего друга одного в такое опасное путешествие не пустим. Мы — с ним. Я вот, а сейчас будут остальные.

И они действительно пришли. Сперва Арамич, за ним Атасов и Порточенко. У всех был самый обычный вид, никак не указывающий на предстоящую неблизкую дорогу.

— Выкладывайте, что вы подразумеваете под словом «Одесса»? — начал Порточенко. — Кабака такого мы не знаем, но сюрприз всегда приятен. Давай ты, — он показал на Планшеева.

— Да вот нашего юного друга вдруг решили послать зачем-то в Одессу.

— Это в ту, что ли? — уточнил Атасов.

— В ту самую. Я говорю, рано ему одному в Одессу. Ведь Одесса — это же сами знаете.

— Да-а! — многозначительно протянул Арамич. — Одесса — это не хухры-мухры.

— А кто его посылает? — осведомился Порточенко.

— Да вот она.

— Это правда? — спросил Атасов у Вартаняна.

— Ну, в общем-то да, — ответил он, совсем уже не зная, как себя вести. С одной стороны, ему очень не хотелось обижать своих друзей, с другой — получалось, что он предаёт свою любимую, хотя и не было у них уговора о молчании вокруг его поездки.

— А зачем? — продолжал громыхать Порточенко.

— По делам. Секрет, — вступила в разговор Бонасеева.

— Нет секретов от друзей, — Порточенко перешёл с баритона на бас.

— У него от вас нет, а у меня могут быть! — не сдавалась Бонасеева.

— Ладно, Порточенко, не встревай в чужие дела, — оборвал Атасов, чтобы не злить понапрасну потенциальную кредиторшу. — Секрет так секрет.

— Правильно, — поддержал друга Арамич. — Ведь нас волнует лишь судьба нашего юного друга.

— С Одессой не шутят, — продолжал продавливать свой тезис Планшеев, — мы едем с ним!

Бонасеева постепенно понимала, что у друзей, похоже, нет денег и с ними придётся поделиться тем, что она получила от Анны Леопольдовны.

— Тогда так, — постаралась она взять управление событиями в свои руки. — Я даю каждому по сто рублей, и точка.

Друзья замолчали, но только на миг, потому что в подсчёте доходов с ними не могла сравниться ни одна ЭВМ того времени.

— Не пойдёт! — твёрдо проблеял Планшеев, — Что ж мы там, в Одессе, побираться на улицах будем?

— Это как же не пойдёт? — возмутилась Бона-сеева. — Билет туда и обратно — по тридцатке, там два дня — по два рубля шестьдесят копеек суточных, гостиница — но три рубля в сутки. Считайте.

— А такси до аэропорта надо? — начал прибавлять Атасом. — В гостиницу чтобы устроиться, по полтинничку отдай? Ты что, Катюша, рассуждаешь, как какой-нибудь главбух. Ты бы ещё догадалась нам безналичными дать,

— Или керенками, — пробасил Порточенко.

— По сто пятьдесят — и точка.

— Ну вот, опять точка! — возмутился Арамич. — По двести пятьдесят. Мы же рискуем.

— Чем вы рискуете? — Бонасеева начала раздражаться.

— Как чем? А репутация? Если Тревильян спохватится… — начал стращать её Атасов.

— У вас? Репутация? — Бонасеева долго и звонко хохотала, впрочем, экономно расходуя при этом силы.

Вартанян ничего не понимал. Действительно, после опасений, высказанных его друзьями, путешествие в Одессу казалось ему уже не такой беззаботной прогулкой, какой представлялось сначала. С другой стороны, не могла же Катя, думалось ему, вовлечь его в авантюру, полную опасностей. Хотя женщины коварны, он где-то читал об этом ещё в седьмом классе.

— Ну не спохватится, так заинтересуется, — изменил версию Атасова Арамич. — Тогда придётся что-то говорить. Ведь наш юный друг всё-таки его протеже. Ты брось, Катя. Всё не так просто.

— Особенно для тебя. — Стараниям Планшеева не было границ, потому что он очень хотел, чтобы они выглядели максимально объёмисто и были оценены хотя бы за это.

— Действительно, — вступил опять Порточенко, — а что мы тогда скажем? Так это дело может и до Короля допрыгать.

— Ну ладно, двести! — набавила Бонасеева.

Но мужчины словно не слышали её.

— Ты пойми, нам ведь не деньги нужны, — продолжал общую мысль Атасов, — но если ты очень заинтересована в своём поручении… Кстати, ты очень заинтересована?

— Ну ладно, что ты заладил — «очень, не очень», говори, что хотел сказать!

Бонасеева уже была не рада, что связалась с Вартаняном. Но надо было думать раньше, когда выходила замуж за профессора. Профессора — они, конечно, мужики умные и с деньгами, думалось ей, но перед каждым предстоящим подвигом в их жизни у них появляются дела, о которых они на каждом углу трубят, что они-де важнее. После этого начинаются разговоры о смысле жизни, и жизнь с ними теряет всякий смысл.

— Значит, очень. — Планшеев всё больше превосходил себя.

— А если очень, — продолжал Атасов, — то надо всё организовать так, чтобы комар носу не подточил. Чтобы было выполнено с гарантией. Значит, надо всё предусмотреть. Правильно?

— Правильно, молодец, — одобрил его Порточенко. — Вот голова, а? Ну просто не придумаешь лучше. И про комара тоже верно.

— Так я сказала — по двести, — повторила Бонасеева, не в силах сопротивляться такому организованному напору.

— Я думаю, по двести хватит, — опередил Вартанян Атасова, готового не согласиться.

— Но чтобы вылететь немедленно, — добавила Бонасеева.

— А как же, сей же час! — сказал Порточенко.

— Мы мигом! — подтвердил Атасов.

— Точно, Планшеев? — откликнулся на призыв Арамич.

— А что нам? — согласился Планшеев.

И только Вартанян молчал: он давно был готов лететь куда угодно.

Бонасеева с тяжёлым сердцем пошла в гостиную за деньгами. Она уже подсчитала, конечно, что имеет с этого дела теперь те же двести рублей, что и остальные непрошеные партнёры. И ещё триста, которые, хоть и туманно, обещала Анна Леопольдовна, но пусть попробует не отдать. Она взяла десять сотенных бумажек, принесла их в комнату, где сидели друзья, и обратилась к Вартаняну:

— Вот так. Отдать только в Одессе. Ну что, в аэропорт? — решительно сказала она.

— Да, поехали, — поддержал её Вартанян.

Глава 16

Путешествие

Практика показывает, что поезда обычно опаздывают с прибытием, а самолёты — с отправлением, поэтому лучше провожать отъезжающих на поездах, чем встречать прилетающих самолётом. Таким образом, успех предприятия, на которое решились друзья, был делом случая, потому что формулировка «Сутки поездом — час самолётом», как давно известно, была заимствована рекламодеятелями из какого-то научно-фантастического романа.

Однако друзья были современными мужчинами, их мужество было непоколебимо, потому что обещало быть хорошо оплачено. Тем более что деньги пока находились у Вартаняна. Поэтому было решено ехать всем вместе прямо в аэропорт и взять билеты на ближайший рейс.

Договорились, что Порточенко и Вартанян выйдут из дома, возьмут такси и заедут за Атасовым, потом за Арамичем, а по пути захватят возле парка культуры

Планшеева, у которого в том районе тоже было место жительства.

Вышли из дома. Атасов и Арамич, которым надо было ехать на одном троллейбусе, пошли на остановку за угол дома, а Планшеев опрометью помчался проходными дворами к метро. Вартанян и Порточенко принялись ловить такси. Первые десять минут не везло. Но как только повезло и они начали усаживаться, из-за угла дома появились Атасов с Арамичем и побежали к машине, размахивая руками.

— Ну что вы возитесь? Сколько можно вас ждать? — закричали они наперебой, садясь в машину.

Оба были без всякой ручной клади, чему Вартанян удивился, а Порточенко, похоже, ничуть.

— А вы что, прямо так? — спросил их Вартанян.

— Как — так? — не понял Атасов.

— За вещами не ездили?

— Как то есть не ездили? — туманно ответил Атасов.

— А где же они? — недоумевал Вартанян, не понимая, впрочем, и того, как можно за десять минут съездить туда и обратно, если туда ехать все двадцать. По крайней мере, из школьного курса арифметики это не следовало.

— Ладно, поехали, по дороге объясним, — нетерпеливо сказал Арамич.

— Да, поехали, — подтвердил Порточенко, который возвышался на переднем сиденье, говорил басом и поэтому производил на водителя впечатление старшего.

Машина тронулась.

— Мы можем проехать через площадь около парка культуры? — поинтересовался у водителя Атасов.

— Да, конечно, — с готовностью откликнулся водитель.

— Тогда давайте не будем этого делать, — спокойно добавил Порточенко.

— Почему? снова не понял Вартанян. — Там же будет ждать Планшеев!

— Вот мы и не будем ему мешать, — тоже спокойно отпарировал Атасов.

— Пойми, мы все порядочные люди, — пояснил Арамич. — Пока нас нет, он будет ждать. А мы приедем и нарушим его ожидание. Он может обидеться.

Вартанян ничего не понимал.

— И долго он будет ждать? — спросил он.

— Пока не поумнеет, — пробасил Порточенко.

— Понимаешь, такси больше четырёх пассажиров не берёт, — ласково втолковал Арамич.

— Боливар не выдержит пятерых! — пошутил Порточенко и так захохотал, что водитель невольно затормозил.

Пока Вартанян недоуменно поглядывал то на друзей, то в окно, Порточенко кончил смеяться и сменил тему разговора.

— А не пора ли нам провести производственное совещание? — сказал он.

— Ещё не время, — отрезал Атасов, многозначительно показывая на шофёра.

Машина благополучно домчалась до аэропорта. На чай было выдано достаточно, и четвёрка живо вбежала в здание аэровокзала. Там была обычная суета, какая бывает, если все знают, куда они летят, но почти никто не знает когда. Народ добросовестно слонялся по зданию и около него, ожидая сообщений по радио, а радио в ответ добросовестно молчало. На световом табло информации об отправлении самолётов работала только одна надпись: «Табло не работает», — которая была очень красиво написана на фанере и повешена на верёвочке.

Но это не могло смутить друзей, повидавших на своём веку и не такие надписи. Командование взял на себя Атасов.

— Значит, так, — начал он, — все за мной.

И устремился быстрым шагом в сторону, противоположную той, где размещались кассы. Остальные трое хоть и не поняли его манёвра, тем не менее последовали за ним. И так проследовали до места выдачи багажа, куда он их и вёл.

— Вот теперь время провести совещание, — сообщил он им.

По причине хорошей погоды встречающие околачивались на улице, а так как встречать было некого, то лучше места для совещания было не найти.

— Наверное, все вы заметили чёрную «Волгу», которая за нами ехала? — сказал Атасов вкрадчивым голосом, каким обычно рассказывают по телевизору содержание предыдущих серий многосерийного детектива.

— Не может быть! — удивился Порточенко, после чего забыл закрыть рот.

— Надо принимать контрмеры, — твёрдо сказал Арамич.

И вдруг лицо Атасова вытянулось так, что Арамич чуть не бросился бежать, даже не пытаясь посмотреть в ту сторону, куда был обращён безумный взгляд Атасова.

— Что? — только и прошептал он.

Атасов в ответ спрятался за колонну и увлёк за собой Арамича.

— Планшеев поумнел, — запинаясь, проговорил Атасов.

— Он нас увидел. Надо идти, — решил Арамич.

— Ну что за дела, Планшеев? — первое, что сказал Атасов, когда подошёл к Планшееву. — Мы тебя искали-искали. Ты, где нас ждал?

— А где вы искали? — Планшеев слишком хорошо знал своих друзей, чтобы так просто им поверить.

— Где договорились. А ты где?

— И я там же.

— Ну, тогда ничего страшного. — Атасов понял, что дальше лучше не уточнять. — Главное, что ты опять с нами. А то мы начали уже беспокоиться.

— А я просто подумал, что такси пятерых не возьмёт, и поехал на автобусе.

— Ну ладно, пошли искать остальных!

В это время Вартанян уже стоял в очереди, а Арамич ходил по залу, усиленно делая вид, что он с Вартаняном вовсе не знаком.

Вартанян, уяснив, что может опоздать, если очередь будет продвигаться так медленно, полез без очереди: любовь умеет делать чудеса. На него слегка пошумели, но он каждому объяснил, что опаздывает, через пять минут вылез из очереди с билетом и помчался разыскивать друзей за условленным столбом. Все были в сборе.

— Взял! Идите теперь вы! — радостно сообщил запыхавшийся Вартанян.

— Нет, всем сразу нельзя, — озабоченно ответил Атасов. — Пусть Планшеев идёт занимать очередь, а мы потом подойдём по одному.

— А деньги? — упёрся Планшеев.

— Так ведь мы сейчас же догоним тебя. Главное — не околачиваться всем вместе по залам. А в очереди можно. Давай, давай, — и Арамич вытолкнул Планшеева из-за колонны.

Тот нехотя, но быстро направился в сторону касс.

— Кстати, он правильную мысль подал, — продолжал Атасов, обращаясь к Вартаняну, — деньги-то ты нам не раздал. Давай, теперь самое время. А то всякое может быть. Вдруг они так следят, что мы не замечаем.

— Тысяча на пятерых — по двести, — мигом подсчитал Арамич.

— На четверых, — поправил его Порточенко.

— Не обижай Планшеева, — набросился на него Атасов. — Он славный малый.

А Арамич так укоризненно посмотрел на Порточенко, что Вартанян в который раз умилился.

— Там уже не тысяча, а девятьсот восемьдесят пять осталось. Я же за такси платил, — робко признался он.

— Значит, по три рубля с носа. Итого по сто девяносто семь, — опять подсчитал Арамич.

— Но у меня только сотенные бумажки и сдача от билета.

— Значит, по две на каждого, а остальное — когда разменяем. Давай быстро — и пошли.

Вартанян раздал каждому по две сотенных бумажки. Когда он хотел уже спрятать свою и планшеевскую доли обратно в бумажник, Атасов сказал:

— Давай его деньги сюда. Мы сейчас пойдём к кассе и отдадим ему. Тебе лучше у кассы ещё раз не показываться. Жди нас здесь, и когда объявят посадку, то иди туда, а мы подойдём.

И они ушли по одному с интервалом в минуту, как было сказано Атасовым: сам Атасов, потом Арамич, а за ними Порточенко, который сразу перешёл на бег. А ещё через минуту у столба появился Планшеев.

— Ну, где вы? Там ещё одна касса открылась. Я пошустрил, был вторым, ждал-ждал. Куда они ушли?

В последнем вопросе прозвучала неподдельная тревога.

— Они к тебе пошли, — ответил Вартанян.

— Ну и хорошо. Сейчас догоним. Ты деньги раздал?

— Да.

— Молодец. Давай мою долю, и побежали.

— Её взял Атасов, сказал, что отдаст тебе у кассы.

В это время объявили, что рейс на Одессу задерживается до двадцати двух часов. Но на Планшеева это объявление не произвело никакого впечатления, так как он не мог прийти в себя от того, что услышал от Вартаняна.

— Бежим, — наконец выдавил он. — Ты беги к кассам, а я сейчас туда подойду.

Он побежал в другую сторону, а Вартанян помчался к кассам. Друзей там не было. Он пробился к кассам и спросил, не брали ли только что три билета до Одессы.

Оказалось, что не брали ни в одной кассе. «Что за чертовщина! Не могли же их всех арестовать, они же порознь уходили», — думал Вартанян, не зная, что теперь делать. Он стал ждать Планшеева, но его всё не было.

Планшеев, лихорадочно вспоминая повадки Атасова, вдруг хлопнул себя по лбу и помчался по направлению стрелки с надписью «WС».

Когда он подбежал к двери с таким же наименованием, она открылась и показалась целая процессия: впереди шёл Атасов, за ним двое милиционеров вели двух пьяных — каждый по одному. Все направились в пункт милиции аэропорта. Планшеев последовал за ними и сумел проскользнуть за дверь пункта. Начали разбираться. Получалось, по словам пьяных, что на них напал трезвый Атасов. Такой факт привёл милиционеров в недоумение.

— У вас есть свидетели? — добивались они у пьяных.

— Я свидетель! — неожиданно для всех объявил Планшеев.

— А этот человек вообще там не был, — сказал Атасов.

— Если так, то вы пока подождите за дверью, — вежливо попросил Планшеева один из милиционеров, после чего тот вышел и стал терпеливо ждать.

Всё это время Вартанян бесцельно слонялся возле касс. Он уже передумал всё, что могло случиться с его друзьями, и очень беспокоился. Рядом с ним ходил какой-то гражданин, который тоже кого-то ждал. Они разговорились. Вартанян не сказал, кого он ждёт и куда летит. Говорили о погоде и авиации. Гражданин вдруг сказал, что ждать ещё долго и надо бы перекусить, после чего ушёл. Вартанян как по команде почувствовал голод и пошёл искать, где бы поесть. Когда он подходил к буфету, навстречу ему попался тот же гражданин, который сказал, что там ничего нет, надо идти в ресторан. Пошли в ресторан, сели за столик.

Из дальнего угла до Вартаняна донеслось знакомое воркование, которое он слышал только от трезвых голубей и от пьяного Порточенко. Он извинился перед попутчиком и пошёл в угол. За столиком он увидел Арамича и Порточенко.

— Понимаешь, — сказал Арамич, — я паспорт дома забыл. А без паспорта билета не дают. Садись с нами, сейчас чего-нибудь придумаем.

Порточенко понял, что его опередили. Он в который раз подивился находчивости друга и в который раз не порадовался за него.

Вартанян сидел с ними, не понимая, впрочем, почему пассажир, если он забыл паспорт, должен оказаться в кабаке.

— А что вы делаете здесь? — спросил он.

— Как что? Прощальный ужин, — сказал Арамич. — Сейчас допьём, и вы полетите.

— Давай с нами. — Порточенко налил всем в фужеры.

— А где Атасов? — не унимался Вартанян.

В ответ Арамич неопределённо повёл рукой, а Порточенко поднял свой бокал. Про Планшеева спрашивать не решались.

— Но у тебя-то есть уже билет? — спросил Вартанян у Порточенко.

— А как же! — ответил за него Арамич.

— Но я же… — И Вартанян рассказал, как он был около касс, как узнавал про три билета на Одессу.

— А он три и не брал, он один взял, — невозмутимо объяснил Арамич и встал. — Я пойду попробую что-нибудь узнать и вернусь сюда или поймаю вас на посадке.

Он выпил и ушёл.

Вартанян посмотрел ему вслед и машинально отметил, что гражданин, с которым он пришёл сюда, уже поел и тоже направился к выходу. А Порточенко сразу приуныл. Его не вдохновляла даже ещё одна бутылка на столе, которую быстро принёс официант по заказу Вартаняна.

Он сидел и буквально видел, как Арамич выходит из аэропорта, садится в такси и мчится домой. На самом деле так оно и было. Порточенко вздохнул, посмотрел на новую бутылку с надеждой и привычным движением налил ещё по одной.

А в это время Планшеев наконец дождался своего. Дверь пункта милиции открылась. Из неё вышел милиционер, за ним Атасов и второй милиционер волоком тащили обоих истцов, на которых, похоже, следствие произвело неизгладимое впечатление. Планшеев пошёл вслед за ними. На стоянке уже готова была машина «Спецмедслужба», куда все трое и погрузили истцов. После этого Атасов, небрежно кивнув милиционерам, быстро прыгнул в такси и уехал.

Планшеев окаменел от такого поворота событий.

— Вы что, отпустили его? — растерянно спросил он у милиционеров.

— Так он не виноват, — ответил один из них. — Он просто помог нам доставить их сюда.

Планшеев поплёлся на остановку автобуса.

В двадцать один тридцать, когда Вартанян уже начал беспокоиться и заплатил по счёту, чтобы уйти в любой момент, объявили, что рейс задерживается до двадцати четырёх. Порточенко, как показалось Вартаняну, даже обрадовался.

Потом они гуляли. В двадцать четыре часа объявили, что рейс откладывается до двух часов. Порточенко сказал, что ему надо взять с собой тёплые вещи, потому что утром у моря прохладно. Они пошли в зал ожидания, где Порточенко сел и сразу уснул.

Вартанян тоже задремал, слушая сквозь сон радио. Когда же всё-таки в шесть утра их пригласили на посадку, Порточенко не смог встать с кресла: он был мертвецки пьян. Вартанян бил его по щекам, тёр уши, тряс за плечи — всё было тщетно. Когда он совсем отчаялся, не зная, что делать, откуда-то возник всё тот же гражданин.

— Давайте посадим его вон туда, — он показал на кресло, стоявшее за колонной и потому менее заметное из зала, — там он выспится, и всё будет хорошо. А вы летите, а то рейс уйдёт без вас.

После некоторых колебаний Вартаняна они так и сделали, а потом незнакомец вышел из зала такой деловой походкой, словно приходил сюда специально, чтобы помочь Вартаняну. Вартаняна же продолжали терзать сомнения. Сердце его разрывалось между обещанием выполнить просьбу Кати и желанием не бросать друга в беде. Но любовь опять победила дружбу, и Вартанян помчался к самолёту. Он вбежал одним из последних, их сразу повезли на поле, и поэтому он уже не видел, как сонный Порточенко вприпрыжку, хотя и заметно покачиваясь, помчался на стоянку такси.

А Вартанян в принципе успевал. Если вылет в шесть часов, в Одессе он в восемь, поезд приходит в десять, так что время есть.

Но на взлётной полосе простояли полчаса. Вартанян не волновался: он всё равно успевал. Рядом с ним сидела симпатичная блондинка. Лицо её показалось Вартаняну знакомым. Он пытался вспомнить откуда, но не мог. «Наверное, киноактриса», — подумал он и стал вспоминать фильмы, которые видел в последнее время.

Девушка не смотрела в его сторону. Они уже летели. Стюардесса разнесла воду, потом журналы. Вартанян просмотрел «Огонёк», девушка закончила читать свою «Смену». Она повернулась к Вартаняну и, ослепляя белозубой улыбкой, сказала:

— Давайте поменяемся журналами.

У Вартаняна моментально пересохло во рту. Он понимал, что красив, но не думал, что настолько, чтобы понравиться такой красавице. А она опять повернулась к нему и, опять улыбнувшись, сказала:

— Вот этот рассказ интересный.

Вартанян прошептал «спасибо» и уткнулся в рассказ. Но, читая какие-то слова, никак не мог сосредоточиться и понять, зачем они напечатаны. Наконец, выдержав некоторое время, он сказал:

— Жутко интересный рассказ, — и уставился на соседку.

Та посмотрела на него и засмеялась. И такой у неё был чистый, колокольчиком смех, что Вартанян даже не смог обидеться, хотя смеялись явно над ним.

— Вы киноактриса? — только и спросил он.

— Нет, — ответила она, — я ревизор.

— Вот это да! — обрадовался Вартанян, хотя, с чего бы ему радоваться, было непонятно. Ну, ревизор, и что ж тут такого? — Как это? — вскричал он вдруг. — Такая вот и — ревизор!

Странное представление о ревизоре было у Вартаняна.

— Какая это такая? — спросила соседка.

— Ну вот такая, — сказал Вартанян. Он не смог произнести слово «красивая» и только покраснел вместо этого.

— Уж какая есть, — ответила блондинка, — и ревизор.

— А можно с вами познакомиться, товарищ ревизор? — непринуждённо, как казалось ему, спросил Вартанян. На самом деле получилось просто по-детски.

— Да уж куда тут деваться, знакомьтесь, — ответила, смеясь, соседка. — Зовут меня Людмила Ивановна. В простонародье — Мила. А вы кто?

— Я из простонародья, — сказал Вартанян, — и зовут меня Вартанян.

— Очень приятно, товарищ Вартанян, можете теперь задавать свои вопросы.

— Какие вопросы?

— Ну, наверняка у вас ко мне будут вопросы.

— Да, верно. А зачем вы едете в Одессу?

— Проводить ревизию.

— А где?

— Я еду на ревизию треста Ювелирторга.

— Вот те на! — изумился Вартанян.

— Ну а теперь вы будете спрашивать, есть ли у меня муж, дети, да?

— Да, — сказал Вартанян, хотя это его уже совершенно не интересовало.

Будь он поопытней, ему показалось бы подозрительным такое стечение обстоятельств. Постепенное исчезновение его товарищей, незнакомец, который помог ему найти двух друзей в ресторане и потом оставить одного из них, а теперь ещё соседка — ревизор по ювелирным изделиям, и лицо знакомое. Другого все эти совпадения и случайности непременно заставили бы задуматься — любого другого, но не Вартаняна. Вартанян всё происходившее вокруг него воспринимал по первому плану. Билет — это билет, дружба — это дружба, красивая женщина — это красивая женщина, а если она, кроме того, ещё и ревизор по ювелирным изделиям, то почему бы не совместить полезное с приятным: ведь это так полезно, если к тому же ещё и приятно.

— Значит, вы разбираетесь в ювелирных изделиях?

— Это моя профессия, — ответила она.

— И можете отличить бриллиант от алмаза?

— Естественно, могу, — засмеялась она, — тем более что бриллиант — это обработанный алмаз.

— А алмаз — это что? — спросил он.

— Это необработанный бриллиант, — сказала Мила и опять засмеялась. — Алмаз — это минерал. Самый твёрдый минерал на земле, который состоит из чего?

— Из более мягкого, — ответил Вартанян.

— Который состоит из углерода. А химию в школе надо было учить.

А дальше они мило беседовали до самой Одессы. Оказалось, что мужа у Милы не было. И детей у Милы тоже не было, и все эти сведения увеличивали влюблённость нашего героя. Иногда Мила пристально смотрела в глаза Вартаняну, и ему казалось, что он падает в какую-то яму, и где-то внутри у него что-то сладко обрывалось, но потом самолёт взмывал вверх, и Вартанян понимал, что он действительно падал в яму. А в конце, когда они уже шли на посадку, Мила даже положила свою руку на руку Вартаняна, положила не случайно, а боясь спуска.

И Вартанян был на седьмом небе от счастья. Постепенно седьмое небо сменилось шестым, пятым и так далее, до тех пор, пока не слилось со взлётно-посадочной полосой аэропорта. Приземлились ровно в девять, и Вартанян отметил про себя: «Ещё час. Всё в порядке».

— Куда вам? — спросил он у Милы.

— Сама не знаю, я ведь инкогнито. Куда-нибудь в гостиницу.

— Если вы не возражаете, мы возьмём одно такси. Только заедем на пять минут, нет, на десять, и потом я завезу вас в гостиницу.

Он, Вартанян, уже раздваивался. Его уже разрывало между двумя женщинами — Бонасеевой и Милой. С одной стороны, чувство к Бонасеевой было глубже и длительнее, тем более что к нему ещё примешивалось и чувство долга. С другой стороны, Мила была просто ближе, и поэтому чувство к ней было острее и актуальнее.

Они просидели в самолёте целые полчаса, и Вартаняну стало уже не до чувств. Всё-таки совесть брала своё. В кармане лежали оставшиеся деньги, и необходимо было их отработать. Нервы были на пределе.

— Сколько отсюда ехать до вокзала? — спросил он Милу.

— Минут двадцать.

Десять минут у них ушло на поиски такси. Наконец Вартанян грудью встал перед останавливающейся чёрной «Волгой», сунул червонец шофёру, и они помчались. Вартанян в спешке не заметил, как шофёр переглянулся с Милой: он показал ей на часы, а она в ответ виновато развела руками: мол, что я могла сделать.

Когда они подъезжали к вокзалу, поезд «Москва — Одесса» преодолевал последние метры. Вартанян выскочил из машины и понёсся к вагону номер восемь. Он ворвался в вагон, пролетел мимо всех купе, расталкивая ругающихся пассажиров. Жоры не было.

— Дамочка, — пристал Вартанян к проводнице, — красивый такой мужчина, брюнет, где?

— Брюнет был, как только подъехали — сошёл.

Мила стояла внизу, у вагона.

— Что с вами? — Она увидела несчастное лицо Вартаняна.

— Ушёл.

— Да кто ушёл-то? Что произошло?

— Жора ушёл. Всё пропало.

— Да не расстраивайтесь вы. — Мила вела его к машине.

— Понимаете, я же специально летел, чтобы у него одну вещь забрать, очень дорогую… — начал было Вартанян, но вспомнил, что это тайна, и замялся: — Вещь, дорогую сердцу одной… одного товарища.

— Понимаю, понимаю, — кивала Мила. — Он москвич?

— Кто?

— Ну этот ваш Жора.

— Да, вроде.

— Значит, наверняка в гостинице остановится. Поедем по гостиницам, где-нибудь да обнаружим.

— И вы со мной поедете? — сказал растроганный Вартанян.

— Ну как же я брошу товарища в беде!

Они сели в ту же «Волгу», терпеливо ожидавшую их, и поехали в гостиницу «Спартак» на Дерибасовской. Бэкингемский в ней зарегистрирован не был. Не поселился он и в гостинице «Центральная». Также не знали о нём в гостинице «Красная».

А вот в гостинице «Лондонская» он оказался гостем.

— Ну вот, — сказала Мила, — и нашли вашего красавца. Заодно проверим, нет ли здесь и на меня брони.

Она подошла к администратору и вернулась через минуту к Вартаняну.

— Вы счастливчик, давайте паспорт. Только без удобств. Годится?

— Ещё как годится!

И Вартанян поселился на самой верхотуре, в одиннадцатом номере гостиницы «Лондонская», с окном во двор. В номере как раз оказались и небольшие удобства.

Мила жила тоже в одиночном номере. А Бэкингемский занял, естественно, полулюкс на втором этаже. В этот номер и кинулся тут же Вартанян. Но номер был закрыт, и ключ висел на месте.

— Он как пришёл, так и ушёл, — объяснила Вартаняну дежурная.

Глава 17

Людмила

Вартанян отличался от своих отставших по дороге друзей не только возрастом. В ответ на все удары судьбы он задавал себе вопрос «что делать?», а они — «как бы ничего не делать?». Друзья прощали ему это, объясняя его образ действий молодостью, а свой — опытом жизни.

Итак, не найдя Жору в его номере, Вартанян опять задал вопрос «что делать?». Но получилось так, что этот вопрос был им задан уже в номере у Милы, где, надо отдать должное, он оказался через десять секунд после разговора с дежурной.

— Всё правильно, — успокоила его Мила. — Ведь он же не ждал вас?

— Нет, — ответил Вартанян.

— Он здесь в командировке, значит, пошёл на работу.

Вартанян по молодости лет не понимал ещё, что два слова — «Жора» и «работа» — не могут стоять рядом, и поэтому с радостью успокоился.

— Надо зайти к нему вечером, — продолжала успокаивать Мила, — а сейчас, если вам не улыбается перспектива сидеть и ждать его в своём номере, я предлагаю пойти посмотреть город.

Такая перспектива Вартаняну не улыбалась в отличие от Милы, которая улыбалась, произнося последние слова. И они пошли гулять. Они шли по залитой солнцем Одессе, и у Вартаняна было такое настроение, словно и не было перед этим бессонной ночи и исчезающих друзей. Он где-то в глубине души даже был доволен таким поворотом событий, потому что если Жоры пока нет, то лучше одна Мила, чем четверо его неугомонных друзей. Они бродили целый день, оживлённо болтали, пообедали и вернулись в гостиницу совсем друзьями. Потом весьма вежливо расстались, и Вартанян, верный долгу, опять побежал смотреть, нет ли Жоры в номере.

Ключа от его номера на месте не было, и Вартанян помчался в номер. На стук никто не ответил. Он подёргал дверь — она была заперта. Посмотрел в замочную скважину — ключа изнутри не было. Он снова пошёл к дежурной и спросил, не видела ли она постояльца из этого номера. Оказалось, что Жора пришёл два часа назад, но больше она его не видела. Вартанян стал ходить по этажам гостиницы и весьма скоро — даже скорее, чем он этого хотел, — оказался перед номером Милы: для его большого чувства гостиница была явно мала. Но Милы в номере не оказалось. Тогда, вдвойне озадаченный, Вартанян понуро побрёл в свой номер и начал искать ответ на вопрос «что делать?», который ввиду отсутствия Милы ему пришлось задавать самому себе. В конце концов он поймал себя на мысли, что не может решить, кого же ему искать в первую очередь — Жору или Милу.

В задумчивости Вартанян вышел из номера, а потом из гостиницы. И — о чудо! — ответ на вопрос «кого искать?» был получен самым неожиданным образом: недалеко от входа в гостиницу стояли и оживлённо беседовали Мила и Жора. Жора был, конечно, хорош. Он токовал, как глухарь в период брачных игр. Более того, глухарю было далеко до Жоры: у Жоры эти игры не прекращались ни на минуту в течение всей его жизни, и поэтому навыки были куда профессиональнее. И чтобы не обижать Жору, надо сразу отметить, что эту работу он любил и был мастером своего дела. Но не виноват же он был, что нет соответствующих должностей и ставок ни в одном учреждении, почему он и вынужден был помимо основного занятия числиться в минразпроме. Единственное, что оправдывало Жору в глазах окружающих, — то, что любви все должности покорны. Он и сам это слышал из уст одного генерала в оперном театре.

Однако эти Жорины качества в данный момент занимали Вартаняна меньше всего. Как только он увидел Жору с Милой вместе, в нём зазвучала вся гамма тех же переживаний, какая была ему знакома по аналогичной драме около дома Катиной подруги с теми же действующими лицами и исполнителями, только в роли Милы тогда была Катя. Вартаняну даже показалось, что на этот раз гамма звучит громче, так громко, что он начал опасаться, как бы её не услышали прохожие и постовой милиционер, стоявший неподалёку.

Жора и Мила продолжали разговаривать, не замечая Вартаняна. А в нём боролись два желания: первое — подбежать и расправиться наконец с этим ненавистным Жорой, второе — уйти обратно в гостиницу и ждать, пока тот вернётся в свой номер. Но так как эта борьба желаний очень напоминала борьбу нанайских мальчиков, Вартанян застыл на месте, ревниво оценивая, как ведёт себя Мила: так же, как с ним, или по-иному. Потому что если так же, как с ним, или по-иному, то ясно, что женское коварство не знает границ. В голове Вартаняна крутились обидные слова, слышанные им не однажды от друзей, — «сучок» и «флиртуха», но нельзя же было вот так подойти и сказать эти два слова. Других же слов у него в тот момент не было. Наконец победил тот из нанайских мальчиков, который советовал Вартаняну вернуться в гостиницу. Вартанян бегом поднялся на свой этаж, вбежал в номер и попытался из окна продолжить наблюдение за интересовавшими его объектами, что ему удалось без особых ухищрений. Отсюда, сверху, было виднее, и он без труда понял по жестам и мимике говоривших, что Мила является просто потенциальной жертвой Жориной ослепительности и что Жора будет вести с ней разговоры до тех пор, пока не победит.

Возможно, Вартанян смог бы сделать такой же вывод ещё там, внизу, но то ли действительно сверху было виднее, то ли так благотворно подействовал на него бег по лестнице.

Мила наконец попыталась двигаться к входу в гостиницу. Жора неотступно следовал за ней, как эскортный авианосец. По его позе было видно, что он готов защитить её от кого угодно, только не от самого себя.

Мила вошла в гостиницу. Жора последовал за ней. Глядение из окна на улицу потеряло для Вартаняна смысл, и он заметался по комнате. Минут через пять раздался тихий стук в дверь. Вартанян понял, что это Мила, и его душа начала тихо петь. Тем не менее он решил показать твёрдость своего характера и не торопиться с ответом. Он сказал «войдите» только через три секунды, а не через одну, как ему хотелось.

Дверь открылась, и вошла Мила.

— Это и есть ваш Жора? — спросила она.

— Да, — ответил Вартанян, забыв о том, что ни Мила, ни Жора его не видели. — Но откуда… — спохватился он в следующий момент.

— Не будем маленькими, — успокоила его Мила. — Но вас он не видел, так что всё в порядке.

— А вы разве с ним знакомы? — робко спросил Вартанян.

— Теперь да. Это такой человек, с которым невозможно не познакомиться, если он того хочет. Я сразу поняла, что это тот, из-за кого вы сюда приехали. И решила, что моё знакомство с ним может оказаться для вас полезным.

Душа Вартаняна запела вслух.

— Как я вам благодарен… — сказал он так нежно, что было ясно: он имел в виду не только это.

— Так вот, у меня из разговора с Жорой сложило сь впечатление, что он не только никого не ждёт, но и вообще старается не показываться на людях. По крайней мере, вместо того чтобы пригласить меня в ресторан, как он обычно делает, он пригласил меня сегодня к себе и сказал, что закажет ужин в номер.

Душа Вартаняна сразу перестала петь.

— А… — заикнулся он, — а откуда вы знаете, как он делает обычно?

— Стоит посмотреть на этого Жору, как становится известно и не только это.

— И вы согласились пойти к нему?

— Я пока не сказала ни «да», ни «нет» и пришла к вам посоветоваться, что делать. Лично мне этот Жора, естественно, не нужен. Так что, если это будет в интересах вашего дела, я могу пойти, а если нет — пусть этот Жора застрелится из кривого ружья без наркоза.

Вартанян впервые за этот день видел Милу такой деловой — ни улыбки, ни смеха. Но от её слов душа снова начала петь. Тем не менее кроме пения души надо было ещё что-то делать.

— Давайте сделаем так, — решила за него Мила. — Вы сейчас пойдёте к нему и попробуете договориться о вашем деле. Посмотрим, что из этого получится, а потом решим, что делать дальше. Годится?

— Годится, — ответил Вартанян, поражённый простотой решения.

— Идите, я буду ждать здесь. В мой номер он может прийти. А того, что мы с вами знакомы, он не знает и не должен знать.

И Вартанян пошёл к Жоре, подчинённый властности этой женщины. «Всё-таки хорошо, что она ревизор, а не киноактриса, — думал он по пути. — А то оказалась бы киноактрисой, небось были бы сплошные сю-сю — никакого дельного совета».

На стук в дверь Жора ответил «войдите» таким нежным и обворожительным голосом, что Вартанян постоял ещё некоторое время за дверью, не решаясь так разочаровывать Жору. «Хоть и Жора, а всё тварь божья», — гуманно рассудил он.

И действительно, появление Вартаняна восторга у Жоры не вызвало, по крайней мере в пределах визуальной видимости.

— Здравствуйте, — сказал Вартанян.

— Здравствуйте, — ответил Жора, срочно сгоняя с лица остатки обаятельной улыбки, которой он собирался встретить Милу. — Чем обязан?

— Вы не помните меня?

— Ваше лицо мне вроде знакомо. Но где же я мог вас видеть? — Жора сделал вид, что задумался, ожидая, когда посетитель скажет это сам, в чём он, конечно, не сомневался: ведь не Жора к нему пришёл, а он к Жоре.

— Да, мы виделись один раз. Вы, я и Катя Бонасеева. Помните?

— Припоминаю, припоминаю, — забормотал Жора. — Да, да, конечно. Проходите, садитесь.

Вартанян прошёл в номер и сел.

— Ну и что же привело вас ко мне? — спросил Жора, не зная ещё, быть ему приветливым с Вартаняном или не быть.

— Дело в том, — начал объяснять Вартанян, — что меня сюда направила Катя Бонасеева.

— Узнаю Катьку! — почему-то радостно воскликнул Жора, ударив себя по коленке, и коротко хохотнул. — Ну и что же она хочет от меня?

— Вот, — ответил Вартанян, — она просила передать. — И он вручил Жоре письмо Анны Леопольдовны, которое тот принялся изучать, отойдя, впрочем, в сторону.

— Ну женщины! — заохал Жора, прочитав пылкое послание. — Вечно у них сегодня одно, завтра другое. Как свяжешься с ними, всегда лишние хлопоты получаются. — Он начал ходить по комнате. — А как не связываться, когда их больше половины населения? Я даже не знаю, что тут делать.

— Насколько я понимаю, — робко сказал Вартанян, — я должен отдать вам деньги, взять у вас какую-то вещь и отвезти её Бонасеевой.

— Ах, как у вас всё просто! — в сердцах воскликнул Жора. — Отдать, взять, отвезти. Кстати, деньги при вас?

— Да, они на аккредитиве.

— Вы один приехали?

— Да, один. Должен был не один, а получилось так, что один.

— Ах, Анюта, Анюта! — снова заохал Жора, но уже с меньшим накалом. — Но что поделаешь, надо выручать её. Давайте, берите, везите. Только привыкнешь к вещи, только она станет тебе дорогой, как на тебе — вынь да положь.

— Но я же ведь деньги верну, — попытался успокоить его Вартанян.

— Что деньги?! — снова завёлся Жора. — Деньги — вода, текущая сквозь пальцы. Не успеешь к ним привыкнуть, как их уже нет. А это — вещь! Вы, кстати, знаете, что это за вещь?

— Честно признаться, не очень. Знаю, что какая-то небольшая, но дорогая вещь. И всё.

— Вот вам и легко рассуждать, потому что вы не знаете. Ну ладно, договоримся, — заключил Жора совсем уже спокойно.

— Давайте сделаем так. Я завтра получу деньги, принесу их вам, возьму вещь и полечу обратно, — предложил Вартанян.

— Экой вы, однако, горячий. Вы вот деньги почему на аккредитиве держите? А?

— Так безопаснее вроде.

— А почему же вы считаете, что я буду держать эту вещь в гостинице? А?

— Вообще-то верно, — сообразил Вартанян,

— Я её держу у одного доверенного лица. Так что лучше вот как сделаем. Сегодня у нас среда, завтра я весь день на совещании, ради которого приехал, послезавтра лицо в отъезде, я не смогу к нему подъехать. Вот в субботу. В субботу сберкассы работают? Значит, всё в порядке. Договорились?

— Договорились. Я пошёл?

— Да, до свидания. Приятного вам времяпрепровождения в Одессе. Вы здесь в первый раз?

— Да.

— Так что это даже к лучшему, что получилась задержка. Город посмотрите, искупаетесь. А то в Одессу — и на один день. Это несправедливо, кощунственно даже, я бы сказал. Такой город! Деньги-то на мелкие расходы у вас есть?

— Да, Катя мне дала.

— А то не стесняйтесь, обращайтесь, могу ссудить. Тут такие красотки ходят — м-му!

— Нет, нет! Спасибо. Всё есть. До свидания.

И Вартанян, едва успев закрыть за собой дверь, галопом помчался в свой номер. Взлетая по лестнице, он оценивал содеянное. Выходило всё куда проще, чем он ожидал. И удачно даже, что получилась задержка. А то бы прощай Мила. И как он сразу об этом не подумал! А так ещё два дня.

Он весело вбежал в свой номер.

— Ну что? Я вижу, всё в порядке? Обворожение третьей степени! — поставила диагноз Мила.

— Он не такой уж плохой мужик, — сказал Вартанян. — Мы с ним обо всём договорились.

— О чём обо всём? — спросила Мила почти требовательным тоном.

— В субботу я получу эту вещь.

— А почему только в субботу?

— Он хранит её у какого-то доверенного лица и может взять только в субботу. Завтра у него весь день совещание, послезавтра тот человек в отъезде.

— А-а! — сказала Мила и, вместо того чтобы порадоваться за Вартаняна, что всё так удачно сложилось, почему-то задумалась.

— Можно вам сегодня не ходить к нему на ужин, — произнёс Вартанян таким голосом, каким говорят самую сокровенную тайну.

— Это мы сейчас обдумаем, — озабоченно ответила Мила.

И она начала ходить по комнате. Вартанян стоял у окна, пытаясь проникнуть в тайные мысли ревизора.

— Сделаем так, — наконец сказала она. — Я всё-таки зайду к нему. Что-то мне не нравится эта проволочка до субботы.

— А мне наоборот, — не удержался Вартанян и так покраснел, что Мила могла смело считать это комплиментом в свой адрес.

— Но вы, главное, не беспокойтесь, — стала она вдруг утешать Вартаняна, понимая, какие чувства вызовет в нём её ужин с Жорой, и беспокоясь, как бы молодой человек не наделал глупостей, не испортил дело. — Всё будет в порядке. Я иду туда как бы по вашему заданию. Договорились?

— Да, — промямлил Вартанян.

— Ну-ну, веселее! — И она рассмеялась своим звонким смехом. — Ведь вы же мужчина.

«В том-то и дело», — чуть было не сказал Вартанян, но промолчал.

— Ну, я пошла, — и она подала руку, которую он не замедлил с благоговением пожать. — После ужина зайду к вам и всё расскажу.

Это успокоило Вартаняна. Когда она ушла, он послонялся по номеру, прилёг на диван и незаметно уснул — железные нервы и бессонная ночь взяли своё, — причём так крепко, что безнадёжно было бы пытаться разбудить его.

А Мила пошла в свой номер. Вошла и снова задумалась. Операция до этого момента шла как по маслу. Люди Ришельенко довели путешественников до аэропорта, вели их в аэропорту, а в том, что до самолёта дошёл один этот юноша, люди Ришельенко были не виноваты: они сделали всё, что смогли. Но это оказалось даже к лучшему: меньше забот ей, Миле, и здешним товарищам, выделенным ей в помощь.

В самолёте всё шло как по писаному: Ришельенко знал слабые стороны мужчин, за что ценил Милу вдвойне. Преступники сами тянулись с ней познакомиться, чего они конечно же не стали бы делать ни с одним лейтенантом, будь он трижды отличником боевой и политической подготовки. Так что, в отличие от этих лейтенантов, Миле надо было не бегать постоянно за преступниками, а, наоборот, иногда убегать от них. И в данном случае её начальник просто сыграл очередную кадриль на этих слабых струнах.

Сегодняшним ужином с Жорой должно было завершиться выполнение задания: она узнала, кто такой этот таинственный Жора, и теперь оставалось только уточнить некоторые мелочи, чтобы потом было меньше возни с их выяснением.

Но Милу мучила загадка, почему Жора попросил отсрочку до субботы. И, кроме того, она никак не ожидала, что он сразу согласится на обмен без каких-либо дополнительных условий. Из разговора с ним, в течение которого она его изучала — это было им истолковано как проявление пробуждающейся в ней страсти к нему, — она поняла, что он не так прост и может выкинуть какой-нибудь номер. Но какой? И она решила во время предстоящего ужина попытаться выяснить, что он затевает.

За этими мыслями она привела себя в ещё более обворожительный вид с профессионализмом не только женским, но и милицейским.

А Жора ждал её в своём двухкомнатном номере. Стол уже был сервирован, комната интимно освещалась только торшером, в который Жора попросил ввернуть лампочку меньшей мощности: если бы все были такими мастерами создавать интим, отпали бы многие проблемы экономии электроэнергии. Дверь в другую комнату — это была спальня — была приоткрыта так, чтобы свет торшера выхватывал часть постели.

Как известно, профессиональные соблазнители, или, как их иногда называют в простонародье, бабники, делятся на несколько типов по внешности, масштабам и по способам действий, то есть по методологии формирования алгоритма управления процессом.

По внешности Жора относился к красавцам мужчинам, в немасштабности его тоже упрекнуть было нельзя.

Оценки Милы, произведённые им, показали, что с ней целесообразна маска делового человека, занимающего достаточно важный пост. Роль была знакома и не раз уже сыграна. Но тем не менее, пребывая в ожидании начала спектакля, Жора прохаживался по номеру и, подходя к зеркалу, репетировал оттенки выражения лица.

Сомнений в том, что спектакль состоится, у Жоры не было — такой это был человек.

Но вот раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказал Жора так же, как недавно Вартаняну.

На сей раз вошла Мила, и Жоре не пришлось спешно сгонять свою обаятельную улыбку.

— Добрый вечер! — сказал он обволакивающим голосом.

— Добрый вечер, — ответила Мила и без приглашения села к столу.

«Однако, — подумал Жора, — она несколько более бывалая, чем я полагал». И это, хоть и вселило в него уверенность в более быстром успехе, тем не менее притупило ожидание острой борьбы, которую так любил Жора.

— С чего начнём? — спросила Мила таким хозяйским тоном, словно каждый вечер ужинала в этом номере.

Жора тонко чувствовал женщин, он понимал, что добропорядочная женщина, будучи впервые после знакомства приглашена на ужин, никогда не придёт вовремя, поэтому заказал только холодные блюда. Из напитков на столе было шампанское, немного коньяка в графинчике и бутылка водки.

— Я думаю, после душного летнего дня не повредит бокал шампанского, — сказал он и ловко откупорил бутылку.

Некоторое время они пили и закусывали молча. Мила, надо сказать, изрядно проголодалась и поэтому непринуждённо ела за двоих. Жора же не торопился и, искоса поглядывая на неё, прикидывал, когда настанет время начинать. Но Мила начала первой.

— Вы, я вижу, уже были в Одессе? — спросила она.

— Да, и не только в Одессе… — начал было говорить Жора тоном утомлённого путешественника.

— А я, вы знаете, в первый раз.

— Но я ведь, понимаете, не по своей воле. Дела гонят. Это хорошо, что сейчас лето. А зимой…

— А куда вы любите ездить зимой?

— Я вообще не очень люблю ездить. По молодости лет это ещё ничего. — Он выразительно посмотрел на неё, чтобы она поняла, что это комплимент в её огород, — А потом надоедает.

— Ну как же, — ни с того ни с сего восторженно защебетала Мила, так что он даже вздрогнул от неожиданности, — ведь новые места, новые города — это новые люди, новые впечатления, новые… — она на миг запнулась, — вообще всё новое. И это ощущение новизны — оно так прекрасно! Вы ведёте дневник?

— Какой дневник? — опешил Жора.

— Путевой.

— Нет, как-то никогда не приходило в голову. А вы ведёте?

— Я — да. Я каждый вечер, где бы ни была, записываю, что видела, что произвело на меня впечатление, с кем я встретилась, чем этот человек мне понравился или не понравился.

— Гм… Интересно, наверное. Представляю, что вы написали бы обо мне. «Повстречала в Одессе старого облезлого олуха, который тут же принялся за мной волочиться. Но очень боюсь, что у него ничего из этого не выйдет». Так?

— Ещё не вечер! — игриво и нараспев ответила Мила, — Ну а вам неужели не интересно бывает вспоминать, как вы проводили время в поездках и где бывали?

— Какое время, что вы, — устало отмахнулся Жора. — Везде одно и то же — работа, работа. Такие деньги, знаете ли, так просто не платят. Это только в милых женских головках крутятся мысли, что ответственные работники ведут весёлую жизнь, а все дела за них делают референты и секретарши. Нет, это не так. Ответственность — это привычка, от неё нельзя избавиться ни на минуту, она уже перестаёт тяготить или надоедать: просто ты становишься её рабом. И когда вдруг выдаётся один такой вечер, его воспринимаешь как внеочередную премию за долгие месяцы и годы беспросветного бытия. Конечно, есть в этом бытии и свои радости, но увы!..

Жора подпускал вовсю. Мила без труда поняла, что он вышел на крейсерский режим и ему лучше не мешать.

Он продолжал говорить, а она с тоской ожидала, когда можно будет осторожно перейти к той части вечера, ради которой она сюда пришла: в отличие от обычных вечеров сегодня первой была художественная часть и только потом была надежда на торжественную.

— …Но за то мы и любим вас, женщин, что вам вовсе нет дела до наших с виду глупых и однообразных занятий, за то, что вы своим пренебрежением к нашей занятости делаете нас дерзкими и смелыми, — закончил Жора свою вступительную арию и действительно дерзко посмотрел на неё, оценивая, как боксёр противника.

— Кстати, о встречах в пути, — засмеялась, что-то вспомнив, Мила. — Тут, в гостинице, есть один такой смешной мальчишка. Всё ходит и смотрит на меня. Я иду, а он встанет и смотрит. Наверное, студентик какой-нибудь.

— Вот завидный возраст, — начал опять своё Жора, — для таких, как он, надо завести специальную телефонную службу. Набирает номер, задаёт вопрос: «Вы меня любите?» — а в ответ как в справочном: «Ждите ответа».

Мила весело засмеялась и даже захлопала в ладоши.

— Я с удовольствием пошла бы работать в такую службу. Столько признаний в любви за день — эта работа самая подходящая для женщин. Но, по-моему, вы несправедливы к молодёжи. Ей тоже нужно женское внимание. Мне так жалко этого юношу!

— Постойте, постойте, я, кажется, знаю, о ком вы говорите. Такой тёмненький, постоянно бродит по гостинице? Если это он, то поделом ему. Это тот ещё юноша. Они с виду все ангелы. — Последнюю фразу Жора сказал более искренне, чего Миле было достаточно, чтобы понять, что он не очень-то безразличен к приезду Вартаняна.

Потом они сидели и болтали о разных пустяках, и Жора ловил себя на мысли, что никак не может найти подходящий момент, чтобы предложить Миле выпить на брудершафт: каждый раз, когда он поднимал бокал и собирался сказать это, она выхватывала инициативу из его рук и сворачивала разговор в такую сторону, от которой до брудершафта было никак не достать. В процессе этой болтовни она выведала, где он работает. Жора словоохотливо ей всё рассказал, повысив, правда, себя с начальника отдела до начальника главка. И вдруг Мила стала прощаться.

— Ой, я всё болтаю да болтаю. А вам ведь завтра на работу, — прощебетала она, вставая.

— Я завтра могу и попозже…

— Нет, нет, лучше освобождайтесь пораньше.

Жора насторожился. Ему стало ясно, что она относится к тем женщинам, для которых определяющим в ухаживании за ними мужчин является сам срок ухаживания. Тогда всё просто — надо только не торопить события и беречь силы.

— Можно и так, если это вам удобнее.

— Или даже вот что. Если бы вы могли освободиться на весь день, вот было бы хорошо, а?

— На весь день… — Жора на минуту сделал вид, что задумался. — Ну только ради вас.

— Или нет, что я в самом деле говорю! Ведь завтра у нас четверг? Это всё ваше шампанское. Завтра-то я как раз и не могу на весь день. Я ведь тоже в командировке. Давайте завтра после работы договоримся на послезавтра, ладно?

Жоре ничего не оставалось, как согласиться. Он попытался слегка обнять Милу, когда целовал на прощание ручку, но она так ловко увернулась, что вполне могла сделать вид, что ничего не заметила.

Выйдя из номера Жоры, Мила быстро поднялась к Вартаняну и тихо поскреблась в дверь. Ответом ей была тишина. Только приоткрыв дверь, она услышала его могучее дыхание, словно он торопился спать, навёрстывая предыдущую ночь. Увидев, что он спит на диване при горящем свете, она не стала его будить, а вырвала из записной книжки листок, написала «Спокойной ночи», положила листок ему на грудь и тихо ушла.

Миле было ясно, что, во-первых, та лёгкость, с которой Жора согласился на обмен, может быть обманчивой и, во-вторых, то, что он завтра занят и не может получить вещь у доверенного лица, тоже недостоверно. Из этого следовало, что Жора вполне заслуживал внимания такой женщины, как Мила. И не только благодаря своей красоте. По крайней мере сегодняшний визит никак нельзя было считать последним.

На другой день Мила с самого утра уехала с Вартаняном на пляж и, чтобы остаться честной перед Жорой, была занята целый день. Там она рассказала Вартаняну, как весело прошёл ужин у Жоры, после чего Вартанян окончательно перестал терзаться муками ревности. Зато его стали посещать мысли и сомнения относительно предстоящего обмена с Жорой: когда у мужчин всё благополучно на личном фронте, их всегда начинает тянуть на рабочие и прочие подвиги, и они становятся деловито-задумчивыми, пребывая в изыскании способов совершения этих подвигов.

Вечером, когда Мила и Вартанян вернулись в гостиницу и разошлись по своим номерам, к ней в комнату зашёл Жора и снова предложил поужинать у него в номере. «Однако с таким ухажёром недолго и фигуру потерять», — подумала Мила, и они договорились завтра с утра пойти осматривать город, причём Жора вызвался быть экскурсоводом.

После его ухода она предупредила об этом Вартаняна, и тот снова начал терзать себя муками ревности, хотя и не так интенсивно, как в прошлый раз.

Вышло всё так, как Мила с Жорой договорились. Они ходили по городу, он действительно неплохо его знал и сообщил ей немало фактов из истории и географии, о которых обычные экскурсоводы почему-то не говорят. Они пообедали в ресторане, потом погуляли по набережной, а когда возвращались под вечер обратно, он повёл её какими-то боковыми улочками и в одном месте попросил подождать его всего десять минут: ему надо было зайти к старому знакомому и передать книгу, чтобы не приходить специально из-за этого сюда завтра. Жора зашёл в подъезд, а Мила ходила по почти безлюдной улочке и рассматривала фасады домов.

Он пробыл там меньше обещанных десяти минут, и они пошли дальше, весело болтая. Потом он даже сочинил экспромт:

Вы улыбаетесь так мило,
Что всякий скажет, что вы — Мила!

Но, на счастье, это произошло уже у самой гостиницы. Войдя в гостиницу, Мила стала непреклонна, они попрощались без всяких лишних нежностей, кроме дежурных, и она пошла в свой номер. А оттуда к Вартаняну.

Он лежал на диване и в который раз сантиметр за сантиметром изучал потолок. Когда она вошла, он вскочил и вытянулся по стойке «смирно».

— Вольно! — сказала она, и по её голосу чувствовалось, что подача такой команды для неё вполне обычна.

Но Вартанян, очевидно вследствие того что ещё не служил в армии, чуть было не понял команду неправильно, за что и получил взыскание: Мила вольностей на службе не допускала.

Она рассказала ему о своей прогулке как можно подробнее, так как боялась, что увлечённый юноша может натворить глупостей и завалить дело. Потом напомнила ему, что завтра — день обмена, и постаралась ещё раз предостеречь его, сама смутно представляя от чего. Но у Вартаняна выветрились последние мысли о предстоящем обмене, потому что он весь день думал совсем о другом: он никак не мог понять, кому отдаст предпочтение, когда вернётся, — Кате или Миле. Известно, что женщины совместимы в одной честной мужской душе только если обе в одном месте, но в разное время или если они одновременно, но в разных местах. Поэтому все опасения Милы он пропустил мимо ушей.

Потом они погуляли по вечерней Одессе, поужинали и разошлись спать. Договорились, что до конца операции Мила не покажется на глаза ни тому, ни другому.

И вот наступила суббота. Мила не показывалась, что соответствовало уговору.

А Вартанян пошёл в сберкассу получать деньги. В сберкассе к нему отнеслись без должного доверия и долго сверяли сумму, обозначенную в аккредитиве, с его внешними данными. Но, как известно, если документ железный, никакие внешние данные, и даже полное их отсутствие, испортить дело не могут. А документ был подлинный, что иногда оказывается лучше любой подделки, в том числе при наличии таких денег у открывателя аккредитива.

Получив наконец деньги, Вартанян принялся их считать, не отходя от кассы, как это было предписано висевшим объявлением. А так как деньги были крупные, а купюры мелкие — сплошь четвертные и полсотенные бумажки, то за время их счёта за ним выстроилась очередь, которая не собиралась молчать. Но Вартаняна нелегко было сбить с пути: он мужественно пересчитал деньги два раза, после чего отошёл в сторону и рассовал их пачками по разным карманам, чтобы удобно было отдавать, когда они с Жорой начнут торговаться, как предупредили его перед отъездом.

Запомнив, где сколько лежит, и выучив это как таблицу умножения, Вартанян пошёл в гостиницу и долго вертелся в своём номере перед зеркалом, придирчиво проверяя, не топорщатся ли карманы от такого груза. А потом решительным шагом направился в номер к Жоре, Тот был на месте и быстро откликнулся на стук в дверь. «Значит, ждал», — отметил Вартанян и опять-таки решительно вошёл. Поздоровались.

— Я вас жду, — сказал Жора, и голос его показался Вартаняну несколько более ласковым, чем в прошлый раз. — Я уже всё получил, что надо.

— А я — вот он, — единственное, что удалось Вартаняну на это ответить.

— Приступим? — предложил Жора.

— Я готов, — сказал Вартанян.

— Сколько денег дала вам Катька? — Тон Жоры стал сугубо деловым.

— Столько, сколько вы заплатили за эту вещь, — ответил Вартанян как можно уклончивее.

— Значит, все двенадцать тысяч. Это хорошо, — похвалил то ли Катю, то ли Вартаняна Жора, хотя Вартанян знал, что вещь стоила Жоре десять тысяч.

— Да, все двенадцать, — сказал он, так как Анна Леопольдовна знала своего поклонника, столь же охочего до любви, сколь и до денег, и поэтому дала резервную сумму.

— Но вот ведь какая штука, — озабоченно произнёс Жора, прикидывая в уме, во сколько лишних тысяч могла бы Анька оценить его благородство. — Тут за это время произошло некоторое колебание конъюнктуры, и в связи с этим цены — того, сами понимаете… Вы ведь уже не мальчик.

Говоря последнюю фразу, Жора как раз рассчитывал на противоположное.

— И какова теперь цена вещи? — спросил Вартанян, начиная заметно волноваться из-за опасения, что денег может не хватить.

Но Жора был бывалым гуманистом.

— Да что я, в самом деле, — спохватился он и коротко хохотнул, — ведь такие специалистки, как Анька и Катька, лучше меня знают колебания цен. Сколько они вам дали?

Вартанян был честный малый, но даже он почувствовал подвох в Жориных словах. Его очень рассердило, что Жора, сказав ему, что он уже не мальчик, делает из него мальчика. Поэтому он вместо имевшихся у него четырнадцати тысяч назвал двенадцать триста, утаив тысячу семьсот, лежавшие в заднем кармане брюк и незаметные под пиджаком. Раскладывая деньги, Вартанян руководствовался известным старым правилом: некруглым числам везёт больше, чем круглым. Если, например, в ресторане или кафе официант подаёт вам счёт на двадцать пять рублей, то вы думаете: «Вот подлец, небось обсчитал в два раза». Если же он за то же самое подаёт счёт на двадцать восемь рублей пятьдесят три копейки и долго ищет сорок семь копеек сдачи, то вам уже кажется, что всё в порядке.

Жора развёл руками.

— Чего не сделаешь для любимой женщины, даже если у неё превратные представления о ценах на мировом рынке, — вздыхая, сказал он. — Ладно, считайте ваши деньги.

Он открыл лежавший на столе атташе-кейс, элегантно щёлкнув при этом замками. Там лежала шестигранная коробочка величиной с пачку папирос. Коробочка была обтянута бархатом голубого цвета.

Вот вам товар, проверяйте. — Жора весьма небрежно, почти бросил коробочку на стол, закрыл чемоданчик и поставил его на пол у стола.

Вартанян взял коробочку, открыл её и тут же открыл рот: и ней лежали подвески и сверкали всеми своими гранями, отражая яркое южное солнце, светившее в окно.

— Что, алмазы? — только и спросил он.

— Бывшие, — коротко подтвердил Жора, удивительно повторяя в этом своём определении ревизора Милу,

Вартанян достал основную пачку денег, в которой было десять тысяч, и начал раскладывать её стопками по сто рублей на столе. Жора подхватывал каждую стопку и пересчитывал.

В это время раздался стук в дверь, Жора и Вартанян в первый момент не знали, что делать. Потом Жора быстро схватил стоявший у стола атташе-кейс, открыл его, сгрёб туда всё находившиеся на столе деньги, закрыл и поставил на место, сунул Вартаняну в руки коробку с подвесками, затолкал его в спальню, закрыл за ним дверь и, приложив к губам палец, показал, что надо вести себя тихо. Всё это заняло считанные секунды.

— Войдите, — откликнулся Жора.

Вартанян прислушивался из-за двери по привычке, выработавшейся у него за время проживания в квартире Бонасеевых.

— А, здравствуйте! Ведь вы же сказали, что сегодня утром уезжаете.

— Вот я и пришла попрощаться, — раздался в ответ голос Милы, такой щебечущий и легкомысленный, что Вартанян чуть было не забыл, зачем он сюда пришёл. Оказывается, она уезжает, а он, Вартанян, об этом ничего не знает. Зато он вспомнил, что спальня волей судеб очутилась под его охраной, и это показалось ему лучшей гарантией того, что Мила и сегодня останется ему верна.

— Так вы действительно сейчас уезжаете? — спросил Жора.

— Ну, не прямо сейчас. А вы чем занимаетесь? Может, пойдём на прощание пообедаем? Или не пойдём, а лучше закажем обед опять в номер. Я хорошо придумала? — и она захлопала в ладоши.

Это сразило даже Вартаняна, успевшего повидать виды за эти дни. «Всё! Хватит!» — подумал он и начал метаться по спальне, соблюдая, однако, при этом тишину.

— Прекрасная мысль! — воскликнул Жора и стал набирать номер телефона, чтобы заказать обед.

Мила в это время ходила по номеру и напевала какую-то глупую песенку глупым голосом. Вартанян не слышал, что заказывает Жора, — он и без того давно уже хотел есть. Он услышал только, как в комнате что-то упало — это Мила задела ногой чемоданчик. Жора от неожиданности даже опустил телефонную трубку на рычаг.

Ого, что вы там держите? — спросила Мила.

— Да так, барахло всякое. Я всегда езжу в командировки с одним кейсом. Положите его на стол, чтоб не мешался под ногами.

Судя по звукам, Мила положила чемоданчик на стол. А Жора снова стал набирать номер, приговаривая: «Тоже связь, взяли и прервали на самом вкусном».

Потом он долго заказывал всё сначала. А Вартанян продолжал метаться по спальне, пока не сел с размаху на стул, на спинке которого висел Жорин пиджак. Когда Вартанян садился, в нагрудном или во внутреннем кармане — он не понял сразу — что-то тихо треснуло. «Ну вот, — подумал он, — раздавил что-то. Очки, наверное». Вартанян вскочил со стула и прощупал пиджак. В нагрудном кармане никаких очков не было, а во внутреннем он нащупал такую же шестигранную коробочку, какая была у него.

«Что-то непонятно», — насторожился Вартанян, мигом восстановив в памяти все предупреждения Милы. Он быстро выхватил коробочку из кармана и сравнил её со своей — сходство было поразительное. Тогда он открыл коробочку. Там лежали точно такие же подвески, как и в той, что была у него. Налицо было одно из двух: либо Жора сделал точную копию подвесок, чтобы оставить её себе на память о тех, которые он возвращает Анне Леопольдовне, либо он сделал эту копию подвесок, чтобы передать её через Вартаняна Анне Леопольдовне в память о настоящих и двенадцати тысячах трёхстах рублях в придачу. Второе показалось Вартаняну более правдоподобным, поэтому он, как честный человек, положил в карман висевшего пиджака ту коробочку, которую, по мнению Жоры, ему следовало везти Анне Леопольдовне. А вынутую из кармана пиджака взял и положил в свой карман.

Проделав эту операцию, он обнаружил по звукам, доносившимся из-за двери, что Мила уже на пороге номера.

Когда Жора открыл дверь спальни и спросил: «Продолжим?» — Вартанян с нескрываемым интересом разглядывал что-то в окне.

— Сейчас, одну минуту, — попросил он, явно следя, как показалось Жоре, за какой-нибудь симпатичной девушкой.

Коробочка лежала на подоконнике. «Молодость, молодость, — подумал Жора, — хоть из окна поглазеть, и то уже счастье».

— Давайте продолжим, а то вдруг ещё кто-нибудь придёт, — попросил он Вартаняна.

— А кто это приходил? — спросил Вартанян, возвращаясь к столу, на который Жора уже вытряхнул содержимое чемоданчика.

— Да так, одна знакомая. Каждый день говорит, что завтра уезжает.

— И никак не уедет?

— Никак.

— А может, с билетами трудно?

— С билетами не знаю, а с другим у неё трудно, это точно, — сказал Жора и засмеялся профессиональным мужским смехом.

Но Вартанян сдержался. Он достал из разных карманов ещё две пачки денег и положил их на стол, не пересчитывая. Жора пересчитал все двенадцать тысяч триста рублей и аккуратно сложил их в чемоданчик.

— Всё в порядке? — спросил Вартанян.

— Да, — ответил Жора. — Вы сегодня улетаете?

— Попробую сегодня. Я и так уже задержался.

— Вы уж извините, — неожиданно сказал Жора, — но, сами понимаете, такую вещь держать в номере, когда целый день на работе… Да вы объясните всё Ане, она поймёт,

— Да, я объясню, конечно. Ну, до свидания.

— До свидания. Смотрите, идёте в рейс с ценным грузом на борту. Аккуратнее. Кстати, куда вы его положили?

Вартанян похлопал себя по карманам.

— По-моему, на подоконник в спальне.

— Так вы его можете не довезти.

И они весело рассмеялись, потому что оба были довольны проделанной операцией, хотя каждый по-своему.

Жора сходил в спальню, принёс с подоконника коробочку, торжественно вручил её Вартаняну, и тот покинул номер.

Ещё в спальне после произведённого обмена Вартанян понял, что пошли последние минуты его пребывания в гостинице и хорошо бы, если бы последние часы пребывания в Одессе. Поэтому он бегом поднялся к Миле и прямо с порога сообщил ей, что уезжает немедленно. Она тем не менее успела расспросить его об исходе операции. Он сказал, что всё прошло нормально, не упомянув, впрочем, о дополнительном обмене, произведённом им при одностороннем соглашении: она очень рассердила его своим поведением в номере Жоры.

Они обменялись номерами телефонов и расстались до встречи в столице. Мила сказала, что она тоже закончила все свои дела и вылетит сегодня вечером. Но у Вартаняна были причины не предложить ей лететь вместе. Тем более что, сидя в спальне, он вспомнил старинный шкаф в своей комнате в квартире Бонасеевых и саму Катю. «Я подлец, здесь шашни завожу», — подумал он тогда же.

Мила не держала молодца. Ришельенко, когда она утром позвонила ему и сообщила, что удалось узнать, приказал ей попробовать выяснить каналы, по которым Жора собирался сбывать подвески. Для этого местными товарищами Миле были выданы под расписку серьги с бриллиантами, которые она должна была попытаться продать с помощью Жоры. Поэтому бедному Жоре и уготована была участь оплатить ещё одну трапезу в его номере без всякого возмещения расходов — как материальных, так и моральных.

Итак, Вартанян, быстро собрав свои вещи и сдав дежурной номер, выбежал из гостиницы, размахивая чемоданом, поймал такси и помчался в аэропорт. Там ему повезло: объявили дополнительный рейс и через четыре часа он уже входил в квартиру Бонасеевых.

Глава 18

Мерлезонский балет

Катя бросилась ему на шею от радости, что он приехал, а мужа нет.

— Ну, всё в порядке? — спросила она, когда у него перестала кружиться голова от её поцелуев: в этом она была хоть и не профессионалкой, но большой любительницей.

— Да, — ответил Вартанян и отдал ей коробочку и остатки денег.

Увидев, что он ещё и сэкономил тысячу семьсот рублей, Катя обрадовалась ещё больше: она поняла, что истраченные ею на настырных друзей Вартаняна лишние восемьсот рублей с лихвой окупятся.

— Это нам с тобой за моральные издержки. Я тебя так ждала. А ты скучал без меня?

— Да, — ответил Вартанян и покраснел. А потом для убедительности добавил: — Очень. — И покраснел ещё больше.

Но самоуверенная Катя объяснила всё своими чарами — женщин это часто вводит в заблуждение.

Вартанян попытался её поцеловать, но она увернулась от его всеобъемлющих объятий.

— Ну, дорогой, как тебе не стыдно, — сказала она укоризненно. — Я так тебя ждала, а ты хочешь всё скомкать. Будь терпелив. Завтра профессор уезжает на курорт, и мы прекрасно проведём время.

И она бросилась к Анне Леопольдовне.

А в квартире Короля атмосфера к этому времени стала сухой и накалённой, как в финской бане. Всего лишь час назад позвонил Ришельенко, и Король вынужден был, как завравшийся школьник, говорить ему, что всё в порядке, всё готово, но вот нагрянули неожиданно гости, и он не может их покинуть, а к нему приезжать тоже несподручно для дела, потому что гостей так много, что ими оказался набит даже его кабинет. При этом он включил на полную громкость квадросистему и разговаривал, топая в такт ногами и стуча рукой по трубке, чтобы изобразить танцующие пары.

После звонка Король нервно забегал по квартире, повторяя в ярости:

— Хочется рвать и метать!

И только потом, немного побегав и успокоясь, приступил к делу: рвал в клочья платья Анны Леопольдовны и метал их остатки по углам.

— То же самое я сделаю с твоей подругой, — пояснял он каждый раз, так что со стороны всё это выглядело лишь тренировкой.

Анна Леопольдовна сидела в кресле «купеческого» стиля конца девятнадцатого — начала двадцатого века, плакала и гордо вздрагивала от потери каждого платья. Но плакала она красиво и неторопливо, экономно и со вкусом вписывая немногочисленные слёзы в обрамление интерьера: время работало на неё, и она ждала результатов его работы.

Тем не менее постепенно и у Анны Леопольдовны и у Короля складывалось впечатление, что процесс уничтожения её гардероба обещает затянуться до утра.

И вот в этот момент Бонасеева позвонила в дверь квартиры Короля. Анна Леопольдовна вскочила так, будто кресло, в котором она сидела, было оснащено катапультой. Но Король опередил её и открыл дверь.

— А, это ты, — сказал он, явно недооценивая Катю, что прощалось ему, так как все мужчины-начальники, в отличие от женщин-начальников, всегда недооценивают женщин, работающих у них в подчинении. И ушёл в комнату.

Анна Леопольдовна только спросила:

— Ну?!

— Вот, — буднично ответила Катя, словно принесла пачку соли, за которой пошла в магазин десять минут назад, и протянула Анне Леопольдовне футляр.

Анна Леопольдовна открыла футляр, закрыла его и бросилась душить в объятиях Бонасееву.

— Если бы ты не пришла, мне завтра не в чём было бы выйти на улицу, — произнесла она, показывая мимикой и жестами, что надо продемонстрировать Королю легенду о том, что подвески действительно были отданы ею на время Бонасеевой.

Катя из разговора с Анной Леопольдовной знала, что подвески «отданы подруге», но не предполагала, что «подругой» окажется именно она, однако поняла намёк вовремя: Король из комнаты начал прислушиваться к разговору в прихожей.

— Ты бы раньше сказала, что они тебе нужны, — произнесла она, — а то когда ты позвонила, я как раз отдала их почистить.

Король в это время вышел из комнаты. Он увидел футляр в руках у жены, понял, о чём идёт речь, и его редкие волосы встали дыбом.

— Как то есть почистить? — спросил он икающим голосом.

— Да я надела их неделю назад и запоролась в гости в такую глухомань: новостройки, грязь кругом, ни одного фонаря, темнотища. Ну, поскользнулась, а они упали.

Король крякнул и побагровел.

— Ну, я сперва как-то не хватилась, а потом, когда выбралась на дорогу и села в такси…

Король снова крякнул. Он начал бледнеть, потому что багроветь дальше было уже некуда.

— Ну вот, когда села в такси, смотрю — а их нет. Ну, я вышла, естественно: вещь-то, думаю, не моя всё-таки.

Король начал отвинчивать ручку двери, за которую держался.

— Вернулась… А темно, и место я толком не знаю, где они у меня отцепились. Хорошо, спички были. А тут ветер поднялся, спички гаснут.

Король отвернул ручку вместе с куском двери, бросил её, но она упала на остатки платьев, и ожидаемого грохота не последовало.

— Ну вот, возилась-возилась со спичками, еле нашла.

Так что пришлось потом в чистку нести — они прямо в грязи лежали. На них ещё кто-то наступить успел.

Глаза Короля стали выпуклее носа.

— А может, и сама я не заметила, как наступила.

— Если бы тот, кто наступил… — только и смог произнести Король.

— Нашёл бы? — поняла вопрос Катя. — Да нет, там такая тьма, что вряд ли. Так что спасибо вам, Анна Леопольдовна, большое спасибо за подвески. Они мне огромную службу сослужили.

— Ну что ты, дорогая, — железобетонным голосом ответила Анна Леопольдовна, которая в течение всего рассказа стояла ни жива ни мертва, жалея, что та слишком хорошо поняла её намёк. — Бери, когда надо, всегда рада буду.

Тут Король выхватил футляр из её рук, замахнулся им на неё, но передумал и убежал в свой кабинет. Анна Леопольдовна поняла, что разорванные платья отомщены, и снова стала весёлой.

— Да ты проходи, — приветливо сказала она Кате.

Катя прошла в гостиную.

— Ой, что это у вас?! — воскликнула она, увидев по углам остатки шикарных платьев.

— Переучёт, — весело и громко, чтобы слышал Король, ответила Анна Леопольдовна. — Ничего, новые купим. — А потом тихо спросила: — Но почему он так задержался? Жора не хотел отдавать?

— Нет, просто получилась такая история…

— Чай пить будешь? — опять громко спросила Анна Леопольдовна повелительным тоном, и они ушли на кухню, где Бонасеева рассказала всё, что ей поведал Вартанян, кроме того, что удалось сэкономить тысячу семьсот рублей. Но как ни искала Бонасеева возможность довести эту сумму до двух тысяч за счёт трёхсот рублей наградных, обещанных Анной Леопольдовной до отъезда, такая возможность по мере продолжения разговора становилась всё меньше, пока не исчезла совсем.

А в своём кабинете Король успокоился только тогда, когда восемь раз пересчитал подвески: первые четыре раза у него получалось то одиннадцать, то тринадцать, так как руки дрожали от пережитого. Потом он внимательно рассматривал их без лупы, потом в лупу, потом опять невооружённым глазом, потом устал и уже не рассматривал больше, а просто сидел, гладил их и смотрел в стену.

Просидев так полчаса, он тяжело вздохнул и набрал номер телефона Ришельенко. Но тот ответил, что сейчас занят, и просил приехать через час.

А в это же самое время в кабинете Ришельенко известная нам Мила, имеющая кроме имени и фамилии воинское звание — старший лейтенант, докладывала майору Ришельенко о проведённой операции. Вероятно, читателю уже понятно, что операция была незатейлива. Сразу после ухода Вартаняна от Жоры Бэкингемского к нему пришли два товарища в штатском, предъявили документы и, объяснив Жоре, что краденое скупать нехорошо, попросили его вернуть подвески, представляющие немалую ценность для государства, несмотря на то что они принадлежали частному лицу.

Жора недолго делал вид, что не понимает происходящего. Он вообще был довольно сообразительным парнем. Достав подвески, он вручил их товарищам в штатском. Взамен Жора получил расписку о том, что добровольно сдал подвески. Кроме того, Жора пообещал, что по приезде в Москву он тут же придёт в следственное управление и даст письменное объяснение, как эти подвески попали к нему в руки. На обдумывание этого письменного объяснения ему дали два дня, после чего уже было не до ухаживания за Милой. Надо сказать, что Мила не очень-то и рассчитывала на ухаживания Жоры, и потому они расстались по-хорошему. Каково же будет удивление Жоры, когда он постучится в кабинет номер четырнадцать и, войдя, узнает в сотруднике свою добрую одесскую знакомую!

Но вернёмся к подвескам, которые демонстрировала Людмила Ивановна своему начальнику Ришельенко. Подвески были хороши, и Мила, любуясь ими, с особым удовольствием рассказывала Ришельенко о том, как она в Одессе выследила Жору, когда он заказывал ювелиру копию, и как эта копия была вручена Вартаняну и, по всей вероятности, будет вручена в недалёком будущем Ришельенко Королём.

Недалёкое будущее не заставило себя ждать. В кабинет Ришельенко решительным шагом вошёл Король и, не замечая подвесок, уже лежавших на столе, положил на стол свои, только что привезённые Бонасеевой.

— Вот! — гордо сказал Король. Глаза его от изумления полезли на лоб — он увидел вторые подвески, как две капли воды похожие на первые. — Как же так? — изумился он.

— Вот так! — сказал Ришельенко. — Подвесочки-то уже здесь. А вам, извините, вручили фальшивые.

— Но так не может быть, — прошептал Король. — Не может быть!

— Ну почему же не может? — спокойно продолжал Ришельенко, нажал кнопку и сказал в микрофон: — Эксперта Сидоренко.

— Но главное, — лепетал Король, — что они здесь, ведь правильно?

— Правильно, — ответил Ришельенко, — а то, что вы тому жулику деньги отдали, уже ваша неприятность.

Эксперт вошёл в комнату, взял подвески Ришельенко, потом подвески Короля.

— Одни из них поддельные, — сказал Ришельенко, на что эксперт посмотрел на него взглядом, выражающим простую детскую пословицу «Не учи учёного». Но Ри-шельенко продолжал: — Определите, пожалуйста, для товарища, какие именно поддельные.

— Ну что ж тут определять, — сказал Сидоренко.

— Товарищ Сидоренко опытный эксперт, если что, может подтвердить своё суждение химическим анализом.

— Да тут и без анализа всё ясно, — сказал Сидоренко. — Вот эти подвески, — он поднял подвески Короля, — настоящие, а те — поддельные.

Наступила долгая пауза. Лицо Людмилы пошло пятнами. Король подпрыгнул на стуле и схватился за сердце, хотя должен был бы радоваться. На лице Ришельенко не дрогнул ни одни мускул.

— Если что, — сказал Сидоренко, — могу подтвердить химическим анализом.

— Ну, — произнёс Ришельенко, — главное, что подвески здесь.

— Верно, — подтвердил Король. — Это главное! А то, что я платил деньги, это…

— …Это ваши личные трудности, — продолжил Ришельенко.

— Разрешите идти? — спросила Людмила.

— Идите, — ответил Ришельенко, не взглянув на неё.

— Ну и я, пожалуй, — сказал Король.

— До свидания, — ответил Ришельенко.

— Надеюсь, что оно не состоится, — сказал Король и, поклонившись, вышел.

Он сразу ссутулился и стал похож на человека, только что потерявшего кого-то из близких. Возвращаться домой ему не хотелось, ему вообще никуда не хотелось, и он бесцельно пошёл по улице, пока не дошёл до своего любимого ресторана, где и остался на некоторое время отпраздновать вечер воспоминаний о бриллиантовых подвесках.

А Анна Леопольдовна продолжала делиться своими переживаниями с Бонасеевой — и не жалко было ей своих платьев: многие из них успели уже надоесть ей за два — три раза, когда она их надевала, а некоторые и вообще впервые увидела, когда с ними расправлялся Король. Переживания были совсем другого плана. Как там Жора? Что про него рассказывает профессор?

Катя некоторое время пыталась поддерживать легенду о том, что ездил действительно профессор, но потом решила открыть карты: в конце концов и Анна Леопольдовна могла бы пораньше предупредить её о том, что ей предстоит выступить в качестве «подруги», которой были отданы подвески.

— Как ты доверила такие ценности мальчишке?

— Какой он мальчишка, он вполне взрослый мужчина! — защищалась Катя.

— Если только успел им стать перед отъездом с твоей помощью! — совсем разошлась Анна Леопольдовна.

— Ну хорошо, пусть так, но подвески на месте! — не сдавалась Катя.

— Ну и что, а если бы были не на месте? — Анну Леопольдовну можно было спокойно сдать в Палату мер и весов в качестве эталона женской логики.

— А профессор совсем свихнулся: мог бы взять и отдать их сразу Ришельенко.

При упоминании Ришельенко Анна Леопольдовна сразу успокоилась.

— А мальчик так старался, — попробовала ещё раз попытаться получить обещанные наградные Бонасеева. — И потом, вы думаете, ваш Жора — ангел? Думаете, он бегал по всей Одессе за Вартаняном, чтобы всучить ему эти подвески? Как бы не так! Я вам уже рассказывала.

— Да, действительно мальчика надо отблагодарить, — согласилась Анна Леопольдовна. — Где он сейчас?

— У меня на квартире.

— Позвони ему, пусть приезжает. Да не бойся, Король теперь долго не вернётся. — Анна Леопольдовна хорошо знала своего мужа. — И вообще почему бы нам не отпраздновать хеппи-энд этой истории? Давай устроим ужин. Я сейчас обзвоню кого надо.

Она уже направилась к телефону, но спохватилась:

— Ах да, сперва позвони ему.

Когда в комнате Вартаняна раздался звонок, он стирал рубашку.

— Это ты, дорогой? — нежно сказала Бонасеева, памятуя о том, что предстоит ещё как-то выманить у Вартаняна те триста рублей, которые, по её мнению, Анна Леопольдовна вручит ему в качестве упомянутой благодарности.

— Да. Ты скоро вернёшься? — нетерпеливо спросил Вартанян.

— Я вернусь вместе с тобой, милый. А сейчас ты приедешь сюда. Адрес помнишь?

Бумажка с адресом лежала у Вартаняна в кармане ещё с первого посещения Анны Леопольдовны, и он быстро нашёл её.

— Да, он у меня записан.

— Ну, вот и давай. Мы ждём тебя.

— Но у меня рубашка не высохла, — простодушно признался Вартанян.

— Ну, придумай что-нибудь, — сказала Катя таким голосом, что Вартанян обязан был почувствовать себя мужчиной, на которого не грех опереться такой женщине, как она. И опустила трубку.

Вартанян заметался по квартире. Надо было что-то предпринять. Вдруг он увидел в ванной фен и понял, что надо делать: он отжал рубашку так, что она затрещала, повесил её и начал сушить феном. Но сохла она дольше, чем хотелось бы, и от нетерпения он переступал ногами, что тоже помогало мало.

Опять раздался телефонный звонок — снова позвонила Катя и в самых нежных выражениях сказала» что прошло уже полчаса и пора выезжать. Вартанян начал с таким остервенением орудовать феном и рубашкой, что, знай об этом предприятия, выпустившие эти изделия, они непременно использовали бы описания его усилий для рекламы своей продукции.

Наконец рубашка достигла такой кондиции, когда уже не прилипала к телу. Вартанян мигом оделся и пулей вылетел из дома. Через считанные минуты он звонил в квартиру Короля — складывалось впечатление, что в городе по такому случаю появились такси, работающие на быстрых нейтронах.

Открыла ему Катя, которую он принялся тут же целовать с присущей ему работоспособностью. Но она увернулась и опасливо показала на дверь гостиной: там раздавалось множество весёлых, возбуждённых голосов.

Анна Леопольдовна вышла в прихожую с криком:

— Где он? Вот он!

У Вартаняна аж захватило дух от такой красоты. Перья над головой, меха, шелка и бриллианты напоминали что-то сказочное.

— Дорогой вы мой! — сказала Анна Леопольдовна, обняла Вартаняна одной рукой, держа в другой мундштук с сигаретой, и прикоснулась щекой к его щеке. — Всегда в вашем распоряжении. — Она томно глядела в глаза Вартаняну. — Если вам будет нужна моя помощь, то всегда, всегда…

— Спасибо, — прошептал Вартанян.

Анна Леопольдовна посмотрела на него внимательно, потом порылась в сумочке и протянула что-то.

— У вас глубокие глаза, юноша, — сказала Анна Леопольдовна, — и вы должны любить прекрасное. Сходите со своей девочкой. Это два билета на Мерлезонский балет.

— Спасибо, — едва вымолвил Вартанян, и Анна Леопольдовна тут же удалилась. — А что это? — обратился он к «девочке», каковой в данном случае была Катя Бонасеева.

— Дурашка, — мрачно рассмеялась она, — в Москву приехал балет из Франции. Билеты по четвертаку идут. А теперь поезжай домой и жди меня, я скоро вернусь.

И, шлёпнув слегка Вартаняна пальчиками по губам, Катя Бонасеева пошла, раскачиваясь, из прихожей, разочарованно думая о потерянных трёхстах рублях. «Ну, хоть балет…» Она умела себя утешить.

Глава 19

Свидание

На другой день Бонасеев уезжал на курорт. Катя должна была приехать к нему через два дня.

С утра в квартире шли сборы, во время которых Вартанян сидел у себя в комнате и ежеминутно подносил к уху часы, очевидно, беспокоясь, как бы профессор не опоздал на поезд. Но профессор никогда не опаздывал: он точно вовремя ушёл, то есть тогда, когда Вартанян уже готов был швырнуть часы о стенку.

Как только за профессором захлопнулась входная дверь, Вартанян сорвался с дивана, как с низкого старта, и помчался искать Катю. Он нашёл её в гостиной и принялся целовать с настойчивостью, наблюдаемой в природе в процессе стихийных бедствий.

— Да подожди же ты, нетерпеливый, — вырываясь, говорила Катя. — Давай устроим сначала пир в честь твоего возвращения. Пойми, всё должно быть красиво. Я сейчас всё приготовлю, а ты сбегай купи хорошего вина.

Вартанян побежал за вином, а Бонасеева принялась хлопотать на кухне. Вскоре он вернулся, и через полчаса они уже сидели за хорошо сервированным столом и поднимали первый бокал за его счастливое возвращение.

Потом был второй тост, потом раздался телефонный звонок в его комнате, и он побежал туда.

— Ну ты, Вартанян, вообще! — прозвучал в трубке голос Планшеева. — Приехал и молчишь. Как ты добрался? — спросил он, не уточняя, туда или обратно. — У меня к тебе только одна просьба: не сердись на Атасова. Это такой человек, на которого грех сердиться. Просто ты его пока плохо знаешь и поэтому недооцениваешь…

— Так я и не сержусь, — попробовал свернуть разговор Вартанян.

— Вот и молодец! — закричал Планшеев. — Узнаю тебя. Ты мужчина что надо. Даю прощальный гудок! — И он положил трубку.

Вартанян пришёл в гостиную, и они с Катей подняли бокалы за дружбу. Но в это время опять послышался звонок в его комнате, и он помчался к телефону.

— Между прочим, бросать друзей на вокзале — это не лучший способ прекратить с ними всякие отношения, — раздался в трубке голос Порточенко. — Но дело не в этом. Я тебя очень прошу: не держи зла на Арамича. А? Понимаешь, просто не повезло ему тогда. Он так хотел лететь в Одессу!

— Я и не сержусь, — заверил Порточенко Вартанян.

— Ну и ладно, тогда и я на тебя тоже. Пока.

Вартанян опять вернулся в гостиную. Но Кати там уже не было. Она задумчиво ходила по спальне. Вартанян вошёл, обнял Катю и начал покрывать поцелуями её губы, щёки, шею. Но опять раздался телефонный звонок, и он побежал в свою комнату.

— Здравствуйте, мой юный друг. — Звонил Арамич. — Я рад слышать ваш голос хотя бы по телефону. Какие ощущения после полёта?

— Всё нормально, — ответил Вартанян.

— Тогда маленькая просьба. Я бы даже сказал — совет.

— Я слушаю.

— Я не советую сердиться на Планшеева. Не потому, что он этого не заслуживает, нет, скорее, потому, что это всё равно бесполезно.

— Я и не сержусь.

— Я очень рад за вас обоих. До свидания.

Когда Вартанян вернулся в спальню, Катя, как открытая книга, ждала его на том месте, где он закончил читать. Он подошёл к ней, и его руки ласково ощутили всю её, но опять зазвонил телефон.

— Это Атасов, — произнесла трубка. — Я категорически приветствую тебя и рад, что ты снова вместе с нами. Так всегда бывает: судьба пытается разлучить друзей, но дружба сильнее судьбы. Но только вот что: не обижайся на Порточенко. Он такой мнительный стал — всё ему кажется, что ты на него за что-то в обиде,

— Да не обижаюсь я, так ему и скажи.

— Хорошо, я так и скажу.

Вартанян опрометью кинулся в спальню. Окна были плотно зашторены. Катя лежала в постели с закрытыми глазами. Он сел на краешек кровати и нежно поцеловал Катю в основание шеи.

— Я жду тебя, — прошептала она, не открывая глаз.

«Вот она, истинная награда», — успел только подумать Вартанян, как снова раздался телефонный звонок.

— Я тут говорил с ребятами, — послышался голос Планшеева, — оказывается, никто из них на тебя совсем не в обиде. Это дело надо отметить, мы едем к тебе.

— Завтра! — крикнул Вартанян, но ответом ему были частые гудки, которые Планшеев при всех своих способностях издавать не мог.

По подсчётам Вартаняна, до прихода друзей оставалось минут двадцать. Он с присущей ему честностью сказал об этом Кате, она попросила его выйти из спальни и через десять минут вышла одетая как и прежде, но весьма обиженная. А через пятнадцать минут вся команда действительно заявилась к ним в квартиру. Увидев накрытый стол, Планшеев понял, что в который раз не ошибся в себе.

— Ну вы вообще, ребята, это надо же! А? — завопил он, входя в гостиную.

Остальные вели себя не так шумно, но тем не менее сумели выяснить, что у Вартаняна осталось от поездки ещё пятьдесят рублей, и послать его в магазин.

И пир закипел с новой силой. Пили главным образом за дружбу и веселились так, что Вартаняну хотелось плакать: когда любовь и дружба объединяются, они делают с человеком чудеса.

Постепенно друзей перестало смущать подавленное состояние хозяйки дома и Вартаняна. Атасов делал какие-то хитрые коктейли и настоятельно рекомендовал всем попробовать их. Но Планшеев орал: «С прицепом!» — и продолжал упорно запивать водку пивом.

По мере того как росло число тостов, провозглашаемых за дружбу, в душе Вартаняна накапливалось всё больше сомнений в этой самой дружбе. Тогда, в суете поездки, он как-то не успел проанализировать события, связанные с ней: сперва горячее желание друзей не отпускать его одного в опасное путешествие, а потом цепь таинственных их исчезновений.

И теперь, сидя в кругу веселья и как бы в стороне от него, Вартанян терзался вопросом: «Что же такое дружба? Почему эти четверо, покинув меня там, в аэропорту, не хотят даже объяснить причины своего исчезновения, не говоря уж о причинах исчезновения денег, розданных им? Может, они просто стесняются?» И он решил помочь друзьям посредством наводящих вопросов, тем более что они уже были в той кондиции, когда промедление со стороны Вартаняна грозило обречь его на состояние не только задавать вопросы, но и самому отвечать на них.

— Слушай, Атасов, а всё-таки куда ты тогда, в аэропорту, делся? — как бы невзначай начал Вартанян.

— Как то есть куда? Никуда я не делся. Это всё они напутали. А я их по всему залу искал.

— Даже в милиции, — ехидно поддержал его Планшеев,

— Вот видите, у меня свидетель есть, — оживился Атасов.

— Я что-то не пойму. А что мы должны были делать в милиции? — вступил в разговор Арамич.

— Ну и сколько же ты просидел там? — спросил Порточенко.

— Пока его не вывели оттуда, — старался Планшеев, который в этой истории пострадал больше всех.

— А когда вывели? — спросил Вартанян.

— Я думал, что вы уже улетели.

— Куда же мы могли улететь, — не унимался Планшеев, — если мои деньги были у тебя?

— Так я же хотел их тебе отдать, но ты сам всё испортил.

— Ну ты вообще, Атасов! Это же надо, а? Это я всё испортил!

— Ну конечно, — продолжал Атасов. — Ворвался в отделение, перепугал милиционеров. Ты знаешь, что они мне про тебя сказали?

— Что?

— «Мы не можем вас отпустить, потому что если у вас такие друзья, как этот, то ваше место только за решёткой». Вот что они мне сказали.

— Ну ты даёшь! — Возмущению Планшеева не было границ. — А потом они, значит, под конвоем тебя до такси вели?

— Конечно, они уже стали опасаться за меня. Мне надо было либо оставаться, либо уезжать.

— Я ничего не понимаю, — начал Арамич.

Но Вартанян, кажется, начал что-то понимать.

— Я, кстати, тоже не понимаю, куда ты делся? — спросил он Арамича,

— Как то есть куда делся? Я за ними бегал, — Арамич показал на Атасова и Планшеева.

— Это где же ты за мной бегал? — возмутился Атасов, радуясь тому, что можно теперь взяться за Арамича. — Это он за мной бегал, — Атасов показал на Планшеева.

— Ему было из-за чего бегать, поэтому он бегал быстрее меня. А так мы с Порточенко ждали Вартаняна в ресторане, а потом я пошёл искать вас.

— И начал со стоянки такси, — угрюмо добавил Порточенко.

— Откуда ты знаешь? — занервничал Арамич.

— По радио объявили! — И Порточенко гулко захохотал.

— А ты сам-то почему не полетел? — Арамич перешёл в наступление.

— А я напился, пока рейс откладывали, — сказал Порточенко, и все, по его мнению, обязаны были отнестись к этой причине максимально уважительно.

Все так и отнеслись, кроме Вартаняна.

— Вопрос в другом, — продолжал Порточенко, — куда делся Планшеев?

Тут обрадовались все трое пропавших.

— Ну вы это вообще! — Планшеев даже задохнулся от возмущения. — Вы сначала не заехали, а потом, ну вы вообще… — И Планшеев замолк, вспомнив двести рублей, которые он так и не увидел.

— Немногословное объяснение, — промолвил Атасов.

— Ты не увиливай! — прогрохотал Порточенко. — Если виноват, отвечай! Понял?

— Действительно! — возмутился Арамич.

— Ну, что я говорил? — резюмировал Атасов. — Это всё он. Видишь теперь, — обратился он к Вартаняну, — вот кто во всём виноват.

Но Вартанян давно уже понял, кто виноват. Он уже не верил своим друзьям и ждал только, когда кончится спиртное, потому что знал, что до этого момента они всё равно не уйдут, а после не задержатся ни на минуту.

Бонасеева сидела в кресле и листала журнал. За весь вечер она не проронила ни слова. Да и что было говорить! Деньги, она понимала, не вернёшь, а всю комедию наблюдала не в первый раз и, собственно, ничего другого от этих друзей не ожидала.

Разговор ещё раз коснулся истории с отлётом в Одессу, но по мере нарастания количества выпитого росло число подробностей, оправдывающих всех, кроме Планшеева. Но Планшеев уже не обращал на это внимания. Потом Атасов подсел к Вартаняну и так тихо, чтобы не слышал никто из окружающих, сказал не совсем твёрдым голосом:

— А теперь смотри сюда. — Он вынул из бумажника фотографию и показал её Вартаняну. — Вот из-за кого я не полетел в Одессу.

С фотографии на Вартаняна смотрела помолодевшая лет на десять Мила.

— В аэропорту её увидел, жена моя бывшая, — пояснил Атасов.

— И давно бывшая? — только и спросил Вартанян, покосившись на Катю.

— Да, давно и надолго. Но… — Атасов многозначительно вложил фотографию обратно в бумажник. — Мы расстались, вернее, она рассталась. Со мной. Она в милицию пошла работать. А я с ней был не в ладах. Сперва с милицией, а потом с ней. Она и сказала: «Не могу жить с таким, как ты». Это я, значит. И ушла. А я что? Я ничего.

Он замолчал, вернулся на своё место и после этого только грустил. А Вартанян сидел и соображал. «Вот она какая, ревизор по ювелирным магазинам, — думал он, не решаясь приставать к Атасову с расспросами в присутствии Бонасеевой, — теперь всё понятно».

А спиртное на столе неумолимо приближалось к концу. Вот уже и Планшеев запел отходное ариозо. Он встал и, театрально показывая рукой на строй пустых бутылок, пропел: «Вот и всё, что было». Впоследствии эта фраза станет шлагвортом в популярной песне, исполненной популярным певцом. Но в то время шутка не прибавила ни веселья, ни тем более спиртного, и все пошли по домам.

А Вартанян с Катей остались одни. Они ещё долго ликвидировали следы пиршества, потом долго просто так ходили по квартире, а потом повторилась та же сцена, что и до прихода незваных гостей: Катя не любила разнообразия. Но сцена затянулась до утра.

Во всех книжках Вартанян читал, что, после того что было между ним и Катей, он, как честный человек, должен жениться. С этой мыслью он побежал в ванную умываться, с этой мыслью он брился и с ней же пошёл к завтраку, когда Катя позвала его.

Он знал, что шила в мешке не утаишь, и поэтому прямо сказал Кате, что хочет на ней жениться. Катя несколько секунд смотрела на него молча, а потом у неё началась истерика. Она хохотала так, что задыхалась, хватала себя за голову, за бока, корчилась от боли, не могла остановиться. Затем, вытерев слёзы, сказала: «Ну умора» — и продолжала завтракать.

Вартанян сначала отнёс эту реакцию на счёт своей неопытности в амурных делах и тут же попытался реабилитировать себя. Но все его разговоры о женитьбе наталкивались на искреннее недоумение Бонасеевой.

Завтрак окончился, она пошла мыть посуду, он пошёл за ней, не переставая пылко говорить об одном и том же. Бонасеевой было уже не до смеха: впервые за всю свою трудовую деятельность она пожалела, что сегодня воскресенье и не надо идти на работу. Для Бонасеевой это была очень глубокая мера сожаления.

В конце концов ей пришлось сказать Вартаняну: «Глупышка, да разве тебе так плохо?» — не поясняя далее все преимущества брака по расчёту перед браком по так называемой любви.

На миг Катя представила себя женой Вартаняна, и ей снова стало весело. Затем Катя нашла какой-то предлог выйти из дома, чтобы отделаться от «жениха», а Вартанян, огорошенный неудачным сватовством, побрёл в свою комнату поразмышлять о причинах такого сокрушительного поражения, которому, по мнению Атасова, любой мало-мальски уважающий себя мужчина радовалг ся бы ещё дня три. Ибо, по утверждению всё того же Атасова, только в юности нас одолевает проблема, как сойтись с женщиной, а всю остальную жизнь — как разойтись. Но, увы, и Атасова с его сентенциями не было, да и видеть его Вартаняну после вчерашнего вовсе не хотелось. Ни его, ни остальных друзей: от этого становилось ещё грустнее.

Вартанян почувствовал себя совсем одиноко в этом большом и чужом городе. «Никому я здесь не нужен», — подумал он тоскливо. Но это было не так: вскоре вернулась Катя, обнаружившая в почтовом ящике повестку на имя Вартаняна, в которой ему предписывалось явиться на другой день в определённое учреждение к товарищу Ришельенко, Она отдала повестку Вартаняну, после чего он опять начал целовать Катю так, что со стороны могло показаться, он всю жизнь только и ждал эту повестку. Потом наступило время обеда, затем ужина, причём обед пришлось совместить с ужином.

А потом Вартанян зашёл ненадолго в свою комнату, чтобы взять документы, одеться соответствующим образом и пойти к Ришельенко,

Глава 20

Аудиенция

Вартаняна быстро пропустили и даже проводили до кабинета Ришельенко. Ришельенко встал и поздоровался с ним за руку, что делал не каждый раз и далеко не со всеми.

Вартаняна это смутило, хотя вид Ришельенко его несколько разочаровал. Воображение, подогретое детективами и рассказами недавних друзей, рисовало нечто более массивное и близкое к супермену. Напрасно Вартанян искал седину на висках Ришельенко, не было видно и медального профиля. Обычный человек, мимо такого пройдёшь не заметив, разве что глаза какие-то более пристальные. Смотрят серьёзно и прямо в душу, и уже когда ты хочешь отвести свой взгляд от них, чуть не испугавшись этой пристальности, в них загораются озорные огоньки, и все вроде обходится спокойно и приветливо.

Беседу начал Ришельенко. Он сообщил Вартаняну столько подробностей его поездки в Одессу, что Вартанян не удивился только потому, что уже знал, кто такая Мила. Но интересного было много. Стали ясны не достающие подробности исчезновения его друзей в аэропорту, подробности одесских перемещений Жоры, а также источник возникновения подвесок. И вся неприглядная картина, скрытая до недавнего времени от Вартаняна, начала вырисовываться всё отчётливее. Вартанян не слишком удивлялся, поскольку сам уже стал догадываться о закулисной стороне дела о подвесках. Не далее как вчера он наблюдал объяснения своих друзей.

Кроме того, осадок отношений с Катей Бонасеевой также не растворился до конца. Вартанян не удивлялся, он просто яснее увидел свою роль в этом театре масок и расстраивался всё больше и больше. Ришельенко, хорошо чувствующий оттенки настроения собеседника, несколько растерялся, ожидая всё-таки и удивления, но профессионально бесстрастно продолжал беседу.

Ришельенко знал всё. Даже то, чего не знал. Но одно он не мог понять: как Вартаняну удалось объегорить не только Жору, но и Милу с этими подвесками, как удалось ему подсунуть Жоре им же заготовленные фальшивые? Профессиональная гордость Ришельенко была уязвлена. Поэтому он решительно перешёл в разговоре с Вартаняном на «ты».

Ришельенко долго ходил вокруг да около, а потом спросил напрямую. Вартаняну нечего было скрывать: дело-то было уже сделано. И он рассказал Ришельенко всё как было, опустив при этом некоторые мелкие детали, касавшиеся их с Милой отношений и к делу не относившиеся.

Ришельенко внимательно выслушал, покачал головой и спросил вдруг, что Вартанян собирается делать дальше.

— В институт поступать и учиться, — ответил Вартанян.

— На кого? — спросил Ришельенко.

— На инженера, — ответил Вартанян.

— Да-а, — сказал Ришельенко.

— А что? — спросил Вартанян.

— Да так, — ответил Ришельенко, подумал и продолжил: — Не знаю, есть ли у тебя способности стать инженером, но знаю, что есть в тебе порядочность, молодой напор, честность и даже наивность. Хорошие внешние данные, спортивность, склонность к анализу. Это на первый взгляд. Есть, конечно, и лишнее, и многого нет, но всё поправимо. Главное — хорошее отношение к окружающим. Так вот, может, лучше по нашей части пойдёшь?

— Я мечтал стать инженером.

— Да, — сказал Ришельенко, — ещё забыл про упрямство. Смотри, по нашей части у тебя явные способности. Так что подумай.

— Я думаю, что инженеры вам тоже нужны.

— Инженеры всем нужны. Кстати, как поживают твои друзья?

— Это Атасов…

— И остальные.

— Не знаю. Я с ними не так часто теперь вижусь.

— Людишки не самого первого сорта.

— Да, я уже понял после этой истории.

— Вот видишь, какой ты молодец. Может, всё-таки подумаешь? Нам такие люди нужны. На юрфаке поучишься — и к нам.

— Да нет, я на инженера хочу.

— Ну смотри. А твоих друзей мы всё-таки попробуем исправить. Передай им, чтобы не вздумали уклоняться от повесток. Так лучше будет. Всё равно ведь найдём. И будем исправлять.

— Но они в принципе неплохие ребята, — попытался защитить их Вартанян.

— Но ведь и не хорошие.

— Может, и не очень, — вынужден был согласиться Вартанян.

— Ну ладно, ты всё-таки подумай, о чём мы говорили, и позвони, если что. Ладно? — И Ришельенко написал Вартаняну свой номер телефона. — До свидания.

— До свидания, — ответил Вартанян.

Он вышел на улицу и медленно брёл, наслаждаясь утренним воздухом. Что его ждало впереди, он ещё не знал, знал только — что-то хорошее. Потому что если бы ждало плохое, то Ришельенко не выпустил бы его вот так просто на улицу и не звал бы к себе на работу.

Но не успел Вартанян отойти от подъезда и на пятьдесят шагов, как увидел Милу. Во рту мгновенно пересохло. Захотелось броситься ей навстречу, но он сдержался и даже помрачнел.

— Привет! — радостно воскликнула Мила.

— Здрасте, — ответил он,

— Ты что, не рад мне?

Ещё как, — ответил он.

— Ты куда? — спросила она.

— Я оттуда, — он кивнул на подъезд, из которого недавно вышел. — А ты туда?

— Да, — твёрдо сказала Мила, профессионально всё поняв. — Пока?

— Пока, — ответил он.

— Ты звони, — сказала она и добавила, улыбаясь: — Когда отойдёшь.

— Хорошо, — ответил он, — если отойду,

И они разошлись,

Вартанян шёл по улице, но уже не мог вспомнить, о чём мечтал до встречи с Милой, поэтому начал мечтать о другом. О том, как он поступит в институт.

А по столице, как бульдозер, сметая всё на своём пути, шёл летний день, И только абитуриенты могли противостоять ему, сидя за учебниками. И Вартанян уже через полчаса влился в их ряды.

ПЯТИЧАСОВОЙ ЭКСПРЕСС

В жизни бывает всякое, и потому она сама виновата, что, пользуясь этим, иной сочинитель порой и приврёт кое-что, да так хорошо нагородит, что даже сам начинает в это верить.

Поэтому не надо думать, что то, чего не было, не могло быть или то, что было, могло быть на самом деле. Природа не терпит вакуума, так что то, чего не было, наверняка ещё будет.

Но зато то, что было, уже никогда не повторится, потому что не должно повториться, и даже есть специальные организации, которые следят, чтобы больше не повторилось. Однако целесообразно начать сначала.

Я прибыл в Сазоновград пятичасовым экспрессом. Удостоверение газеты не помогло. Номер в гостинице мне не дали. Брони на меня не было и быть не могло.

— Разве вам не звонили?

С чего бы это?

— И Пётр Иванович?

Неведомый, кстати, никому, и мне в том числе.

— Что же, теперь известному журналисту столичной газеты под забором ночевать?

Всё это не помогло. Известных журналистов было полно. Они в порядке очереди по брони получали свои отдельные номера.

— Готов платить за люкс!

Все были готовы платить за люкс.

Положение было таково, что называть себя автором монологов учащегося кулинарного техникума или машинистом бронепоезда 14–69 было бесполезно. Потому что в такой ситуации, если есть броня — ты бронепоезд, а если нет — иди ночевать в общежитие того самого техникума.

Город-курорт праздновал свой десятый год рождения. Город-курорт чихать хотел на всех учащихся и бронепоезда. Забыв, что бросил курить, я закурил. Голова закружилась. Я вспомнил, что бросил курить, и понял, что курить я не бросил. Откуда же у меня в кармане сигареты? Я же всё вычистил, чтобы не было соблазнов. Значит, надел другой пиджак. Это судьба. Буду курить дальше. Один тут бросил внезапно, и вот результат — психический срыв. Бросается на людей. Раздражён, криклив, истеричен.

Я спокоен. Я стою в шикарном импортном пиджаке. Высокий, красивый, стройный, элегантно курю иностранную сигарету.

Вообще-то я невысок, имею небольшие залысины. Курю «ВТ», судорожно выхватывая изо рта сигарету. Меня легко пародировать. Когда я удивляюсь, то бью себя по коленке и кричу: «Иди ты!» Никто никуда не идёт. Это мой способ выражения средней степени удивления или восхищения. Всякие присказки, словечки, странные движения. Человек, не замечающий, что за ним наблюдают, интересное существо.

Вот в вестибюле гостиницы одна девчушка рассказывает другой:

— Слышь, он звонит мне и говорит: «Нюр!» А я ему говорю: «А!» Он говорит: «Нюр!» А я — ему: «А!»

Интересно, я со стороны, наверное, тот ещё экземпляр. Сейчас за мной явно кто-то наблюдает. Следит. Явно. Вот она. Точно, глазеет.

Невольно страдая от давно нажитого физиономизма, который и не пытаюсь в себе изжить, начинаю конспективно, крупными мазками набрасывать образ этой женщины. Лет приблизительно пятьдесят восемь— пятьдесят девять. За плечами — нелёгкая трудовая жизнь. Надо было кормить семью. Пятеро детей. Муж или пьяница, или ушёл. Возможно, и то и другое.

— Вам квартира не нужна? — это она мне.

— Вы уверены, что это квартира?

— Комната.

— Большая?

— Койка.

Вот теперь есть какая-то конкретность.

— Далеко?

— Тут рядом.

— Больше часа на автобусе?

— Меньше.

— Пешком?

— Вприпрыжку. — Тётка не то улыбнулась, не то сморщилась.

Цена меня не интересовала. Но однажды на ташкентском базаре именно это и вызвало обиду. Старик узбек расстроился. Он продавал какие-то деревянные гребни для расчёсывания овец.

Я спросил: «Сколько?» Он сказал: «Двадцать копеек».

Я вынул двадцать копеек и дал ему. Дед обиделся на меня за то, что я не торговался. Стал собирать товар и хотел уйти с базара. Я начал уговаривать его продать гребень за пятнадцать копеек. Сошлись на восемнадцати копейках. Дед повеселел и снова разложил товар.

Койка сдавалась за два рубля. Это было нахальство. Отдельный номер стоил четыре. Кажется, я уже говорил, что цена меня не интересовала. Но не настолько! Два рубля — это уж слишком.

— Снимай тогда за четыре в гостинице, — усмехнулась тётка с нелёгкой трудовой биографией.

— Ванная есть?

— Есть.

— В соседнем доме? — не удержался я.

— И в соседнем тоже. Но там труднее мыться, — ответила она.

— Почему?

— Назад в шлёпанцах идти неудобно.

Тётя Паша была остра на язык.

Проклиная город-курорт, я пошёл за тётей Пашей. Шагая, сочинял статью о юбилее: «За три года город из деревни преобразился в курорт общесоюзного значения. Ежегодно в его здравницах повышают своё благосостояние восемь главврачей, тридцать четыре шеф-повара, сто сорок две медсестры…» и т. д.

У меня всегда так. Прежде чем написать хвалебную статью, я делаю фельетон. Но фельетон так и остаётся в моём воображении.

— Далековато, — заключил я минут через десять.

— Это гостиница далековато. А мы близко.

— От чего близко? — Я опять начал злиться.

— От центра. От источника.

Источник! Я сразу забыл о цене за койку и вспомнил, зачем мы все сюда приехали. Город-курорт был знаменит своим источником. Историю этого источника я вкратце изучил ещё до отъезда.

Лет пятнадцать назад было замечено, что в Сазоновке рождаемость на двенадцать процентов выше, чем в соседних населённых пунктах. Бросились проверять, подняли данные, докладные, свели цифры воедино — получалось, как ни крути, двенадцать процентов. Тогда было решено обратиться в инстанции с предложением провести соответствующие исследования. Предложение было принято. Стали изучать образ жизни жителей Сазоновки, но ничего необычного не обнаружили. Климатические условия — как у соседей. Состав почвы, питьевой воды, дыма из трубы местного молокозавода — всё было такое же, как в соседних посёлках: почва чуть грязная, вода в меру ржавая, а дым и вовсе такой же густой.

Начали изучать историю. Сведений о рождаемости до тысяча восьмисотого года не нашли и поэтому приняли гипотезу о том, что она была такой же, как и в соседних деревнях. Сведения после тысяча восьмисотого года показались недостоверными, поэтому рождаемость оказалась опять такой же. Сведения более близких к нам времён были настолько запутанными, что в них можно было начинать разбираться только лет через сто — сто пятьдесят, чтобы смело объявлять их недостоверными. Порядок в сведениях начался лишь лет за пятнадцать до того, что тут же породило мысль о приписках. Но мысль опровергалась отсутствием незаконно выплаченных премий и наличием людей, родившихся в то время.

И тогда начали искать событие, происшедшее в Сазоновке в ту пору. Событий набралось много, но все они никак под статью о рождаемости не подводились. Ну, дом у кого-то сгорел, кабаны появились в соседнем лесу, план колхоз выполнил в первый раз — при чём здесь рождаемость?

А событие было! О нём поначалу, правда, никто не вспомнил, а потом оно было выявлено среди фактов истории Сазоновки.

Забил источник. Забил на огороде у Трофима Егоровича Загоруйко. Бурил этот Трофим Егорович себе скважину. Бурил, как говорится, и никого не трогал. Огород был большой, а воды было мало. И вот Трофим Егорович заплатил кому надо, приехали два не очень разговорчивых бурильщика, хмуро выпили литр самогона, заготовленного для этого случая хозяином, запустили свою машину, да, видно, чересчур увлеклись самогоном, потому что тут же и уснули. А когда проснулись, то с ужасом увидели, что из скважины с рёвом вырываются струи газа. Ребятами они оказались бывалыми, мигом откатили свою установку и попробовали поджечь газ. Он загорелся.

— Ну, отец, сейчас нефть пойдёт, — радостно сообщили они хозяину. — Давай ставь ещё самогону, обмоем четвёртый Баку.

— Да ведь мне-то нефть куда, мне вода нужна, — засомневался хозяин.

— Ставь, будет тебе и вода, — расходились бурильщики.

И правда, не успели они усидеть и половину бутыли, как газ потух и забил водяной фонтан с серным запахом.

— Ну вот, говорили мы тебе! — закричали ребята. — Мы под это дело хоть нефть, хоть воду из-под земли достанем!

— Так ведь вонючая она какая-то, — опять засомневался Трофим Егорович, — её и пить-то нельзя, не то что огород поливать.

— А ты думаешь, твою самогонку пить можно? — возмутились бурильщики, допили её и уехали, оставив хозяина наедине со своим фонтаном.

А фонтан бил не переставая и через неделю так надоел Трофиму Егоровичу, что он начал вызывать к себе комиссии. Первая комиссия состояла в основном из работников по водопроводу и канализации и поэтому твёрдо постановила, что бурильщики пробили водопровод или канализацию. Но проверили документацию, и оказалось, что с тысяча восьмисотого года в этом районе никакого водопровода, и тем более канализации, нет, а до тысяча восьмисотого года и вовсе не было.

Вторая комиссия приехала из управления культуры. Она сразу же решила, что это один из заброшенных фонтанов, являвшихся некогда украшением старинного парка. Но по документам получалось, что этот парк был не па этом месте, а километров на триста в сторону и что фонтанов там не было, а был пруд, осушенный ещё до закладки парка.

А вот третья комиссия — из управления минеральных вод — вполне квалифицировала проистекающую воду как минеральную. И хотя целебные свойства этой воды были пока не ясны, среди местного населения ещё до отъезда комиссии пошли слухи об исключительных лечебных качествах источника. Появились даже первые исцелённые. Ну и, конечно, народ валом повалил на огород к Трофиму Егоровичу, который по доброте душевной поставил перед калиткой стул и начал взимать по пятачку с посетителя.

Вода помогала решительно от всех болезней, даже от таких, которые раньше и не водились в здешних краях, а теперь, после появления источника, стали водиться. Окрестные мужики по утрам, вместо того чтобы безнадёжно толпиться у пивного ларька или маяться в поисках рассола, дружно мчались к источнику — вода здорово оттягивала головную боль. Дети, ободравшие коленку или локоть, тоже бежали к источнику. С них гуманный Трофим Егорович пятачки не брал.

Женщины тоже не забывали зайти попить целебной водицы, но делали это обычно по пути, не имея в своём уплотнённом рабочем дне времени, специально выделенного для этого.

И встал вопрос перед исследователями: не из источника ли появились те самые двенадцать процентов? Главное, что время явления на свет источника и двенадцати процентов по всем данным совпадало.

Перестали изучать историю и взялись за воду из источника. Водой начали поить белых мышей, кроликов, собак и одну лошадь, потому что требуемых для эксперимента двух прокормить было нечем. Мышам давали по стакану в день, кроликам — по литру, лошади — по три ведра, а собакам вообще сколько хочешь. За время эксперимента рождаемость мышей выросла на четыре процента по сравнению с лошадью, а кроликов — на двадцать процентов по сравнению с ней же. Собаки пить воду отказались наотрез, за что были немедленно выкинуты из эксперимента.

В среднем, как показали сложные расчёты, получались те же самые двенадцать процентов. Теперь сомнений быть не могло.

И пошла вторая слава Сазоновки. На этот раз сюда ехали лечиться не от чего попало, как раньше, а целенаправленно. Трофим Егорович вошёл в сочувствие к страждущим и хотел уже взимать по двадцать копеек с человека, но дело приняло иной оборот. Источник был официально объявлен целебным и взят под охрану государства. Была построена водолечебница, источник оделся в гранит. Стали слышны отдалённые раскаты демографических взрывов. Появились новый вокзал, санаторий и прочие достопримечательности. И по мере их появления становилась Сазоновка Сазоновском, Сазонополем и наконец Сазоновградом. Появился и путеводитель, где описывались вкратце биография и основные подвиги известного разбойника Сазона, который жил между пятнадцатым и шестнадцатым веками и при этом очень любил бедных и не любил богатых. Он-то, по преданию, и основал город на сэкономленные от подвигов деньги. Поэтому и город назван его именем. И произошло всё это ровно десять лет назад.

Благодаря разнообразию заболеваний приезжающих в город людей быстро сколотился дружный коллектив докторов наук. Город стал побратимом швейцарского города Женевы, известного своей низкой рождаемостью, и взял шефство над одним заполярным посёлком, где деторождаемость была пока низкой из-за отсутствия женщин среди зимовщиков. Хотя в городе злые языки поговаривали, что в Женеве пока не знают, что у них есть брательники в далёкой дружественной стране, а в заполярном посёлке мужики уже не знают, куда девать присылаемую с каждой навигацией воду из источника.

Всё это я изучил и знал ещё до поездки в город-курорт.

— А что, теть Паша, — решил я вдруг поддержать разговор, — есть в городе интересного?

— Повышенная деторождаемость, — ответила тётя Паша.

Ответ был исчерпывающим. Разговор не клеился. Тётя Паша, найдя меня в качестве постояльца, тут же потеряла ко мне интерес, поскольку, видно, думала о следующих постояльцах.

— Теть Паша, — настаивал я, — надеюсь, в комнате будет немного народу?

— Деньги вперёд, — ответила тётя Паша.

Вообще у неё была интересная манера разговора. Она

будто отвечала не мне, а своим мыслям, которые со всех сторон освещали процесс сдачи мне койки. Кстати, это слово — «койка» — звучало как-то противно. При слове «койка» мне видится зелёная раскладушка и возникает сырой запах дачи. Или ещё другое видение: кровать узкая железная с шариками и сетка, натянутая на шпангоуты или стрингеры, — не помню уж, что там вдоль, а что поперёк. Да матрац полосатый в ржавчине — что-то из пионерского лагеря.

«Койка» превзошла все мои ожидания. Комната метров двенадцать, диван, занавесочки, герань на подоконнике, копилка-кошка, комод, стулья. В углу радиола «Ригонда». Помнится, было и у меня что-то подобное, и крутил я на этой радиоле Эллингтона, привезённого кем-то из-за бугра на день моего рождения.

Грустная была музыка и всё одна и та же, а менялись только девушки, и все они слились в этот печальный джаз, солнечную площадку у «Щербаковской» и тропинки в Сокольниках, а потом под эту же музыку появилась она, и кончились тропинки, и началась одна большая аллея, и идём мы по этой аллее, я чуть впереди, она чуть сбоку. Давно уже нет той радиолы, и где-то завалялась пластинка, и ту мелодию уже не напою я, а осталась от всего этого какая-то томительная, но сладкая тоска. Будто юность моя и счастье моё ушли с этой музыкой.

Вот разболтался, разнылся, заскулил. Нет, в связи с минорным настроением я уже никуда сегодня не пойду.

— Давайте врежем, тётя Паша, из великого источника радости.

Я вытащил из чемодана бутылку, тётя Паша стала собирать посуду, но так просто тётя Паша не могла согласиться и поэтому бурчала:

— Что это значит — врежем? Это что мы врежем?

— Это значит — дерябнем.

— Что это ещё за дерябнем? Подружку нашёл. Это что такое — дерябнем?

— Дерябнем — это значит вмажем.

— Что ещё мы вмажем? — не сдавалась тётя Паша.

— Синонимы получились, — сказал я, — Выпьем, тётя Паша, за процветание вашего замечательного города-курорта, за неиссякаемый ваш источник бодрости и материального благополучия.

Мы чокнулись и выпили.

— Хорошо пошла, — сказал я пошлость.

— Когда она у вас плохо-то шла, — всё бурчала тётя Паша.

— А что такие недовольные? Что такие сердитые? Это кто у нас такая брюзга? — Я стал делать тёте Паше козу.

Тётя Паша посмотрела на меня так, что коза сразу отбросила и рога, и копыта.

— Чего веселиться-то? — сказала тётя Паша. — Вон Трофим — дурак дураком — тут его огород, а тут мой. Источник он, понимаешь, открыл. У меня этот источник сто лет на огороде был. А он, вишь, первооткрыватель. Сейчас в трёхкомнатной квартире живёт. Завтра будете его аппаратами щёлкать. У него, понимаешь, она горячая, а у меня, понимаешь, она холодная.

— Как же так? — лениво спросил я. — Ведь рядом.

— А так. Ему ж на какую глубину пробурили — на двести метров. Поди, холодная она не будет. Мне бы на двести метров пробурили, у меня бы кипяток пошёл.

Вот и получается: родись счастливой.

— Бабуся, спать! — сказал я.

— Я те дам — бабуся, — заворчала тётя Паша, — я те что за бабуся, ты у меня тут без фамильярничев.

Я пошёл спать. Диван. Толстое ватное одеяло. Открытое окно, свежий воздух. И чистые прозрачные сны. Снились мне горная речка с форелью — почему-то в Сокольниках — и юрта. Я помню, был когда-то такой ресторанчик в Сокольническом парке под названием «Три юрты». Низенькие пуфики, коньяк и кумыс. И я пою: «Наш председатель колхоза растратил десять тысяч колхозных денег» — этакий акын. И вдруг гудок. Я почему-то на станции Москва-Третья. Ну да, шёл из парка, дошёл до станции. Гудит электричка, а гудок какой-то не электричкин. Зверский худок. Я проснулся.

Действительно гудок. Резкий, мощный. И вокзал ведь вроде далеко. А гудок близко. Я открыл глаза — напротив рядом с диваном стояла раскладушка. С подушки на меня смотрели два огромных глаза. Над глазами виднелась чёлка. Глаза были женские, чёлка почти мужская. В общем, как-то всё это совмещалось, и довольно красиво.

— Что это? — спросил я, не понимая происходящего.

— Где? — послышался шёпот с подушки.

— Там, — я показал глазами за окно.

— Пятичасовой экспресс.

— Далеко?

— От горы отражается, — она поняла мои сомнения.

Я вспомнил: вокзал справа, потом город, потом гора. Эхо усиливало гудок. Я закрыл глаза. Спать, спать. Вопрос не давал уснуть. Я открыл глаза. Она тоже.

— А вы кто?

— Дочка.

Можно было так и понять по одному первому ответу. Та же манера отвечать, что и у тёти Паши.

Я снова закрыл глаза. Но спать уже не мог — то ли от этого проклятого гудка, то ли от странности ситуации. А почему она здесь? Я открыл глаза. Она сказала:

— Потому что новая жиличка не захотела спать здесь.

— Я и не предлагал ей, — пробурчал я больше себе, чем ей.

Ясно, когда я лёг спать, тётя Паша, не найдя мужчину, привела женщину, и та, естественно, не захотела спать в одной комнате с незнакомым мужчиной. Но всё равно: противно, когда тобой пренебрегают.

— А вам, значит, можно?

— Ну и что? — ответила она вопросом.

Я уставился в потолок. Она засопела. Вот ведь дела! Спать не могу. Говорить неудобно. Можно закурить, если, конечно, можно.

Я тихонько достал сигарету, чиркнул спичкой. Сосед* ка открыла глаза. Вынула из-под одеяла руку, протянула её мне.

— Так сразу? — сострил я, поскольку боялся взять её за руку.

— Сигарету! — скомандовала она.

— Пожалуйста, — я протянул сигарету.

Потом я дал ей свою сигарету, и она прикурила от неё.

Почему я не зажёг спичку? При всей своей журналистской наглости бывают у меня моменты патологической застенчивости. Я боюсь использовать своё превосходство. Я не хотел зажигать спичку и рассматривать её. Обычно лица после сна помяты. Зачем смущать? Сигарета вспыхнула, осветив лицо, гладкое, свежее, с чёткими чертами, будто и не со сна. Она была, естественно, красивой. Естественно, для любого рассказа — устного и печатного.

Все мои приятели знакомятся только с красавицами, во всяком случае, если верить им. В рассказах, повестях, романах героини все как на подбор расписные, красоты неимоверной. В отличие от них моя соседка была страшна, как некрашеный танк. Ну и как? Интересно, что у меня с ней будет? Какие сложатся отношения, если она страшна? Ладно, не будем далеко отходить от общепринятых норм. Она была хороша собой. Во всяком случае, в темноте. Свет луны падал на её лицо, и тени от длинных ресниц дотягивались чуть ли не до губ, высокая грудь приподнимала одеяло двумя снежными бугорками, и тому подобная чушь.

Давайте честно. Она не была красавицей. Она даже не была красивой: никаких бугорков, ничего не вздымалось.

Говорят, самые красивые девушки в Краснодаре. Мой Сазоновград где-то там, на юге. К тому же если девушке двадцать три и она живёт на юге, то солнце, воздух и еда не дадут ей быть страшной. Что такое начинающаяся старость? Это состояние, когда все девушки двадцати лет кажутся красивыми.

Была ночь. Бессонница. Мы были вдвоём. Лежали в полуметре друг от друга. У неё были огромные глаза, тени от ресниц…

Короче, выбирайте сами. Варианты описаны.

— Он что, каждый день так гудит?

— Да.

Мы молча курили. Есть тьма охотников до приключений. Я сам был из их числа. Сейчас меня трактором не заставишь проявить инициативу. Тем более в ситуации, где напрашивается именно такое решение. Я не смог бы познакомиться на танцах. Я не могу познакомиться на юге вечером, когда все шеренгами вышагивают по набережной, разглядывая и выбирая, а главное — ожидая, что сейчас кто-то начнёт знакомиться. В ресторане не могу, хоть убейте.

Кому это нужно — убивать тебя? Не хочешь и не знакомься. Можно подумать, что все только и ждут тебя, умника и красавца. Между прочим, лет в двадцать ты путал Кваренги и Гварнери, а твоей внешностью вполне можно отпугивать ворон, если надеть на тебя что-нибудь соответствующее. «Посмотри на себя в зеркало — ты же идиот». Это уже цитата из письма некогда любившей меня Зои. Когда же это было? Давно…

В те времена ты проговорил бы минут сорок. Вспомнил бы всю свою жизнь и слегка коснулся бы её руки при передаче сигареты.

Нет, нет, спать — и всё. И ухватился бы за руку. Или ещё что-нибудь подобное. Но сегодня… Даже непонятно, почему эти мысли лезут в голову. А куда же ещё им лезть? Спать…

— Давайте спать.

Сигарета уже кончилась, куда девать окурок?

— И так всегда?

Она поняла:

— Сколько помню себя.

Я не удержался:

— Значит, лет пятнадцать?

— Примерно.

— И каждый раз просыпаетесь?

— Нет, спим. Привыкли.

— А что же сейчас?

— И сейчас буду спать.

Я кинул окурок в окно. Она мне дала свой, и я его тоже выбросил.

Она заснула. Я ещё немного поворочался.

Проснулся я от жары. Мылся, завтракал — на меня поглядывала новая жиличка. Думала, не прогадала ли. А что, ей вчера меня не показали? А если б показали? Может, вообще бы съехала с квартиры?

Я вспомнил прошедшую ночь. И вдруг представил себя Печориным в «Тамани». Девушка и эта песня: «Ты помнишь, изменник коварный, как я доверялась тебе». Песня по мотивам «Тамани». С чего бы это? Ах да, в «Тамани» она тоже пыталась его утопить.

Я заметил, у меня в жизни часто возникают ассоциации с какими-то литературными героями. Я чувствую себя то Печориным, то Онегиным, то Гэтсби. Естественно, в меньших масштабах. Если Гэтсби строил дворец, чтобы показать, как он разбогател, то я покупаю себе с большой переплатой поношенную дублёнку и иду в ней разводиться, поскольку при семейной жизни меня не раз упрекали в мизерности моей зарплаты.

Длинная какая-то фраза получилась. Но из этой фразы слова не выкинешь. Надо было вместо запятой перед «поскольку» поставить точку. Ну да ладно, кто считается?

Жиличка подошла к кухонному столу, протянула руку, сказала:

— Света.

Немного подумала и добавила:

— Манекенщица из Дома моделей.

— Све-ета, — протянул я, пожал руку, спросил довольно нахально: — А чего сюда приехали, Света из Дома моделей?

— В отпуск, отгулов накопилось. А тут, говорят, весело. А мест в гостинице нет.

— Ну что, Света, испугались ночевать со мной в одной комнате?

— Ни капли не испугалась, — ответила Света и повела плечиком. — Просто не имею такой привычки.

— Ну вот, — сказал я, допивая чай, — вот и проворонили своё счастье.

Я пошёл. Вслед мне неслось какое-то бурчание типа:

— Подумаешь… счастье… таких… базарный день…

Я вернулся и сказал:

— Каждая манекенщица мечтает выйти замуж за дипломата.

— А вы что, дипломат, что ли?

— Хуже, — ответил я и ушёл, размахивая атташе-кейсом.

Когда я появился на главной площади, там уже было полно народу. На одной из наспех построенных эстрад играл духовой оркестр. Музыканты с трудом переступали ногами, потому что при каждом шаге приходилось отрывать подмётки от проступившей сквозь краску хвойной смолы. На другой эстраде расположился оркестр народных инструментов и ждал своей очереди.

Духовики были в тёмных костюмах и при галстуках, народники — в атласных рубашках ниже колен и в широких штанах, очевидно, выше пояса. Рубахи были подпоясаны шёлковыми шнурками из синтетики, украшенными кистями.

На возвышении я увидел группу людей, среди которых явно выделялись мои собратья журналисты. Я был отторгнут от их клана, и места для меня среди них не было. Они прибыли официально, по командировкам, я прибыл самостоятельно, дикарём. Они жили в гостинице, я — в частном секторе. Эти два обстоятельства не улучшали моё и без того паршивое настроение. Ночное бдение добавляло раздражительности.

Я пробирался сквозь толпу до тех пор, пока не начался митинг.

— Товарищи! — кричал председатель горисполкома в микрофон. — Сегодня мы вместе с вами… — Дальше он долго перечислял с кем. — Сегодня мы вместе с вами… — ещё раз повторил он. Слова долетали не все: то ли ветер мешал, то ли радиопомехи. — Собрались… здесь… мы… наш… славном… традиция… никогда… всегда… источник… целебные свойства… благосостояние… объявляю открытым!

Тут мне удалось наконец выбраться в такую точку, откуда была видна трибуна и все, кто на ней находился. А находилось там, судя по внешнему виду, всё городское начальство и лучшие представители трудящихся и отдыхающих в городе-курорте.

Немного особняком держался первооткрыватель источника Трофим Егорович в сопровождении двух дюжих молодцов, очевидно тех самых бурильщиков. Слово как раз предоставили Трофиму Егоровичу. Он важно подошёл к микрофону и минуты две откашливался и дул в него, проверяя надёжность радиотехники. Потом начал говорить. Говорил гладко, как по писаному. Рассказывал всё с самого начала: что росло на огороде и что как надо было поливать, как не хватало воды и как плохо овощам без воды, особенно если лето жаркое, как родилась у него в голове мысль о пробивке скважины и как двое молодых ребят-бурильщиков просто так, за красивые глаза, бросились опрометью помогать ему и его овощам.

В этом месте он показал жестом на тех двоих. Они скромно потупились, а народ прервал речь бурными аплодисментами.

После аплодисментов Трофим Егорович подробно рассказал, как трудно было пробивать скважину и как самоотверженно эти ребята работали под его руководством. Дальше первооткрыватель воздал хвалу всем тем комиссиям, которые с первого же глотка оценили целебность источника. И наконец прозвучали заключительные слова его яркой речи:

— Я, граждане, человек бескорыстный, мне огород и не жалко совсем, если речь зашла о здоровье лучшей половины человеческого населения. Так пусть же стоит на месте моего огорода та красивая лечебница, которая украшает собой и весь наш славный город! Большое спасибо за это природе и всем остальным, кто построил этот наш с вами город!

После первооткрывателя слово было предоставлено женщине-матери, отдыхающей здесь уже не в первый раз.

— Дорогие товарищи, — начала она чуть дрожащим от волнения голосом, — трудно передать словами ту радость, ту благодарность и вообще все те чувства, которые испытываешь, когда прикасаешься губами к этому животворному источнику и пьёшь из него целительную воду. Кем я была до своего первого приезда сюда? — Тут она помолчала минуту, но так и не сказала кем. — А теперь, — продолжала она, — после приезда сюда я стала матерью двоих детей. Я горда этим и никогда не перестану благодарить за это ваш славный город-курорт с его источником!

Она разрумянилась от волнения и отошла от микрофона. Потом выступали люди, связь которых с источником мне установить не удалось. Затем шли награждения, премии, грамоты, крики «ура». Кого-то качали. Дети поедали мороженое. Мелькали цветные шарики.

Начались танцы. Возле духового оркестра пары закружились в вальсе, а около оркестра народных инструментов начался весёлый перепляс»

Я спешно пробился к председателю.

— Я из газеты.

— Хорошо, — откликнулся он, обнаруживая человека делового.

— Несколько слов, — подхватил я его телеграфный стиль.

— Догоним лучшие курорты. Через десять лет источник будет давать миллион гекалитров. Построим колоннаду. Сейчас излечиваем каждую десятую, доведём до каждой пятой. Достаточно?

— О быте и культуре.

— Газ, водопровод, паровое отопление, не только в каждый дом, но и каждый день. Есть три дворца, но с культурой пока хуже. Строим театр.

— Флора, — продолжал я.

— Газоны — в скверы, скверы — в парки, парки — в леса. Да что там говорить! — вдруг сбился он с официального тона. — Что здесь было? Деревня. Грязная и пыльная. Уже сегодня — город. И главное, мы ведь действительно излечиваем. Молодёжи мало. Но ничего, построим ткацкую фабрику. Мы свои двенадцать процентов до двадцати доведём. И посмотрим, кто кого.

— Кого вы имеете в виду?

— Всех, всех я имею в виду. Весь мир.

— Спасибо. Желаю вам победить весь мир и поскорее выйти в космос.

— Действуйте, — сказал он вместо прощания.

Я побежал за директором НИИ курортологии, которого заприметил ещё на трибуне по его профессорскому виду.

— Сидор Матрасович! — закричал я своё любимое имя-отчество, которым всегда называю людей, когда не знаю, как их зовут на самом деле.

И это не случайно. Я путём многолетних экспериментов на людях установил, что это сочетание звучит похоже на все имена-отчества. Люди просто не могут поверить своим ушам. При подходе надо поменять код.

— Здравствуйте, Семьдесят Восемьдесят, — протянул я руку. — Из газеты. Крылов Сергей Севастьянович. Несколько слов о НИИ, о достижениях, о проблемах.

Директор некоторое время стоял молча, потом стал зачитывать доклад:

— Наш НИИ был образован десять лет назад на базе местной ветеринарной лечебницы. На первых порах мы столкнулись с необходимостью менять профиль и методологию исследований. Однако тот давний опыт мы тоже не забываем и многие эксперименты проводим на животных…

— Да, я слышал об этом, — вставил я, чтобы растравить профессиональную гордость директора.

— Единственная болезнь, от которой наш источник не помогает, а, наоборот, способствует её прогрессированию, — это болезнь роста.

Он явно был доволен своей шуткой и даже замолчал, чтобы я успел его понять и записать дословно.

— Увы, — продолжал он после паузы, — только за последние пять лет восемнадцать кандидатов, четыре доктора. Сейчас подаём работу на премию.

— Если не секрет, о чём работа?

— Почему же секрет? Мы её уже отослали. Работа эта… как бы вам попроще объяснить… ну, в общем, о зависимости деторождаемости от естественных факторов. Я доступно объясняю?

— Не совсем, — сказал я, и он посмотрел на меня с плохо скрытым профессиональным сожалением.

— Начну с зависимости. Статистикой было установлено… — он повторил всю известную мне историю с использованием, правда, таких научных терминов, как «математическое ожидание и дисперсия», «корреляционная функция» и даже «критерий хи-квадрат».

Я терпеливо всё это выслушал, что-то чёркая для вида в своём блокноте. Когда он закончил, я снова спросил:

— Ну а как же вы всё-таки устанавливаете эту самую зависимость?

— Дорогой мой, мы мыслим значительно более масштабно и вместе с тем более абстрактно, чем вы думаете. Мы работаем методами проверки гипотез. Что есть гипотеза? Гипотеза в нашей методологии есть положение, выдвинутое, так сказать, априори. Ясно?

— Ясно, — сказал я.

— Ну вот, когда гипотеза выдвинута и опубликована, мы начинаем её проверять, чтобы подтвердить.

— Или опровергнуть, — добавил я.

— Ну, теоретически конечно, хотя на моей памяти таких случаев не было.

Здесь, похоже, он меня убедил, потому что я тоже хорошо знаю, что выдвинутая и опубликованная гипотеза обычно не задвигается до тех пор, пока человек, который её выдвинул, по тем или иным причинам не отпускает штурвал управления наукой.

— Так вот, — продолжал между тем директор, — мы проверяем гипотезу до тех пор, пока не подтвердится её правомерность.

— Браво! — сказал я и начал извиняться за то, что так надолго его задержал.

— Ну что вы, — стал он утешать меня. — Если бы не вы, так кто-нибудь другой из ваших. Вон их сколько, — и он показал рукой за мою спину.

Я обернулся и действительно увидел несколько лиц, знакомых мне. Обладатели лиц и правда готовы были броситься на директора и ждали, когда я от него отстану.

Я снова повернул голову к директору, но его уже и след простыл. Я пошёл по площади, соображая, у кого мне ещё надо взять интервью, чтобы получился полноценный материал.

«У отдыхающей», — сказал я сам себе и начал искать в толпе женщину, похожую на отдыхающую. И вдруг увидел ту самую, которая выступала на митинге. Она томно кружилась в медленном вальсе с каким-то типом. Тот что-то говорил ей на ухо, его редкие усики при этом часто-часто шевелились, а она, абсолютно не обращая на него внимания, глядела по сторонам, на оркестрантов, просто на небо. Отсюда я сделал вывод, что этот гражданин ей совершенно безразличен. Я спрятал блокнот в карман. Не успел танец закончиться, а партнёр отдыхающей отойти на два шага, как я уже говорил ей:

— Знаете, ваше выступление просто потрясло меня.

— Да что вы, — тягуче произнесла она, глядя по-прежнему куда угодно, только не на собеседника.

В этот момент оркестр снова заиграл, и не успел я произнести формулу приглашения на танец, как она уже по-хозяйски положила мне руку на плечо, и мы пошли в медленном танце.

Когда я отвёл её подальше от громоподобных звуков оркестра, то сказал:

— Вот вы такая молодая и уже мать двоих детей.

— Троих, — поправила она, по-прежнему не удостаивая меня взглядом.

— Так вы же говорили — двоих, — удивился я.

— Двоих это после того, как я начала ездить сюда. А до этого у меня уже был один.

— А чем же вам тогда помог этот курорт с источником?

— Так кто ж его знает. Врачи говорят — помог.

Я задумался. Мы продолжали танцевать.

— Скажите, а вы много воды выпиваете в день?

— А ну её, эту воду. Она ж невкусная. И пахнет. Я больше «фанту» люблю.

— Так пили бы её дома, зачем же сюда ездить?

— Так врачи говорят, что помогает.

— Простите за нескромный вопрос: вы что, хотите стать матерью-героиней?

— Да куда мне! Хватит и троих.

— А зачем сюда опять приехали?

— Так путёвку дали. У нас на фабрике теперь как только путёвка на этот курорт придёт, так все бабы врассыпную. У одной и так двое-трое, другая пока учится, не до детей, а третьей жить негде, квартиру вот-вот дадут… Тогда вызывают меня в местком и говорят: давай, милая, выручай. Ты, говорят, уже опытная по этому курорту. Мы, говорят, тебе и путёвку оплатим, только езжай. Я и еду. А чего не поехать, если это для фабрики надо. Однажды два раза в год ездила. Даже благодарность объявили.

Танец уже кончился, а я стоял, соображая, что к чему.

— Ну так что? Есть ещё вопросы, товарищ корреспондент?

— А откуда… — Я не закончил вопроса, так как она показала на удостоверение, торчащее из нагрудного кармана.

— Всего хорошего. — Она застеснялась и ушла.

«Ну что ж, — подумал я. — Оставим только её выступление с трибуны».

— Ну что, сокол? — услышал я знакомый голос.

Тётя Паша с огромной сумкой продуктов надвигалась на меня. Я подхватил сумку.

— Вишь, сосиски здесь в буфете давали. — Она перевела дыхание. — Порезвился, соколик?

— Да. Взял кое-какие интервью.

— Да ты никак из газеты, что ли?

— Никак.

Тётя Паша привычно заворчала:

— Вот у других берут, другим дают. А мы что ж, хуже, что ли? Аль мы чумные какие?

— А что, тётя Паша, тоже интервью хотите дать?

— Ничего я не хочу. Чего это я хочу?

— А что такое, теть Паша, вы что, хуже, что ли?

— Это почему же я хуже? Ежели ты из Москвы, значит, и оскорблять можешь?

— Так ведь другие-то интервью дают.

— И я чего надо дать могу. А то тётя Паша будто и не человек. А тётя Паша не хуже других сказать может.

— Про что может сказать?

— Про жизнь. Про родной город. Про благосостояние… источник тебя разнеси. Да ежели хочешь знать, не отхвати тогда Трошка у меня десятину, источник-то на моём огороде был бы, понял?

— Понял. Вот и скажите, тётя Паша, что вы обо всём этом думаете.

— Валяй, — произнесла тётя Паша.

Я вынул блокнот и авторучку.

— Расскажите, тётя Паша, что лично вам дало развитие города, открытие источника?

И тётя Паша начала:

— Я, как и все жители нашего города… мы с большим подъёмом… а как я простая женщина… сбылись самые заветные…

Я спрятал блокнот. Ну что ты будешь делать! Нормальные люди, каждый говорит по-своему, неподдельным, естественным языком, но стоит только вынуть карандаш и бумагу — всё кончилось. Пошёл стандарт, за которым невозможно порой уловить, что человек хотел сказать. Мы, журналисты, сами насадили этот корявый канцелярский язык. Почему они прикрываются этой бронёй? Наверное, боятся ошибиться. Что-нибудь скажешь не так, потом срама не оберёшься, объясняй, что ты не верблюд.

— Давайте так, тётя Паша. Я всё это записал. А теперь вы мне по-простому скажите, какая лично вам выгода от источника, от института, от всего этого курорта.

— Милок, — по-человечески сказала тётя Паша, — я ведь раньше что, уборщицей при вокзале была. И огород. Вот и всё. А где ещё работать было? У нас одно сельпо было, да и то на той стороне, за дорогой. Теперича я в санатории кастеляншей работаю. Огород у меня тот же. Квартира с водопроводом. Народу полно, две койки в сезон сдаю. Милый, у нас жизнь другая пошла. А кабы Верка, паскуда, с вокзала меня не выжила, я б и там две ставки получала. Посмотри, дочь-то у меня красавица и ходит разодетая как царевна. Это что, я её на свою морковь бы вырастила? Да кому она нужна-то была, морковь? А сейчас двадцать копеек пучок. А как же, витамины теперь всем нужны. Понял?

— Понял.

— Вот и пиши: мы, жители города-курорта, от всей души благодарны всем, кто увеличивает наше благосостояние и превращает нашу деревню в цветущий жизни сад,

— Всё, тётя Паша, спасибо,

— И тебе, милок, спасибо. Пришли мы уже, теперь я и сама сумку-то дотащу.

Дома сидела дочь Анастасия. Явно была не в духе. Глаза тёмные, губы поджаты. Увидев меня, вышла из кухни. Я взял бутерброд и тоже ушёл. Протомился с полчаса в комнате, то глядя в окно, то перебирая на этажерке старые учебники и издания шестидесятых годов. Куда ни приедешь, вечно одно и то же. Ни учебники, ни романы читать не хотелось. Лежала книга «Жизнь Жорж Санд». Это было уже слишком. Я иногда думаю… бывает даже, что думаю по три раза в день. Так вот, иногда я думаю, что некоторые писатели более известны своей жизнью, чем своими произведениями. Импозантностью, авторитетом личности, скандальностью и авантюризмом они создают вокруг себя ореол загадочности, притягивают внимание обывателей. А начнёшь читать — сплошная скука. Унылость какая-то на сегодняшний день. То ли они злободневны были, улавливали какой-то момент и точно отвечали на вопросы того времени, то ли время само вызывало их. Да, при чём же здесь Жорж Санд, когда плохое настроение и некуда деваться?

— Анастасия! — закричал я. — А-на-ста-си-я! — запел я. Была такая песня, вот я и запел эту песню.

В комнату вошла Анастасия. Видно, она, услышав своё имя, кинулась на голос, но потом опомнилась и вошла почти спокойная, если не считать учащённого дыхания под розовым батником.

— Что с вами? — строго спросила она.

— А не сходить ли нам куда-нибудь? Ну, допустим, в ресторан.

Она не ответила, повернулась и ушла. Я взялся за Жорж Санд. Я её почти уже ненавидел, эту Жорж Санд. Тоже мне «Консуэло». Прошло минут пятнадцать томительного чтения. В проёме двери появилась Анастасия. Она была накрашена. Кофта бордо, юбка клёш. Туфли на высоком каблуке, и даже, кажется, изменилась причёска.

— Анастасия, — сказал я в изумлении, — это вы?

Мы пошли. Честно говоря, я даже не знал, брать ли её под руку. Вы, конечно, помните, я стройный, высокий, красивый. Она справа от меня на высоких каблуках одного со мной роста. Я крепкий, элегантный, хорошо одетый. Она яркая, тонкая, свежая, и что-то там ещё неуловимое. А я, как правило, не вожу в командировки свой белоснежный смокинг, хотя бы потому, что у меня его нет.

Мы шли гордо, и на нас все обращали внимание. И на меня тоже, может быть, с единственной мыслью: «Почему она с ним?» Да, на нас все обращали внимание, особенно те, кто стоял в очереди перед рестораном. Мы независимо прошли мимо них, завернули за угол к служебному входу и при помощи официанта Маркелла, школьного друга Анастасии, вошли в зал.

Публика неистовствовала. Оркестр бывших «переростков» наяривал «Птицу счастья завтрашнего дня».

Мы пристроились в углу за двухместным столиком. Всё тот же Маркелл протянул Анастасии меню. Она величественно подала его мне. Я провёл рукой сверху вниз по меню, что означало — всё.

Маркелл вспыхнул, а я добавил:

— По своему выбору, но коньяк чтобы был армянским.

— А лимон, — сказал он, — кислым.

Я кивнул. Мы поняли друг друга. Он умчался.

Пока на стол ставили закуску, мы оглядывали публику. Толпа прыгала на площадке возле оркестра. Шёл девятый час вечера.

Когда облако танцующих рассеялось, мы увидели нашу манекенщицу. Она верховодила среди двух орлов в форме морских офицеров. После сегодняшнего дня я уже не удивлюсь, если здесь ещё откроют и море. Ребята были хороши собой, твёрдо это знали и даже в ресторан ходили в морской форме. Но я так подумал из зависти, поскольку форма им шла.

На мне же в этот вечер был мой замечательный фланелевый костюм, купленный на гонорар за очерк о варанах для «Науки и жизни». Почему я писал о варанах? Почему мы, журналисты, пишем о биологии, астрономии и вообще о чём угодно? Правильнее было бы заказать какому-нибудь учёному статью об этих несчастных варанах, и дело с концом. Нет, пишем мы, журналисты. Во-первых, нужно быстро. Сегодня почему-то просто позарез нужно нашим читателям узнать кое-что о семейной жизни варанов. Знаете, у варанов очень прочные семейные связи, особенно в брачный период. А тут, понимаете ли, жуткий процент разводов у молодёжи. А вдруг… Во-вторых, надо, чтобы занимательно. Помнится, я сделал целый детектив из этой самой вараньей свадьбы. И, в-третьих, если бы не было этих прекрасных варанчиков, не было бы на мне вот уже три года этого замечательного костюма. Почти нового, если не считать, что он почти старый.

— За варанов, — сказал я.

Анастасию кто-то пригласил танцевать. Естественно, она отказала. В голову лез идиотский анекдот: «Кто её кормит, тот её и танцует», — но я удержался.

— Имеете успех.

Она зарумянилась, но скорее всего от коньяка. Насчёт успеха ей всё было давно известно.

Манекенщица Света лихо отплясывала то с одним, то с другим, а то и сразу с обоими офицерами. Анастасия краем глаза следила за её перемещениями. Света тоже нас заметила, старалась не терять нас из виду, но профессионально на нас не смотрела. Когда танец кончался, она шла к своему столику хорошо поставленной походкой.

В этот вечер мы позволили себе. Мы выпили больше, чем заказали, нам присылали бутылки с других столон. «Нам» — это преувеличено ровно в два раза. Я притворялся, будто не знаю, что надо посылать ответ в двойном размере. Я вежливо улыбался в пространство, делая вид, что очень рад присылаемому.

Мы тоже пошли танцевать. Танцевать я научился ещё в детстве, поэтому привык к этому занятию настолько, что музыка мне почти не мешала. С присущим мне мастерством я изображал человека, которому только что вступило в спину, а Анастасия гордо переступала с одной ноги на другую и обратно.

На манекенщицу наш танец, похоже, произвёл неизгладимое впечатление. По крайней мере, она тут же изъяла из рук моряков фужеры с водкой и буквально вытащила их обоих в самую гущу танцующих.

Нет, что ни говорите, а танцевать я умею. Причём плохо. Танцы всегда были для меня лишь способом знакомства и средством сближения. Наконец заиграли что-то медленное, и я вежливо обнял Анастасию за талию. Мы поплыли, почти прижавшись друг к другу. Щека моя касалась то её волос, то горячей щеки. Наверное, можно было поцеловать эту разрумянившуюся, пылающую щеку, но я этого делать не стал. Не то чтобы не хотелось, а просто не люблю делать то, чего от меня ждут.

Мимо постоянно пролетала манекенщица, кося глазом и делая отсутствующее выражение. Не могу сказать, чтобы я ей понравился. Нет, причиной её настойчивого внимания скорее всего было оскорблённое утром самолюбие и женское любопытство. Порой женщине бывает интересно, а что это другая женщина, да к тому же и красивая, нашла в этом типе.

В какой-то момент у ребят-музыкантов что-то лопнуло в аппаратуре. Музыка стихла. Танцующие сделали по инерции ещё несколько па и в недоумении встали. Общая беда сблизила нас со Светой и её спутником. Моряк пригласил на следующий танец Анастасию, я пошёл танцевать с манекенщицей.

— Вы скоро пойдёте домой? — сразу спросила она.

— Думаю, в одиннадцать, когда кончится музыка.

— Давайте уйдём вместе. А то я как-то боюсь. Знаете, ребята не очень знакомые.

— По-моему, очень симпатичные ребята.

Она расстроилась оттого, что я похвалил их как-то свысока.

— Да нет, ребята, конечно, замечательные.

— Вам просто повезло с ребятами.

— Да, верно. Но всё равно. Я думаю, так будет лучше. Нам ведь в одну сторону. — И вдруг добавила в раздражении: — Ну что у вас, отвалится? — И тут же смутилась и поправилась: — Вас, я думаю, не убудет.

После танца мы все оказались за одним столиком. Начались состязания в тостах. Тосты, естественно, были грузинские, и мне пришлось что-то вымучивать про каких-то баранов. Пришлось поднапрячься, поскольку Анастасия смотрела на меня с надеждой, что я не подведу. Я сказал нечто туманное и многозначительное. Моряки выпили с глубокомысленным видом. Анастасия посмотрела на меня с выражением.

В этот момент к нам подошёл официант Маркелл.

— Как гуляешь, Настя? — нечётко спросил он.

— Нормально, Марик, — ответила Анастасия.

— Во! — произнёс Маркелл. — Именно это я и хотел сказать в присутствии всяких столичных светил. Чем были бы мы, если бы не наш источник? — Тут Маркелл принял театральную позу. — Ну да, чем? А? Ну, я мог быть каким-нибудь ветеринаром или аж бригадиром, А Настенка — бухгалтершей, и никогда бы мы не сидели вот так.

Он опустился на стул.

— Не сидели бы за столом цивилизации. В креслах благосостояния. А теперь вот сидим. Так что выпейте, друзья, за наш источник, а вернее, за источник наших благ.

— А ты? — спросила Анастасия.

— Я на работе! — ответил Маркелл, хотя из его речи было понятно, что работа ему не помешала. И, вспомнив о работе, сказал мне ласково: — Вас обсчитать или сами дадите?

Я дал сам, хотя понимал, что он всё равно обсчитает.

Мы шли дружной пятёркой: в середине я, слева и справа девушки под руки со мной, а право- и левофланговыми были офицеры. Говорила в основном манекенщица. О Москве, о модах, о знакомых артистах. Она вещала на всю улицу, потом заспорила со своим спутником справа и от нас отключилась. Анастасия упорно молчала и слушала басок левого сопровождающего лица. Я остался сам по себе, и у меня наконец появилось время подумать. Нет, я и раньше пытался это делать, но как-то без напряжения. Сейчас в голове всплывали какие-то фразы, обрывки разговоров и что-то такое, что я силился вспомнить, но никак не мог. Я вспоминал: огород, источник, тётя Паша, речи, достижения, председатель, директор, отдыхающая, опять тётя Паша, ресторан. Нет, в ресторане ничего не было. Когда так мучительно не можешь что-то вспомнить, надо вернуться на некоторое время назад в ту прежнюю ситуацию. Но что за ситуация? Нет, что-то мне явно мешало, что-то лежало где-то на полочке, которое я обещал себе додумать после, но забыл в этой суматохе.

Пора было включаться в общую беседу. Офицеры торжествовали. При таком раскладе я, очевидно, был лишним. Они от меня теперь легко отделаются попарно и проводят девушек сами. И мало ли что, а вдруг… А это «вдруг» было вот здесь рядом, за углом. Дом тёти Паши. Мы остановились. Анастасия сказала:

— Спокойной ночи.

Сделала ручкой и пошла. Света быстро чмокнула обоих офицеров и тоже упорхнула. Моряки такого поворота событий не ожидали и несколько опешили.

— Закурим, — сказал один из них.

Мы закурили.

— Ну, пошли, что ли, — сказал мне второй.

— Так я уже пришёл, — ухмыльнулся я.

— Как это?

— Живу я здесь, ребята. У меня здесь гнездо!

У ребят вытянулись лица.

— Не волнуйтесь вы. Я здесь койку снимаю. Я здесь третий лишний. Приходите, гуляйте, женитесь, разводитесь. Я здесь ни при чём. Я пошёл. Гуд бай.

— Пока, — сказали оба бодро и с благодарностью за-облегчение потопали на дорогу.

Девушки сидели на кухне. Я произнёс, улыбаясь во всю физиономию:

— Ну, вы тут разберитесь, кому сегодня со мной спать, а я пошёл.

Они расхохотались. Я пошёл в свою комнату. Неловко, конечно, что я сплю на кровати, а она будет спать на раскладушке. Я улёгся на раскладушку. Через некоторое время меня кто-то стал ощупывать в темноте. Я узнал Анастасию.

— Это вы, Света? — нарочно спросил я.

— Я, — сказала Анастасия. — Чего это вы на раскладушку улеглись?

— Вы мне лучше скажите, что это вы на меня накинулись?

— Когда я на вас накинулась?

— Да вот только сейчас: воспользовались темнотой и тут же обниматься. А я, может быть, женат?

— Вы мне никакой — ни женатый, ни холостой — не нужны.

Все шутки кончились.

— А почему такая сердитая?

Она улеглась на кровать.

— Потому, что надоело всё. Вот и вы туда же: Свету ждали. Конечно, столица. Пожила бы здесь, когда всё всё про всех знают.

— Да я ведь пошутил. Я вас сразу узнал. По запаху… по духам.

— Да бросьте вы…

Она вдруг заплакала. Я услышал её всхлипывания. Конечно, я должен был встать, погладить её по головке, обнять и долго успокаивать.

Нет, ребята, не получится. Я сказал как можно грубее:

— Ну что у вас? Что? Подумаешь, она здесь живёт, а не в Москве! Ну и радуйтесь. Эту манекенщицу уже сейчас только штукатурка спасает. А у вас от ваших гор такие персики на щеках! А что вам мешает, в конце концов? Езжайте, пожалуйста, учитесь.

— Ага, ловите женихов, оставайтесь. Мне надоело всё здесь. Надоел источник, надоели ухажёры-отдыхающие. Надоели квартиранты. Вы все — женатые, неженатые. Что вы лезете со своими разговорами? Женатый он! Да у вас у всех на лицах написано: хочу развлечься. На три дня приехал, а туда же, в серьёзные ухаживания играет. Ну что, будем повышать процент деторождаемости? Вы уже пили воду из источника или так попробуем?

— У вас истерика!

— Да, истерика, — она всхлипывала часто-часто. — Надоело, надоели разговоры об этой деторождаемости. Слово-то какое!

— Значит, вот что я вам скажу. Только сначала… — Я дал ей таблетку валидола. Она покорно положила её под язык и засопела. — Да, так вот. Что это вам всё надоело? Ну, источник. Радуйтесь, что он есть. Вы ведь в школу за десять километров ходили, когда его не было. Что ещё-то? Койки сдаёте. Не сдавайте, ходите в одном платье, а не в пяти. Ну что ещё? Ухаживания надоели? Да нет. Нравиться вам никогда не надоест. Приставания — понимаю. Но, по-моему, вы умеете отшивать нахалов. А сейчас вы просто манекенщице позавидовали. Она более раскованна. Ну так что ж? Я тоже должен завидовать журналистам-международникам? Они там по заграницам ездят, а я по дырам с источниками, извините, что оскорбил ваш замечательный город. А полресторана вам завидовало: красивая, стройная, молодая, здоровая. Что вас не устраивает?

— Враньё меня не устраивает.

— А что, вы так часто врёте?

— Всё время, мы все здесь будто сговорились.

— О чём сговорились?

— Э, да вы всё равно не поймёте. Пишите свою статейку. Кропайте. Отмечайте наши успехи. Давайте спать…

Было уже часа два. Я ещё немного поворочался. Всё-таки что-то я не мог вспомнить. Перебирал снова и снова: гостиница, огород, скважина у соседа, институт, десять лет, праздник, речи. Что они там говорили? Нет, ничего особенного. Потом тётя Паша, потом ресторан.

— А что, Анастасия?

— Я сплю, — сказала Анастасия.

— Всё. Спокойной ночи.

Проснулся я от гудка. Длинный, пронзительный гудок. Я понял. Именно его я и вспоминал.

Два тёмных глаза глядели на меня в упор.

— Давно?

— Всю жизнь.

— И всегда засыпаешь?

— Не всегда.

— И всегда в пять?

— Экспресс.

— А не пробовали?

— Зачем же, — усмехнулась она.

Наконец-то я понял, что меня всё время мучило. Этот гудок. Ведь он будит весь город. Люди просыпаются, а до работы ещё часа три. И делать просто нечего, И всё так легко. Ну как же я не догадался ещё вчера!

— Значит, все сговорились?

— О чём это вы? — Она смотрела так, будто и не говорила никогда этих слов.

Попробуем заснуть. Нет, заснуть просто невозможно. Я еле дождался восьми. Бежал по улицам. Звонил к Трофиму Егоровичу в дверь его трёхкомнатной квартиры.

Он, привыкший вставать в пять, был свеж, выбрит, умыт и уже навеселе.

Мы сели.

— Ну что я могу сказать, — начал он скороговоркой. — С детства, понимаешь, хотел стать первооткрывателем, хотел стать моряком. Открыть, понимаешь, какую-нибудь землю, а открыл воду. Но я не жалею, — И дальше всё, что было на митинге, что я уже слышал.

— Знаю, — сказал я, — это я сам вам писал.

Кто-то же наверняка это писал, не сам же он мучился.

— Иди ты, — сказал Трофим Егорович.

— Уже пришёл, — ответил я.

— Милый! — закричал первооткрыватель. — Всю жизнь тебя благодарить буду. Как же складно! Словечко к словечку. Веришь, каждый раз говорю, и сердце радуется и наполняется большим чувством… — Он, видно, опять попал на накатанный текст. Закончив, он полез обниматься.

— Дед, — сказал я, — я о тебе, видно, книгу писать буду. Но какие-то вопросы у меня всё же есть. Ты мне скажи по совести: вода-то минеральная?

— А как же! — испугался первооткрыватель. — Вся как есть минеральная.

— Ну а на соседнем огороде она ведь тоже митральная была.

— У Прасковьи-то? Так ведь у неё же холодная. А у меня до километра бурили, я ж им четвертной дал. Она и пошла тёплая.

— А если б у неё до километра бурили, так тёплая была бы?

— А это уж я не знаю. Тут ведь кто смел, тот и съел. Она ведь, эта магма, не разбирает, чей огород. Она ведь вулканическая. Она греет, и всё тут. У нас здесь, я те так скажу, куда ни кинь, везде магма.

— Ну для первого раза достаточно, — сказал я. — Ещё приду. Ещё поговорим.

Он пытался меня удержать. Но я убежал.

Я быстрым шагом направился в НИИ курортологии.

— Сам у себя? — спросил я секретаршу, которая разглядывала свои большие глаза в маленьком зеркале и готовила тушь, чтобы сделать их ещё больше.

Не дождавшись ответа, я вошёл в кабинет.

— Здравствуйте, Иван Иванович, — уверенно произнёс я. Имя и отчество успел прочесть на двери.

— А-а, приветствую вас, — отозвался Иван Иванович, наверняка пытаясь вспомнить, кто этот наглец. — Чем обязан в такую рань?

— Да знаете, уезжать пора. А мне интервью у вас надо подписать. Так положено.

Я положил перед ним два листочка, написанные от руки.

— Здесь, сами понимаете, машинки у меня нет.

Теперь он, похоже, вспомнил меня.

Он чуть было не расписался, даже занёс руку, но что-то его заинтересовало. Он вчитался.

— Постойте, — осторожно заверещал он. — Что это?

— Где? — наивно спросил я.

— Да вот же, здесь написано. — Он зачитал: — «Большое значение для повышения процента рождаемости имеет пятичасовой экспресс, ежедневно проходящий через наш город. Его гудок звучит как сигнал… Готовится диссертация по теме влияния пятичасового экспресса…» Что это такое?

— Что-нибудь не так?

— Постойте! Когда вы у меня брали интервью?

— Сразу после банкета. А что, разве что-нибудь не так? — И позволил себе поиграться. Даже если бы он расписался, я бы не стал использовать его подпись: мне нужна была его реакция, только она. — А что, — продолжал я простодушно, — разве этот экспресс не имеет никакого значения?

— Вы что, с ума сошли?! Я не мог вам этого сказать. — Он был не на шутку встревожен. — Вы что, собираетесь это печатать?

— А как же!

— Послушайте, это же немыслимо!

— Давайте поговорим подробнее. Вы вчера несколько раз коснулись проблемы подтверждения гипотез, но ни разу не упомянули о процессе их выдвижения. Как я понял, основу всех выдвинутых гипотез составляет предположение о том, что источник целебный.

— А как же! Так оно и есть. Вода улучшает перистальтику, обмен веществ, общий тонус.

— То есть лечит в основном болезни желудочно-кишечного тракта.

— У нас шесть диссертаций по рождаемости, и всё на основании этой гипотезы, проверенной нами.

— Ну а если взять за гипотезу экспресс? Если проверить эту гипотезу?

— Да что вам дался этот экспресс? Скоро вообще кончатся эти гудки: уже писали о них. Курортная зона — и такой гудок.

— А что, если после этого упадёт ваш знаменитый процент?

— Ну знаете, батенька, как же это он упадёт, если уже многократно доказано, что всё идёт от источника? Теперь уж ему никак не упасть.

— А может, всё-таки стоит проверить мою гипотезу?

— Видите ли, наш институт не занимается бесплодными исследованиями. Сами посудите: если бы дело в гудке было, как всё было бы просто. В любом городе устанавливай гудок, сажай дежурного с будильником. Гудок гудит в пять утра, и город превращается в курорт мирового значения. Верно?

— Верно, — сказал я. — Как это не догадались!

— Чувствуется, я вас не убедил.

Он стал уговаривать меня не печатать свою гипотезу. Потом он сказал, что я могу в любое время приезжать к ним отдыхать. Потом он стал угрожать мне. Затем я вышел из его кабинета.

Конечно, логика в его словах была, но чего он так встревожился, чего он так испугался?

Я пошёл к председателю. Секретарша, узнав мою фамилию, сказала, что Семён Петрович ждёт меня. Значит, директор НИИ уже звонил.

Семён Петрович смотрел на меня ясными, умными глазами. Я изложил суть проблемы,

— Думаю, — сказал он мне, — что всё это плод вашего больного воображения. Бывает, у человека неприятности, спад нервный, всё выглядит в чёрном цвете, вам надо отдохнуть, успокоиться. Не надо в своих неприятностях винить других. Раздражительность — плохой советчик.

— Но экспресс существует, и гудок действительно будит всех.

— Но источник тоже существует, и в нём на самом деле — и это подтверждено компетентными комиссиями — повышенный процент нужных элементов. И все диссертации подкреплены опытными данными, подкреплены письмами благодарных нам людей.

— Медицина — это на пятьдесят процентов внушение, психотерапия. Если все они верят в то, что поможет, оно и помогает.

— Что ж тут плохого? Кому-то помогает вода, кому-то воздух, и всем, кто верит, психотерапия.

— Ну а если гудок отменят?

— Обязательно отменят. Мы давно этого добиваемся. Ну посудите сами, зачем нам гудок? Будит людей, спать мешает. Хотя, с другой стороны, вы, наверное, не в курсе дела, но у нас всё под этот гудок подлажено.

Завтрак в санатории в семь утра, а до завтрака зарядка и обязательно питьё воды из источника. Но гудок мы всё равно отменим.

— А если я всё же напечатаю, что дело в гудке?

— Я вам не советую. Это несерьёзно. Будет выглядеть как анекдот. И потом, для чего? Вы посмотрите, люди стали лучше жить, и если на секунду предположить совсем невероятное, то ваша публикация всё здесь испортит. Неужели вы пойдёте на это?

Я попрощался и пошёл к двери.

— Смотрите на жизнь более оптимистично, — сказал мне председатель на прощание.

Я дошёл до парка и сел на скамейку, чтобы поразмыслить. А подумать было о чём. Я сидел, и мысли разбегались в разные стороны. В одну сторону — праведные мысли об источнике, в другую — еретические мысли-диверсанты об экспрессе.

Я никак не мог соединить уверенные заявления председателя, туманные высказывания и тревогу директора НИИ, простодушные откровения профессиональной отдыхающей и невольно прорвавшиеся признания Анастасии.

Ну, положим, председателя горисполкома можно понять: он заботится о благосостоянии города и, что бы там ни текло из источника, ему всё равно. Для него источник — источник капиталовложений, и его дело распорядиться ими с умом и с пользой для города.

Директора НИИ тоже можно понять: он чуть ли не основоположник большой науки об этом источнике, он верит в его целебные качества. А кто верит в свою науку, у того, как известно, любая гипотеза подтверждается. Часто ещё до того, как бывает выдвинута. Опять же и количество докторов и кандидатов делает честь НИИ. Нет, по-своему он тоже прав.

Но ведь и отдыхающую мать тоже можно понять.

Если раньше она родила одного ребёнка, не зная никакого источника, а зная лишь «фанту», то теперь, когда у неё трое детей, её хоть чем напои, она больше рожать не будет. А с другой стороны, почему бы ей не поехать отдохнуть, если её даже посылают сюда от фабрики. Не будет же она после этого на каждом шагу кричать, что источник ей не помог или что она не пила из него вовсе.

Можно теперь понять и официанта Маркелла, и тётю Пашу, и Трофима Егоровича, и других жителей города, для которых источник стал курицей, несущей золотые яйца.

А уж Анастасию просто трудно не понять. Жить в городе с такой сменяемостью населения, видеть постоянно новые лица, слышать изо дня в день восторги по поводу источника — это и впрямь может кому хочешь надоесть. И потом, ведь наверняка всякие попытки случайных, мимолётных знакомств с многозначительными словами — от этого и вовсе сбежать можно. Отсюда и скепсис её, и истерика.

Нет, с Анастасией тоже всё понятно. Замуж ей надо, И тогда ей не будет мешать ни источник, ни экспресс. Семейные заботы всё заменят.

Непонятно было одно — как быть с теми, кто обманут в своих ожиданиях. Ведь* если источник фальшивый, то тысячи едущих сюда в надежде вылечиться уезжают отсюда обманутыми.

Сделаем скидку пятьдесят процентов на тех, кому помогла психотерапия. Значит, сотни обманутых. Да пусть не сотни, а десятки. Одна. Даже одна. Но это ещё надо доказать. Доказать, что источник — обман и всё дело в пятичасовом экспрессе.

Я пошёл домой.

Тётя Паша плакала. Анастасия устало спросила:

— Ну зачем же вы? Ведь ничего не напечатаете, а столько неприятностей нам уже устроили. Если б дело, а то ведь так, баловство. А для баловства вам бы и манекенщицы вполне должно было хватить.

Я поцеловал её. Посмотрел ей в глаза. Я молча попросил у неё прощения. Я молча пообещал ей всё, что мог пообещать.

— Не напечатаете, — сказала она тихо.

Улетали мы вдвоём со Светой. Она оказалась славной, простой девушкой, мечтающей выйти замуж за дипломата.

Число — Численко, известный в то время футболист.
Фарцовщики — так в то время называли спекулянтов иностранными вещами.
Бабки — деньги (жарг.).
Стольник — сто рублей (жарг.).
3Шузы — туфли (жарг.).
Голдовая — золотая (жарг.).
Дублон — дублёнка (жарг.),
Рваный — рубль (жарг.).
Кусок — тысяча рублей (жарг.)